). Мораль басни Чиж и Еж и ее анализ (Крылов И. А.) Крылов история с ежом читать

В басне «Чиж и Еж» (1814) речь идет о поэзии, ее сущности, ее правде, о воспевании героя, о подлинной героике и подлинном героизме, о великих мира сего, об обязанностях поэта перед жизнью и перед правдой.

Басня хитра. В ней Крылов отказался воспевать Александра Первого. Сделал он это тонко и замысловато, но так, чтобы каждый понимал, в чем дело. Басня, как сказано, называется «Чиж и Еж». Произнесите несколько раз вслух это название - и вы убедитесь, что оно неудобопроизносимо. Особенно если иметь в виду высокий повод ее написания и высокое лицо, названное в ней - персону самого государя.

И вдруг это бормотанье - «Тише, Еж», «Чиж и Еж», «Ты жуешь».

Какое-то косноязычие, бормотание, жвачка. Вспоминается одно полемическое выражение: человек не говорит, а во сне мочалку жует. Так Крылов и начал «воспевать» государя. Скромный бедный Чиж ему удался.

Уединение любя,

Чиж робкий на заре чирикал про себя,

Не для того, чтобы похвал ему хотелось,

И не за что; так как-то пелось!

Это, конечно, не автохарактеристика. Крылова называли «площадным» поэтом. Вяземский так, по существу, его и называл. Но «так как-то пелось» хорошо воссоздает представление о чистом искусстве. Пелось. Впоследствии русский поэт скажет:

Не знаю сам, что буду

Петь, - но только песня зреет.

Здесь даже и без этого: пелось - и все. Этот образ «свободного певца», певца для себя, певшего без принуждений и понуканий, поэту нужен был, естественно, не как декларация чистого искусства, а как утверждение своей свободы творчества.

В высшей степени характерен парадокс: образ непринужденно поющего, свободного поэта, поэта для себя, с явной симпатией к нему вывел поэт социальный, обнаженно политический, написавший на знамени своем: «Довлеет миру злоба его».

С этим парадоксом мы встретимся и у Пушкина. Он тоже выступил (не совсем по-крыловски, правда) в защиту чистого искусства. На практике это означало не отказ от социальности и злободневности, а провозглашение свободы выбора темы, в том числе (и особенно!) социальной темы. Под знаменем чистого искусства защищала себя социальность как свобода творчества. Как право отказа от чуждых духу поэта требований и навязываний.

Отметим, что в определенной ситуации Крылов вынужден был сочувственно изображать поэта-Чижа, которому просто «пелось». Факт знаменательный. Далее «по ходу пьесы» следует некий басенный штамп - восхождение Феба. Я говорю штамп, ибо в нем - ни одного живого, теплого слова. «Тошней идиллии и холодней, чем ода», - сказал бы Пушкин.

Вот, в блеске и во славе всей,

Феб лучезарный из морей

Поднялся.

Но есть оправдание этому штампу. Это не Крылов отштамповал сию картину - он передал холод и пенье «громких соловьев». Чтобы потом сказать:

Мой Чиж замолк.

Говорит Еж:

...«Ты что ж, -

Спросил его с насмешкой Еж, -

Приятель, не поешь?»

Стих зашипел насмешкой ядовитой. Здесь и конец басни: вопрос Ежа содержит в себе ответ. Еж смеется, издевается, ехидничает, ибо ему известна истина, он знает, почему Чиж замолк при лучах Феба, который «жизнь принес всему». Замолкнуть при этом - значит вести себя явно неестественно. Вспомним, как в басне Крылова ожил Василек под лучами солнышка, и нам покажется несколько странным ответ Чижа на вопрос Ежа.

Чтоб Феба я достойно величал».

Так вот и отговорился Иван Андреевич:

Не стал «петь» Александра. Басня хитрая. Определенную «сверхзадачу» выполняет в ней и стих - «Не для того, чтобы похвал ему хотелось...» То есть ему, Чижу, не хотелось похвал. А «громким соловьям»? Тем как? Видимо, хотелось. Но это - предположение. Правда, строго в пределах текста. Иначе этот «коварный» стих читать нельзя:

Крылов очень хорошо знал Пиндаров своего времени, «громких соловьев» нашей поэзии, певших Александра. Как знал он цену и золотым табакеркам, усыпанным бриллиантами и наполненным червонцами.

Воспеть, чтобы получить. Хвалить, чтобы тебя хвалили. Этому «золотому правилу механики» получения золотых табакерок и перстней Крылов и противопоставляет «пелось» своего Чижа. Это - логика образов басни. Что же касается ответа Чижа «сквозь слез», то это явное притворство, «ложь во спасение», как учило Евангелие. Ложь тем более явная, что Чижу не надо было свою хвалу исполнять соло, а к «хору громких соловьев» можно было примкнуть и подчирикивая.

«Еж» и «Чиж»

«Еж» - это «Ежемесячный журнал»; «Чиж» - «Чрезвычайно интересный журнал». Первый предназначался подросткам, второй - самым маленьким ребятам.

В 1954 году в ленинградском отделении Союза писателей на отчетно-перевыборном собрании и в канун Второго съезда писателей СССР Шварц делал доклад «О детской литературе». И начал он с рассказа о том, как детская литература начиналась в Петрограде:

Тридцать лет назад каждому, кто начинал работать в детской литературе, отлично была известна комната в первом этаже издательства «Ленинградская правда». Здесь чуть ли не каждый вечер вокруг небольшого стола собиралась редакция детского журнала «Воробей» и все его сотрудники. Человек, появившийся в этом кругу впервые, с удивлением, или скорее с почтительным ужасом, наблюдал, как тесная кучка людей титанически, отдавая все душевные силы, сооружала - тут не найти другого слова, сооружала очередной номер тоненького детского журнала. Касается это прежде всего двух людей: Маршака, первого собирателя ленинградского отряда детских писателей, и в те дни ближайшего его друга Бориса Житкова. Далеко не все высиживали до конца очередных работ, но ни Маршак, ни Житков до глубокой ночи не ослабляли напряжения, не теряли высоты. Искали нужное слово. Именно слово. Журнал строился слово за словом, от начала до конца. И такой способ редактирования имел тогда глубокий смысл. Автор, пришедший в детскую литературу, с первых шагов встречал требование: работай вовсю! Никакой скидки на читательский возраст не полагалось. Тогда Маршак любил говорить, что детский писатель как детский врач. Нелепо утверждать, что детский врач может учиться меньше, раз пациