Апофатическое богословие. Учение о существе Божием. Апофатическое и катафатическое богословие Апофатическое богословие

Апофатическое (отрицательное) богословие (от греч. ἀποφάσκω - отрицать), в узком смысле метод дискурсивного богопознания , при котором в описании свойств Бога , как абсолютно трансцендентного творению, исключаются все тварные атрибуты, а также указывается на необходимость употребления превосходных степеней в используемых категориях (напр., "сверхблагость"). В широком смысле духовно-аскетическая установка принципиального отказа от использования каких бы то ни было тварных аналогий и образов в "богословии" (в традиции восточного богомыслия "богословие" - это учение о "Боге в Самом Себе", в то время как "икономия " - богословский раздел, занимающийся вопросами Божественного откровения). В сфере аскетики и молитвенной практики апофатизм выступает как призыв к непрестанному восхождению, очищению, "безвидности" ума.

Апофатическое богословие представляет собой один из двух "путей" в богопознании - путь отрицаний. Если путь утверждений, т. е. катафатическое богословие , прилагает к Богу все наивысшие совершенства, которые только мыслимы в мире (напр., благость, мудрость, жизнь, любовь, бытие), то апофатический путь отрицает все несвойственное Богу. В плоскости дискурсивного мышления логика отрицаний применима во всяком познавательном процессе. Процесс познания носит двоякий характер. Можно пытаться обнаружить у исследуемого объекта черты сходства, моменты общности с уже известными объектами и явлениями, и тогда этот метод познания следовало бы назвать методом аналогий. Либо, стремясь познать "самую суть" явления или объекта, можно указывать на особенные черты познаваемого явления, отличные и несводимые к общему, - этот метод будет методом отрицаний: данный объект не есть то-то и то-то, он не обладает такими-то и такими-то качествами.

Апофатический метод обретает свое значение в философских и религ. системах, постулирующих наличие Абсолютного начала мира. Можно обнаружить черты апофатического богословия в самых различных богословских и философских системах, где трансцендентный Абсолют играет важнейшую роль: в буддизме , платонизме , неоплатонизме и т. д. Поэтому апофатическое богословие в узком смысле - именно как дискурсивная техника "отрицаний" тех или иных аспектов "посюстороннего", имманентного у трансцендентного Абсолюта - не является прерогативой христианства . Апофатическое богословие именно как философская, дискурсивная техника было заимствовано христианскими мыслителями первых веков у представителей платонической и неоплатонической традиции греческой мысли. Разумеется, это заимствование, как и всякое использование христианским богословием достижений греческой мысли, не было некритическим. Христианским богословием апофатическая техника была воспринята и радикально преобразована.

Апофатизм в учениях древних греческих философов

В историческом плане апофатические приемы развивались в платонических или тяготевших к платонизму философских школах. Апофатизм является характерной особенностью учения Платона об идеях, резко противопоставленных у Платона всем их чувственным подобиям и отображениям. Чувственные вещи необходимо изменчивы и преходящи, а идеи не подлежат никакому изменению или превращению, совершенно тождественны и суть вечные сущности, всегда равные самим себе (Phaed. 78d). Идеи совершенно запредельны, невыразимы ни в каких образах чувственного опыта, ни в каких понятиях и категориях числа, пространства и времени. Учение Платона об идеях содержит два аспекта: идеи имеют самосущее бытие в "умном месте", представляя собой нечто трансцендентное мировому бытию, как быванию, но они же его собой обосновывают, бытие причастно им, а они бытию. Наивысшая, по Платону, идея есть идея Блага. Благо не есть сущность, но по достоинству и по силе стоит выше пределов сущности. Оно непредполагаемое начало всех вещей, над всем главенствует. Благо имманентно и в то же время всецело запредельно по отношению к бытию и знанию (RP. VI 507-509). В какой-то мере не чужд апофатизма и Аристотель . Он не раз повторяет, что следует отказаться от понимания Божества, ибо всякая попытка в этом направлении неизбежно потерпит неудачу (Met. XII 7. 1073а). Впрочем, "бога" Аристотеля - Форму форм, венчающую собой лестницу идей (форм) в их естественной иерархии,- нельзя и совершенно отделить от мира, ибо он является неким космическим агентом, перводвигателем (который сам, однако, остается неподвижен). Отношение Бога к миру у Аристотеля в целом характеризуется двойственностью: "Следует взвесить (говорит он), каким из двух способов содержится природа всего блага, или наилучшее: как вечно отделенное, самостоятельно по себе существующее или же как строй его частей. Конечно, одновременно тем и другим способом..." (Met. XII 10. 1075а 10).

Яркий пример апофатического богословия в собственном смысле дает Филон Александрийский , в мировоззрении которого противоречиво соединились ветхозаветная вера в Единого Бога и стремление выразить ее в категориях греч. философии. Стремящиеся познать Безначального при помощи тварного идут снизу вверх, как бы по некой небесной лествице, путем размышления восходя от дел к Творцу. Эти люди, говорит Филон, подобны тем, которые природу монады хотят познать при посредстве диады (De praemiis et poenis. 41, 43, 46). Поэтому философское познание может привести человека только к признанию бытия Божия. Бог абсолютно прост, а потому и непостижим для дискурсии. К пониманию того, что есть Бог, можно приблизиться только путем отрицания того, что Он не есть. Всякая качественная определенность вносила бы ограничение в Божество, и поэтому Филон называет Бога бескачественным, чистым и не имеющим никакого определенного признака бытием. Бог не может быть мыслим ни безусловным благом и любовью, ни абсолютной красотою, ни совершеннейшим разумом; по своему существу Бог выше всех этих атрибутов личного бытия, лучше, чем само благо и любовь, совершеннее, чем сама добродетель, прекраснее, чем сама красота; Его нельзя назвать и разумом в собственном смысле, ибо Он выше всякой разумной природы; Он не есть и монада в строгом смысле слова, но чище, чем сама монада, и проще, чем сама простота; Его нельзя, наконец, назвать и жизнью, Он больше и выше, чем жизнь, Он есть вечный и неиссякаемый источник жизни.

Весьма сильны элементы апофатики в философской системе Плотина . В ней центральное место занимает учение об абсолютном первоначале всего сущего, Едином, которое само выше сущего, или, следуя Платону, "за пределами сущности" (RP. VI 509b). Оно представляет собой сосредоточение всего существующего в одной неделимой точке, которая настолько полно и всесторонне охватывает все сущее, что, кроме него, уже больше ничего не остается другого, так что нет ничего такого, от чего оно чем-нибудь отличалось бы. Это значит, что ему не свойственно никакое качество, никакое количество, оно ускользает от всякого мышления и познания, оно выше всякого бытия и сущности, оно не есть какое-нибудь название или категория и оно выше всякого имени и названия. О нем нельзя произнести даже простейшего суждения: "Оно есть". В этом смысле Единое не есть, однако все, что есть, обладает бытием через приобщение к Единому, поскольку быть - значит быть единым и отличным от иного, составлять целое из множества, из своих частей и аспектов. Но это означает, что Единое - неизреченная полнота, из которой смысловым образом все вечно "изливается" (Enn. III 2. 2; V 2. 1). Единое у Плотина имеет двойственный характер: будучи первоосновой, имманентной всякому бытию, оно в то же время остается выше всякого бытия, как трансцендентное миру и простое Единое.

Особенность апофатизма неоплатонической традиции состоит в том, что она, пытаясь постигнуть Бога, отвергает свойства, принадлежащие бытию, не по причине абсолютной непознаваемости Бога, но потому, что сфера бытия, даже на самых высоких ступенях, обязательно множественна и не имеет абсолютной простоты Единого. Бог Плотина по природе Своей не непознаваем. Если нельзя понять Единого ни путем знания, ни непосредственным умопостижением, то это потому, что душа, когда она воспринимает какой-нибудь предмет путем знания, удаляется от единства и не является совершенно единой. Для познания Единого следует прибегать к экстазу, к единению, в котором человек всецело поглощается объектом и составляет с ним одно целое, где всякая множественность исчезает, где субъект больше не отличается от своего объекта.

Александрийская школа. Климент Александрийский и Ориген

Философский апофатизм платонизма был воспринят христианскими философами Александрийской школы : Климентом Александрийским и Оригеном . При всем типологическом сходстве апофатического метода указанных мыслителей с философской традицией в их системах намечаются и существенные отличия апофатического метода, которые впоследствии у отцов каппадокийцев и в еще большей степени в "Ареопагитиках " предстанут в совершенно преображенном, христианизированном виде.

Развитию идеи о непознаваемости Божества разумом посвящена у Климента Александрийского 12-я гл. V кн. "Стромат":

"Каким именем назвать Того, который не рожден, не имеет ни различий в себе, ни вида определенного, ни индивидуальности, ни числа?.. Скажете ли вы, что Бог есть целое? Определение несовершенное, потому что целое собой представляет количество все-таки соизмеримое, а Бог есть Отец вообще всего существующего. Захотите ли вы наделить Его разными частями? Но этого вы не в состоянии сделать, ибо в существе своем сие Единое неделимо. Вот почему Бог беспределен, бесконечен вовсе не в том смысле, как нам представляется это, - как если бы мы не могли Его обнять своей мыслью, а в том, что Бог и не подлежит измерению и нет пределов, границ в Его существе. Нет также в Нем и форм, а равно не может Он быть и наименован. А если иногда мы и именуем Его такими выражениями, как Единый, Благий, Дух, Сущий, Отец, Бог, Творец, Господь, мы употребляем их не в качестве Его имени. Мы прибегаем к помощи этих прекрасных слов лишь вследствие затруднительного положения, дабы остеречься от других наименований, коими мог бы быть унижен Вечный. Ни одно из этих речений, взятое в отдельности, не дает понятия о Боге; все же вместе сказывают о Нем как о Вседержителе. Вещи познаются или по их собственной природе, или по взаимным отношениям их между собою; к Богу же ничто из этого неприменимо. Не может быть Он также открыт и доказательствами, потому что они основываются на началах предшествующих и понятиях высших, но ничто не может существовать ранее Существа несотворенного. Для постижения Существа неисследимого ничего не остается, следовательно, кроме собственной Его благодати и откровения Его чрез посредство пребывающего в Его недрах Логоса".

Признание непознаваемости Божества, т. о., приводит Климента Александрийского к утверждению Откровения как единственного источника положительного знания о Божестве.

Обращается к образу Моисея и свт. Григорий Богослов :

"Я шел вперед с тем, чтобы познать Бога. Поэтому я отделился от материи и от всего плотского, я собрался, насколько смог, в самом себе и поднялся на вершину горы. Но когда я открыл глаза, то смог увидеть задняя Божия (Исх 33, 22 -23), и это было покрыто камнем (1 Кор 10, 4), т. е. человечеством Слова, воплотившегося ради нашего спасения. Я не мог созерцать всечистую Первоприроду, познаваемую только Ею Самой, т. е. Св. Троицей. Ибо я не могу созерцать то, что находится за первой завесой, сокрытое херувимами, но только то, что нисходит к нам, - Божественное великолепие, видимое в тварях" (Or. 28).

Что же до Божественной Сущности, то это Святая Святых, закрываемое и от самих серафимов . Божественная природа для св. Григория Богослова есть море сущности, неопределенное и бесконечное, простирающееся за пределы всякого понятия о времени и природе. Если наш ум попытается создать слабый образ Божий, созерцая Его не в Нем Самом, но в том, что Его окружает, то этот образ ускользает от нас прежде, чем мы попытаемся его уловить, озаряя высшие способности нашего ума, как молния, ослепляющая взоры.

И в "Ареопагитиках" путь апофатического богопознания уподобляется восхождению Моисея на Синай в сретение Богу. Путь "отрешений" от всего сущего, приводящий к Божественному Мраку, сравнивается здесь с искусством ваятеля, который, удаляя все, что скрывает статую в глыбе материала, обнаруживает ее сокровенную красоту (MT II). Путь отрешений должен быть восхождением от низшего к высшему. Это путь аскетический. Он начинается очищением. Он есть "единовидное собирание" или сосредоточение, "вхождение в самого себя", отвлечение от всякого познания, от всех образов, чувственных и умственных. Это апофатическое незнание есть не отсутствие знания, но совершенное знание, несоизмеримое со всяким частичным познанием. Бог познается не издали, не через размышление о Нем, но через непостижимое с Ним соединение, что возможно только через исхождение за все пределы, через "исступление" (MT I 1). И это означает вступление в священный мрак, в "мрак неведения", в "мрак молчания". Это "исхождение" есть истинное познание, но познание без слов и понятий и потому несообщимое познание, доступное только тому, кто его достиг и имеет, - и даже для него самого доступное не вполне, ибо и самому себе описать его никто не может. Это область, в которой бездействует размышление и душа касается Бога, осязает Божество. Нужно подыматься все выше, миновать все священные вершины, покинуть все небесные звуки, и светы, и слова - и войти в "таинственный мрак незнания", где истинно обитает Тот, Кто выше и вне всего (MT I 3).

Для подлинного богопознания, по св. Максиму Исповеднику , нужно прежде всего очищение сердца (Cap. theol. II 79-81), а затем и благоговейное дерзновение. Это путь деятельного преодоления тленных страстей, путь постепенного восхождения, а затем и вступления, подобно Моисею, в Божественный мрак, в "безвидное и безвещное место ведения" (Ibid. I 85). Бог является вполне трансцендентным миру. Только вера и любовь открывают сердце воздействию благодати, приобщающей человека к жизни Божественной. Лишь тот, кто мудро познал, как надо любить Бога, Который превыше слова и знания и всякого отношения в каком бы то ни было смысле и свободен от природы, кто оставит все чувственное и мыслимое, всякое время и вечность и место, и вполне освободится наконец от всякой деятельности, обусловленной чувствами, словом или умом,- тот достигнет несказанным и непостижимым образом Божественной сладости, превосходящей слово и ум. Этот путь и слово ведомы только Богу, как источнику благодати, и удостоившимся получить благодать от Бога. На этом пути нет ничего природного или умопостигаемого, поскольку все то, что может быть сказано или познано, совершенно преодолено и покрыто молчанием.

Итак, святоотеческое богословие призывает не к изысканию положительных знаний о Божественной сущности, а к опытному познанию того, что превосходит всякое разумение. "Говорить о Боге - великое дело, но еще лучше - очищать себя для Бога", - по мнению свт. Григория Богослова (Sermo 32). Цель Апофатического богословия - превышающее разум соединение с Богом; для его достижения нужно выйти за пределы знания и за пределы сущего, которому всякое знание относительно. Апофатическое богословие приводит к осознанию немощи человеческого разумения. Утверждение непознаваемости Божией не означает для святых отцов отказа от богопознания. Но это познание идет путем, основная цель которого не знание, но единение с Богом, обожение . Это не абстрактное богословие, оперирующее понятиями, но богословие созерцательное, возвышающее ум к реальностям "умо-превосходящим". Поэтому догматы Церкви часто представляются рассудку антиномиями, тем неразрешимее, чем возвышеннее тайна, которую они выражают. Задача состоит не в устранении антиномии путем приспособления догмата к нашему пониманию, но в изменении ума для того, чтобы прийти к созерцанию богооткрывающейся реальности. Поэтому апофатизм - прежде всего расположенность ума, отказывающегося от составления понятий о Боге, превращающего каждую богословскую науку в созерцание тайн Откровения. Христианство не философская школа, оперирующая абстрактными понятиями, но прежде всего общение с живым Богом. Святые отцы, верные апофатическому началу богословия, сумели удержать свою мысль на пороге тайны и не подменять Бога Его идолами. Между философским исканием Бога и христианским богословием лежит бездна, даже тогда, когда богословие, казалось бы, идет по стопам философии. Свт. Григорий Нисский и автор "Ареопагитик" видят в апофатизме не само Откровение, а лишь его вместилище, поскольку, как они утверждают, лишь на апофатическом пути можно достичь личного присутствия сокрытого Бога.

Божественная сокровенность и неприступность Божества не означают потаенности. Напротив, Бог открывается. Апофатическое богословие не исключает Откровения. "Восхождение" потому и возможно, что Бог "нисходит", открывается, является. В противоположность "отрицаниям", апофатическому пути, который возводит к соединению, путь "утверждений", катафатический путь , нисходит как лестница "богоявлений" или богопроявлений в тварном мире. Но при этом в имманентности Откровения Бог утверждает Себя совершенно трансцендентным творению.

Как пишет автор "Ареопагитик", в своем пресущественном бытии Бог непознаваем и непостижим. Он выше всякого понятия и имени, выше всех определений, "выше ума, и сущности, и знания". Но это не значит, что Бог далек от мира или что Он скрывает Себя от разумных духов. Бог существенно открывается, и действует, и присутствует в тварных существах - творение существует, и пребывает, и живет силой этого Божественного везде присутствия. Бог присутствует в мире не существом Своим, которое всегда остается недосягаемым, недоведомым и неизреченным, но в Своих "промышлениях" и благостях, которые исходят от несообщимого Бога изобильным током и которым причащается существующее. Он пребывает в мире в Своих "сущетворных исхождениях" и "благотворящих промышлениях", в Своих силах и энергиях. В этом Своем самооткровении миру Бог познаваем и постижим. Это значит, что Бог постижим только из Откровения. "Вообще не следует ни думать, ни говорить о пресущественном и сокровенном Божестве ничего кроме того, что нам Божественно открыто в Слове Божием" (DN I 1). Есть, впрочем, и другое откровение. Это - мир. В Боге есть "сущетворный прообраз" мира, через участие в котором мир и имеет бытие. Бог познаваем и постижим в том лике Его, который открыт и явлен миру; иначе говоря, Бог познается и постигается в Своих отношениях к миру или к твари. Именно в этих отношениях, и только в них, Бог как бы исходит из Себя, неизменно и непрестанно исходит в мир и, однако, в этом непрестанном действовании Своем остается недвижным и неизменным, остается при Себе в совершенном тождестве и простоте Своего собственного бытия - тот же и иной. По причине благости Своей Бог и творит, и созидает, и животворит, и совершает всяческое. Как от источника света повсюду простираются его живительные лучи, так и Первоверховное Благо своим неизменным сиянием озаряет все существующее, источает повсюду свои сверхсущностные и животворящие лучи, "лучи всецелой благости". Солнце есть только видимый и отдаленный образ Божественного и духовного Света. Свет есть образ Блага. К этому лучезарному свету все существующее стремится и тяготеет. И только чрез причастие этим лучезарным озарениям, в меру вместимости, все существующее и существует, и живет - поскольку оно как бы пронизано лучами духовного и умного света. Вместе с тем эти светоносные лучи можно назвать "лучами Божественного мрака", ибо они слепят силою своего невместимого света, - "неприступный свет" Божества есть мрак, неудобозримый от чрезмерности источаемого освещения.

Все вещи говорят о Боге, и ни одна не говорит достаточно. Все свидетельствуют о Нем, и ни одна Его не открывает. И все катафатические имена, образы и понятия говорят о Его действиях и "промышлениях", но не о Его Существе. Во множественности своих "исхождений" Бог остается неизменным, и множественность имен Божиих обозначает множественность дел Его, не нарушая существенной простоты и сверхмножественности Его бытия. Будучи всеимянным, Бог и безымянен. Будучи всем во всем, Он и ничто ни в чем. Лествица катафатического богословия , открывающая Божественные имена, извлеченные главным образом из Священного Писания, есть ряд ступеней, служащих опорой созерцанию. Антиномия богословия катафатического и богословия апофатического, считает св. Григорий Палама , имеет свое реальное основание в Боге. Как и все богословские антиномии, напр. антиномия единства и троичности, постулировавшая различение между природой и Лицами, антиномия двух путей богопознания раскрывает нашему уму таинственное различение в самом бытии Бога: различение между Его сущностью и Его действиями, или Божественными энергиями. Все отрицательное богословие относится именно к сущности, тогда как проявления Бога в мире, Его энергии, ветхозаветные теофании, доступны именованию, описанию. Наивысшая теофания - совершеннейшее явление Бога Воплощенного Слова в мире - также совершенно апофатична. Апофатизм вписан в саму парадоксальность христианского Богооткровения: Бог трансцендентный становится миру имманентным, но в самой имманентности Своей икономии, завершающейся воплощением и смертью на Кресте, Он открывает Себя трансцендентным и онтологически от всякого тварного бытия независимым. В человечестве Христа, согласно "Ареопагитикам", Пресущественный явился в человеческой сущности, не переставая быть сокровенным в самом этом явлении (DN I 4). Утверждения, относящиеся к человечеству Христа, имеют всю высоту и ценность наиболее категорических отрицаний. Именно во Христе раскрывается непостижимое и дает возможность говорить о Боге, т. е. "Бого-словствовать". Во Христе человечеству в полноте открывается Бог, дается возможность созерцать сияние Божественной природы.

Литература

• Несмелов В. И. Догматическая система св. Григория Нисского. Каз., 1887;
• Епифанович С. Л. Преподобный Максим Исповедник и византийское богословие. К., 1915, 1996р;
• Минин П. Главные направления древнецерковной мистики. Серг. П., 1915;
• Daniélou J. Platonism et théologie mystique: Essai sur la doctrine spirituelle de saint Grégoire de Nysse. P., 1944;
• Аверинцев С. С. Эволюция философской мысли // Культура Византии. IV - 1-я пол. VII в. М., 1984. С. 42-77;
• Мейендорф И., прот. Введение в святоотеческое богословие. Н.-Й., 1985. Вильнюс, 1992р;
• он же. Жизнь и труды святителя Григория Паламы. СПб., 1997;
• Флоровский. Вост. отцы IV века;
• он же. Вост. отцы V-VIII вв.;
• Лосев А. Ф. Миф - число - сущность. М., 1991;
• Лосский В. Мистическое богословие;
• Pelikan J. Christianity and Classical Culture: The Metamorphosis of Natural Theology in the Christian encounter with Hellenism. New Haven; L., 1993 (Gifford Lectures at Aberdeen. 1992-1993);
• Булгаков С. Н. Свет невечерний. М., 1994;
• Василий (Кривошеин), архиеп. Богословские труды. Н. Новг., 1996;
• Бриллиантов А. И. Влияние восточного богословия в произведениях Иоанна Скота Эригены. М., 19982.

Использованные материалы

• Свящ. Василий Шмалий. "Апофатическое (отрицательное) богословие" // Православная энциклопедия, т. 3, с. 134-140

De vita Moysis. Praef. 46-47

АПОФАТИЗМ (апофатика) - традиция апофатического, или отрицательного, богословия. Апофатическая (негативная) теология направлена на то, чтобы выразить сущность Бога путем отрицания всех возможных определений, как несоизмеримых с его природой. Бог предстает как принципиально невыразимое. Этим апофатика отличается от катафатики, приземляющей Божественное, дающей ему конкретные (позитивные) характеристики. С одной стороны, приближение к Богу, как говорил Исаак Сирин, достигается путем «неведения, о котором сказано, что оно выше ведения». С другой стороны, само это неведение, усмиряющее гордыню знания, принимается вполне сознательно, как признание собственной границы, перейдя которую можно двигаться дальше.

В духе апофатической традиции, обоснованной в трудах Псевдо-Дионисия Ареопагита, Бог не может быть представлен ни в каких образах, не может быть назван никаким именем, поскольку он глубже и выше всех возможных определений. Бог «не есть ни знание, ни истина, ни царство, ни мудрость, ни единое, ни блаженство, ни дух в том смысле, как мы его знаем». «Мы молимся о том, чтобы войти во мрак по ту сторону света; через невидение и незнание видеть и знать то, что само вне видения и знания: не видя и не зная. Ибо отрицанием всего, что есть, мы видим, знаем и внебытийно славим внебытие». В этом случае Богу не остается места в сознании, поскольку сознание имеет дело только с определенными, позитивными представлениями, а в апофатике Бог ускользает от определенности, и, значит, истина о Боге может открыться лишь через преодоление сознания, по ту его сторону, той бездне, где растворены и погашены все проявления позитивного конкретного знания.

Если принять тезис, что чем дальше личность движется по пути соединения с Богом, тем духовнее и сознательнее она становится, то апофатика предстает определиванием сознания, введением контекста запредельной области незнания и одновременно - раскрытием сознанию самого этого процесса ограничения и вытеснения. По точному наблюдению М.Н.Эпштейна, отличие апофатического опыта от психоанализа, заключается в том, что последний работает только в одну сторону - рационального обнаружения и расшифровки бессознательного, имея целью вернуть бессознательное под контроль сознания. Апофатическая же медитация работает в обе стороны, реализуя единый цикл саморегуляции сознания: не подчинения бессознательному и не его разоблачения, а инициации и контроля перехода в бессознательное, которое, благодаря такой внутренней осознанности становится сверхсознательным. В незнающем знании и знании самого незнания делается упор на росте самого сознания, которое пользуется незнанием, чтобы расширить собственный горизонт. «...Отрицания, указывающие на Божественную непознаваемость, не запрещают познания; апофатизм, отнюдь не являясь ограничением, заставляет нас превосходить все понятия... Это устремленность ко все возрастающей полноте, преобразовывающей знание - в незнание, концептуальное богословие - в созерцание, догматы - в опыт неизреченных тайн». Согласно В.Лосскому, всякое знание имеет своим объектом то, что есть. Бог же есть вне всего, что существует, и чтобы приблизиться к нему, необходимо отрицать все, что им превосходится, т.е. все, что есть. Переходя от негации к негации, мы восходим от низших ступеней бытия к высшим, поступательно устраняя все, что может быть познано, чтобы приблизиться к Незнаемому во мраке абсолютного неведения.

Отрицательное богословие руководствуется интуицией, что существо Бога как первоисточника и первоосновы бытия сверхлогично и сверхрационально. «Сознание погружается здесь в какое-то совершенно новое, обычно неведомое измерение бытия, уходит в какие-то темные глубины, уводящие его бесконечно далеко от обычного земного мира...Практический религиозный итог этой установки - именно безграничная и безмерная духовная отрешенность...». В этом апофатика близка всей восточной духовной традиции: индуизму, даосизму, буддизму.

Отрицательное богословие зародилось в монофизитской среде, т.е. восходит к признанию его исключительно Божественной природы Христа, отрицанию его человеческой природы, сведению ее в некую мнимость и иллюзорность. Это обусловлено основным пафосом апофатизма - борьбы за очищение веры от идолотворчетства, за чистоту и полноту религиозного чувства. Но тем не менее, главное отличие христианства от восточного опыта духовности состоит именно и прежде всего - в христологии, если угодно - в христологической персонологии. И вот тут апофатика чревата неоднозначными следствиями.

Развитие и консеквенции апофатической традиции - исключительно интересная и широкая проблематика. Стоит только подчеркнуть ее удивительное соответствует российско-советскому духовному опыту. За этим, очевидно, стоит тот факт, что православие, особенно российское с его интересом к исихазму, «умной» (не проговариваемой) молитве, восходят именно к апофатике. Это обстоятельство позволило М.Н.Эпштейну проследить глубокие связи апофатической богословской традиции с российским нигилизмом XIX-го века, советского атеизма XX-го и российского авангарада. Это очень по-русски - свирепо-юродивое поведение в духе Ивана IV (кстати, очень любившего «Ареопагитики»): неистовые грехи и раскаяния, «не согрешишь - не покаешься, не покаешься - не спасешься» и т.д. По этой логике, если незнание Бога есть вернейшее знание о нем, то отступление от заповедей Божьих есть приближение к Нему. И тогда неистовства, все новые и новые преступления, самоотрицание есть путь приближения к Истине. И тогда не только русский нигилизм, но и русский террор оказывается весьма апофатичен. «Кто душу свою спасти хочет - погубит ее, а кто погубит ее меня ради - спасет ее» - этими словами из Нового Завета молодая киевская террористка объясняла Б.Савинкову свой жизненный выбор. Такой путь спасения предстает двойным душегубством. Надо погубить свою душу, а самый верный путь к этому - погубить другого.

Эта болезненная, темная сторона апофатизма вырабатывала у многих верующих опасную привычку обходиться вообще без всякого богословия вообще, заменяя его кто чем: типиконом, Книгой правил, преданием, бытовым обрядом, общей лирикой души... «Рождалось какое-то темное воздержание или уклонение от знания, своего рода богословская афазия, неожиданный адогматизм и даже агностицизм... Эта гносимахия угрожала и самому духовному здоровью», загоняла веру в область подсознания, готовя почву атеизму как духовному неврозу, феномену вытесненной религиозности. «Апофатизм есть именно такое пограничное явление, через которое вера переходит в безверие, а само безверие обнаруживает бессознательность веры. Радикально вытесняясь из сознания, религиозное опускается в недра подсознания, откуда дает о себе знать множеством ясных или запутанных шифров...» Атеистическое общество буквально бредит религиозными намеками, символами, отсылками, заменами, перевоплощениями. Этот навязчивый невроз подавленной религиозности снимается грубыми политическими акциями, сотворением идолов, почитанием вождей и их изображений, всяческими языческими суррогатами и регрессией к первобытной архаике. Советский духовный опыт и культурная практика - наглядный пример подобного смертобожия, практической танатологии, почитания небытия. Чего стоит один только такой выплеск доязыческой архаики как капище на центральной площади столицы, в центре которого помещен непогребенный труп вождя, стоя над которым новые вожди приветствуют радостные толпы трудящихся.

Российский духовный опыт глубоко и принципиально апофатичен. Самоценность страдания лишает позитивного ценностного содержания реальность. Этот мир и жизнь в нем сами по себе лишены ценности. Жизнь "здесь и сейчас" - юдоль страдания, нравственного испытания. Ценностью является жизнь в мире ином: в потустороннем мире, в светлом будущем, "за бугром". И в этой жизни я лишь могу пострадать, пройдя испытание перед жизнью в мире ином. Причем, чем больше я пострадаю в этом мире, тем больше мне воздастся в мире ином. Реальная жизнь в реальном мире оказывается лишь переходом, дорогой в мир иной, а человек - лишь путником на этой дороге страдания. Дорога же отменяет нормы, оправдывает отказ от них, а то и выворачивает их наизнанку, порождая культуру амбивалентной нравственности.

В русской классической литературе выявилась и глубоко осмыслена характерная для российского духовного опыта склонность к социальному экспериментированию на грани гибели с включением себя самого в качестве главного действующего лица такого эксперимента. Такова жизнь не только персонажей, но и авторов: А.С.Пушкин, М.Ю.Лермонтов, Н.В.Гоголь, А.Блок, С.Есенин, В.Маяковский, М.Цветаева, В.Высоцкий, Вен.Ерофеев... Социологические исследования свидетельствуют о массовом характере этой установки для российских мужчин 20-55 лет, т.е. трудоспособного и детородного возраста. Причем, эта установка имеет явно угрожающие размеры - вот статистика за 1998-1999 годы причин смерти российских мужчин в этом возрасте: самоубийство - 28,8%, болезни сердца - 28,8%, несчастный случай - 25,2%, убийство - 7,8%, отравление алкоголем - 6,85, прочие болезни - 6,8%, ДТП - 5,2%. Из этой статистики следует, что главная причина мужской смертности - не уровень жизни, а низкая ценность самой жизни, пренебрежение ею.

Уход от реальности, ее отрицание в своем предельном выражении являют вневременной эсхатологизм - конец времени, конец света и последний (Страшный) суд над этим миром, торжество окончательной справедливости, Правды, перед которой все равны. А что может быть справедливее конца света? Перед смертью все равны. Это равенство энтропии, смерть развития, справедливость нирваны. Отсюда постоянный российский спор с историей, отрицание конкретного времени во имя вечности, полное пренебрежение человеческой жизнью (точнее, еще одна мотивация такого пренебрежения) и особое российское смертобожие. Эсхатология и танатология как национальный опыт. И в российско-советской истории этот народный эсхатологизм весьма цинично использовался в военных и экономических авантюрах, «стройках века» и т.п.

Нравственность ухода от реальности не коренит человека в ней, лишает его мотивации к конструктивной деятельности, к ответственным отношениям с другими людьми. Воздаяние возможно только "после жизни". Человек оказывается не в состоянии своим трудом сделать свою жизнь (и жизнь своих близких) счастливее. Поэтому труд в российском духовном опыте не является ценностью. "Птицы небесные не сеют и не жнут, но корм имеют" или, как сказал поэт, "Птичка Божия не знает ни заботы, ни труда...". А авва Дорофей написал одинокому иноку: "Брат! Истинный труд не может быть без смирения, ибо сам по себе труд суетен и не вменяется ни во что". Не удел человеческий - думать о своем достатке: "Бог дал, Бог взял".

Именно в этом ценностном комплексе коренится так называемый "утопизм" российской ментальности. Но важно понять, что этот утопизм (от безответственной маниловщины до агрессивного революционаризма) - не причина, а следствие апофатизма. Напряженный труд не может быть источником достатка, он всего лишь один из компонентов страдания в этой жизни. Ему противопоставляется творчество - единовременный акт богоподобного творения "вдруг", "из ничего", сродни чуду.

Поэтому «утопизм» есть проявление и выражение отрицания ценности этого мира и труда в нем в сочетании со стремлением к богоподобному, а то и богоборческому творчеству. Спорить с Богом из-за слезинки ребенка (отвергая из-за этой слезинки и Бога, и мир), но пальцем о палец не ударить, чтобы вытереть эту слезинку - характерный сюжет российского духовного и исторического опыта.

1. Лосский В.Н. Очерк мистического богословия восточной церкви. Догматическое богословие. М., 1991.
1а. Общество и политика. СПб, 2000. С.315.
2. Флоровский Г. Пути русского богословия. Париж, 1988. С.503.
3. Франк С.Л. Религиозно-исторический смысл русской революции // Русская идея. М., 1992. С.179.
4. Эпштейн М.Н. Вера и образ. Религиозное бессознательное в русской культуре 20-го века. Tenalfy (N.J.). 1994. С.254.

АПОФАТИЧЕСКОЕ БОГОСЛОВИЕ (греч. … от αποφατικος - отрицательный) - «отрицательное» (или мистическое) богословие - система раскрытия и обоснования истин христианского вероучения, сложившаяся к VI в. и получившая распространение преимущественно на христианском Востоке в виде двух основных течений. Представители первого течения, такие, например, как Климент Александрийский (ум. в 215 г.), резко отрицали возможность какого бы то ни было концептуального знания о Боге, по природе непостижимого. Обозначение Бога через ряд имен: Единый, Благой, Дух, Сущий, Отец, Бог, Творец, Господь (Строматы, V 12) - является свидетельством христианской «дисципли-ны ума», избегающей еще более неподходящие слова, способные унизить Вседержителя, и бессилия человеческого языка. Даже знание об абсолютной непостижимости Бога дается по благодати лишь избранным (Строматы, V 13).

Другое течение начинает формироваться в период творчества Оригена (ок. 185-254). Ориген называет Бога «простой духовной природой», «монадой» и «единицей» (О началах, I 1, § 6-7). Бог для Оригена оказывается непостижимым не по природе, а лишь в силу немощи человеческого разума, не способного вырваться из плотского мира множественности вещей и ощущений. А.б. Оригена «носит интеллектуалистический характер; оно сводится к отрицанию в Боге всего, что относится к материи и множественности» (Лосский Вл. Апофатическоебогословие в учении Дионисия Ареопагита /Спор о Софии. Статьи разныхлет. М., 1996. С. 100). Григорий Нисский (ок. 335-395), полемизируя с Евномием, утверждавшим познаваемость сущности «Нерожденного» в понятиях, придерживался той же точки зрения, что и Климент Александрийский, но в целом для каппадокийской традиции характерна склонность ко второму течению. Так, Василий Великий (ок. 330-379) отличал от непостижимой сущности «действования» Бога, которые нисходят в мир и в которых Бог познается. Григорий Богослов (ок. 330-389/ 390) разводил «первую», «несообщимую» Природу и «до нас достигающую, последнюю», виденную, по слову Священного Писания, Моисеем на Синае. Григорий Нис-ский, оставаясь номиналистом в вопросе о божественных именах, развивал учение каппадокийцев об умопостигаемых теофаниях. Таким образом, четкое разведение А.б. и катафатического становится возможным благодаря выработанному Василием Великим, Григорием Нисским и другими строгому различению непознаваемой сущности Божией (ouaia, т.е. того, что есть Бог Сам по Себе - … о (код) и ее теофанических проявлений - действований (динамических сил, Suvotneig), или энергий (evepyeicu) (см. например: Василий Кривошеин, архиеп. Проблема познаваемости Бога: сущность и энергия у св. Василия Великого / Богословские труды 1952-1983 гг. Статьи. Доклады. Переводы. Н. Новгород, 1996. С. 230-241).

Фундаментальный вклад в становление А.б. внес Псевдо-Дионисий Ареопагит (V- VI вв.). В известной степени ему удалось синтезировать оба вышеназванных подхода. В корпусе Ареопагитик А.б. особое внимание уделяется в трактатах «О божественных именах» (I 4-6, VII 1-3, XIII 3), «О небесной иерархии» (II 3), в 1-м и 5-м посланиях и в специальном трактате «О мистическом богословии», одна из глав которого - «Каково катафатическое богословие и каково апофатическое» - является кратким подведением предварительных итогов сказанному в несохранившихся «Богословских очерках» и «Символическом богословии». Отрицательное богопознание противопоставляется положительному как более совершенное. Оно приводит к Божественной Премудрости, которая для человека есть «незнание» (ayvojoia). Путем отрицания всякого знания, относящегося необходимо лишь к сущему, путем отрешения познающего от самого себя, совершается таинственное «соединение» (evoaiq) с Божественными Лучами - цель А.б. Бог как «не сущее» может быть постигнут только незнанием, для чего необходимо покинуть пределы знания и сущего в экстазе, в исхождении (Вл. Лосский). «Неудержимым и абсолютным из себя и из всего исступлением (…), все оставивший и от всего освободившийся, ты... будешь возведен к пресущественному сиянию божественной тьмы» (О мистическом богословии, I 1). Однако апофатизм не сводится лишь к богословию экстаза, поскольку это прежде всего состояние ума, отказывающе-гося от составления абстрактных понятий о Боге.

Г.В. Флоровский в работе «Corpus Агеоpagiticum» подчеркивал, что «апофатическое «не» не следует перетолковывать... катафатически [ибооно] ...равнозначно «сверх»... [и]... означает не ограничение или исключение, но возвышение и превосходство», несоизмеримость. Поэтому А.б. «есть путь отвлечения и отрицания, путь упрощения и умолкания» (Дионисий Ареопагит. Онебеснойиерархии. СПб., 1997. С. XVI). Но это «упрощение» несводимо к экстатическому … (упрощению) Плотина. «Экстаз Дионисия есть выход из бытия как такового, экстаз Плотина есть скорее сведение бытия к абсолютной простоте [объекта созерцания, который может быть определен положительно как Единое]» (Лосский Вл. Очерк мистического богословия Восточной церкви // Мистическое богословие. Киев, 1991. С. 113). Экстазу предшествует кабарсчс (внутреннее очищение). Но если плотиновский интеллектуальный катарсис направлен на освобождение сознания от множественности всего сущего, то для Ареопагита очищение равнозначно отвлечению вообще от всего тварного, как скрывающего Бога.

Сторонниками А.б. были Евагрий Понтийский (ум. в 399) и Максим Исповедник (ок. 580- 662) - толкователь корпуса Ареопагитик (его схолии, наряду с парафразами Георгия Пахимера, являются существенным дополнением к трактатам Псевдо-Дионисия). Как отмечает В.М. Лурье, «апофатизм Евагрия был противоположен апофатизму Ареопагита именно в том, что, вследствие отождествления сущности ума с сущностью Божией, полагал целью обожения просто освобождение этой сущности от всего постороннего... Таким образом, апофатика Евагрия - это аскетика развоплощения, но при заключении ума внутрь себя самого, почитаемого Богом; апофатика Ареопагита - обожение в плоти и через Плоть Христову... но при выходе («исступлении») ума из самого себя» (Мейендорф Иоанн. Жизнь и труды св. Григория Паламы: Введение и изучение. 2-е изд. / Под ред. И.П. Медведева и B.М. Лурье. СПб., 1997. С. 431. Комм. i).

Сравнительному анализу А.б. Псевдо-Дионисия и Максима Исповедника посвя-тили свои труды Вл. Н. Лосский и Г.В. Флоровский (см. например: Лосский Вл. Боговидение. М., 1995. С. 84-96; Флоровский Г.В. Преподобный Максим Исповедник // Дионисий Ареопагит. О небесной иерархии. СПб., 1997. С. XXXIII-LXVI). В апофатике Максим Исповедник следует Ареопагитикам, а в учении о богопознании близок Евагрию: в полноте своего бытия Бог непостижим для тварного существа. Человеческий ум способен постигнуть лишь то, что есть первопричина (Бог), но не то, что она есть. Истинное познание Бога сводится к отрицанию (в силу его превосходства - …) всех мыслимых категорий и свойств, присущих тварному бытию, в том числе - понятий сущности и движения. Для Максима Исповедника апофатическое отрицание подразумевает отречение мысли и «высвобождение ее из категориального строя дискурсивного познания» (Г.В. Флоровский). В этом суть А.б. «Оно сплошь отрицательно. Положительное содержание его заключается в том невыразимом... ощущении Бога, которое дается в мистическом акте как результат апофатического возвышения над всем бытием. Это и есть... … [греч.] … познание Бога по существу...» (Епифанович С.Л. Преподобный Максим Исповедник и византийское богословие. М., 1996. C. 56). Такой способ познания сопровождается озарением, о чем свидетельствуют жития подвижников благочестия. Высшее единение человека с Богом уже «осуществилось в тайне боговоплощения и в том высшем ведении, которое в этом единении имело человечество Христа» (Епифанович C.Л. Преподобный Максим Исповедник... С. 57). На грани апофатики и катафатики для Максима Исповедника находится знание Троичности Божества, которое переживается «достойными» как озарение «трисиянным светом», приближающее ум к экстатическому непосредственному богопознанию. Это есть знание тайны «внутрибожественной жизни», которая выразима словами, но постигаема лишь в опыте обожения.

Иоанн Дамаскин также придерживается А.б. и указывает в «Точном изложении православной веры», что языковые выражения обозначают не то, что Бог есть, а то, что Он не есть, поскольку «...Божество беспредельно и непостижимо. И только это... в Нем - постижимо» (гл. 4).

Отношение Григория Паламы (1296- 1359) к А.б. было неоднозначным - он отказывался называть «Божественный мрак», т.е. положительное переживание «Неприступного», термином «А.б.», «поскольку в его эпоху «богословие» непременно означало выраженность и концептуализацию» (Meйендорф Иоанн. Указ. соч. С. 280). А его оппоненты, в первую очередь Варлаам, номиналистически абсолютизировали А.б. Палама предполагал недостаточность отрицательного пути, поскольку он - лишь отрешение от существ, доступное многим. Истинное созерцание «достигается через отрешение, но само не есть отрешение», оно «возникает из положительного дара Божия и само является положительным опытом. Однако это не значит, что оно выражается в терминах... катафатического богословия: оно есть встреча с Богом, трансцендентным по природе» (Там же. С. 279). Таким образом, по мысли Паламы, человек, «видя Бога Богом», воспринимает существование Бога и некоторые Его свойства, в том числе - «Божественную неприступность», не познавая при этом Его Сущность (см. подробнее: Григорий Па-лама. Триады в защиту священно-безмолвствующих. М., 1995. С. 57-115, 189-266; Василий Кривошеин, архиеп. Указ соч. С. 114-208; Он же. Святой Григорий Палама - личность и учение (по недавно опубликованным материалам)/Там же. С. 209-228).

А.б. Псевдо-Дионисия оказало существенное влияние на теологическую мысль христианского Запада. Экзегетами Ареопагитик были Иоанн Скот Эриугена (810- ок. 877) (православную трактовку его учения, в том числе апофатическую, см. в кн.: Бриллиантов А.И. Влияние восточного богословия на западное в произведениях Иоанна Скота Эриугены. М., 1998. С. 168 - 406), Фома Аквинский (1225 или 1226-1274) (православный анализ его взглядов см., например, на русском языке в кн.: Бронзов А. А. Аристотель и Фома Аквинат в отношении к их учению о нравственности. СПб., 1884), Николай Кузанский (1401- 1464) (см.: «Об ученом незнании», «Апология ученого незнания», «О неином», «Игра в шар», «Охота за мудростью» и др. в кн.: Ку-занский Н. Соч. В 2-х т. Т. 1.М., 1979; Т.2. М., 1980) и многие другие теологи.

Итак, А.б. имеет своей целью максимально адекватное выражение абсолютной трансцендентности Божества путем последовательного отрицания всего тварного, заслоняющего Бога (в том числе и человеческих представлений о Нем).

Словарь философских терминов. Научная редакция профессора В.Г. Кузнецова. М., ИНФРА-М, 2007, с. 30-32.

4. Апофатическое и катафатическое богословие

Бог одновременно и трансцендентен и имманентен миру, поэтому возможны два взаимосвязанных пути богословия: апофатический (путь отрицаний) и катафатический (путь утверждений).

По Своей Сущности Бог не постижим. О Нем нельзя сказать, что такое Он есть. Ареопагит пишет, что Бог выше всяких имен и определений. Он не есть ни ум, ни слово, ни мысль, ни число, ни величина, ни сила, ни свет, ни жизнь, ни сущность, ни время, ни вечность, ни истина, ни царство, ни премудрость, ни божественность, ни благость, ни дух в известном нам смысле. Он не может быть охвачен мыслью или описан словом, и в этом смысле Бог не есть предмет познания. Поэтому при восхождении к Богу правомерен путь апофатики. Это есть путь отрицания за Богом всех возможных свойств и качеств, отличающих тварное бытие, отрицания всего, что может быть хотя бы отчасти рассудочно познано - и изъяснено словами. Это путь аскетический, который включает два этапа: очищение и экстаз. На первом этапе имеет место процесс собирания сил души, сосредоточения и «вхождения внутрь себя», очищения ума и сердца не только от всякой страстности, но и от всех помыслов и образов чувственных и умственных. Таким образом достигается состояние бесстрастия, «исихия» - состояние покоя ума и чувств, собранных в единстве посредством молитвы.

На втором этапе действием неизреченного озарения свыше подвижник вводится Духом Святым в неведомое и неизреченное единение с Божеством. Святой Максим Исповедник именует такого рода богопознание таинственным богословием. В этом состоянии, по выражению святого Григория Нисского и святого Максима Исповедника, Бог познается уже не по Его отдельным действиям, или энергиям, а по Существу. Последнее отнюдь не означает, что Сущность Божия может быть рационально постигнута (как учил Евномий). Напротив, опыт познания Сущности сводится к познанию неизреченности, безграничности, непостижимости и безгрешности Бога. Таким образом, для рассудка этот опыт является сплошь отрицательным, т. е. апофатическим, остается для него тайной. Так, святой Иоанн Дамаскин пишет: «Бог беспределен и не постижим, и одно в Нем постижимо - Его беспредельность и непостижимость». Положительное содержание таинственного богословия составляет неизреченное опытное познание и ведение Бога, которые, как невыразимые в слове, не могут быть переданы через научение другому лицу.

Апофатический путь богопознания святые отцы сравнивают с восхождением пророка Моисея на Синай для встречи с Богом. Так, приказание Бога во время синайского законодательства отогнать от горы животных аллегорически истолковывается святым Григорием Нисским в том смысле, что созерцание вещей Божественных превышает знание, даваемое чувствами. Чтобы достичь Бога, нужно освободиться от власти обычных представлений и понятий. Ареопагит пишет, что свое восхождение на гору Синай пророк начал со всяческого очищения себя, «после чего он услышал многогласные трубы и увидел светы многие, чисто сияющие, и разнообразные лучи. После этого он покинул толпу и с избранными священниками достиг вершины божественных восхождений. Но и там он беседовал не с Самим Богом и видел не Его Самого, ибо Тот незрим, но место, где Тот стоял. …И тогда Моисей отрывается от всего зримого и зрящего и в сумрак неведения проникает, воистину таинственный, после чего прекращает разумное (рассудочное) восприятие и в совершенной темноте и незрячести оказывается, весь будучи за пределами всего, ни себе, ни чему-либо другому (кроме Бога) не принадлежа… и ничегонезнанием сверхразумное уразумевая».

Конечно, не следует понимать этот пример слишком буквально. Между опытом богопознания ветхозаветных и новозаветных святых имеется огромная разница. В ветхозаветные времена, как уже было отмечено, благодать только совне воздействовала на праведников и не могла быть усвоена ими, а после Пришествия Спасителя она изнутри освящает достойных.

Ниже таинственного и неизреченного познания Божества стоит катафатическое познание Бога по Его разнообразным проявлениям и энергиям. По словам святого Максима Исповедника, в творениях Божиих, в Промысле Бога о мире, как в зеркале, видимы беспредельная благость, Премудрость и сила Божества. Это откровение Бога доступно нашему уму и отчасти постижимо в своем таинственном содержании. Проникая в тайну и смысл бытия тварных существ, можно восходить к созерцанию их Создателя. На этом пути Бог познается как Премудрый, Всемогущий, Благой, Любовь и т. д. Из созерцания образа бытия тварей яснее уразумевается и сокровенная тайна бытия Самого Бога.

На самой вершине катафатики, на границе с таинственным (апофатическим) богословием, стоит величайшая тайна бытия Святой Троицы. В духовном опыте эта тайна, по учению святого Максима Исповедника, переживается подвижниками как озарение трисиянным Светом, как «незабвенное ведение», приближающее достойных к непосредственному богопознанию. В «Гимнах» преподобный Симеон Новый Богослов описывает бывшее ему откровение Святой Троицы: «В самой ночи и в самой тьме я вижу Христа, ужасно открывающего мне Небеса и Самого Себя, склоняющегося и видимого мной вместе с Отцом и Духом, Трисвятым Светом, будучи Одним в Троих и в Одном Трое. Они, несомненно, - Свет и Свет Один Трое, Который свыше солнца освещает мою душу и облистает мой ум, находящийся в потемнении… и поэтому чудо меня тем более поражает, когда (Христос) как-то открывает око ума… Ибо Он - Свет, во свете является видящим, и видящие опять-таки видят Его во свете. Потому что во свете Духа видят видящие, и видящие в Нем видят Сына, а кто удостоился видеть Сына, видит Отца, а видящий Отца видит Его во всяком случае с Сыном. Это и теперь, как я сказал, совершается во мне».

Никакого противоречия между апофатическим и катафатическим богословием не существует. Это два взаимосвязанных пути. Катафатический путь является опорой для апофатического восхождения. Под различными покровами и образами Бог являет Свое присутствие в мире: в жизни вселенной, в словах Писания, в богословии и литургической жизни Церкви и т. д. Здесь можно найти изобилие живых идей и образов, способных направить наш ум, преобразовать его для созерцания вещей Божественных, превосходящих всякое разумение. Каждая достигнутая ступень в богопознании не является окончательной, но открывает ряд новых ступеней. В комментарии на Песнь Песней святой Григорий Нисский изображает этот полет души к Богу, как стремление невесты к своему возлюбленному. Каждый новый опыт боговидения оказывается недостаточным и только возбуждает еще большую жажду познания. Предмет стремления души всякий раз ускользает от «объятия помыслов»… Этот продолжительный процесс завершается экстазом таинственного богопознания.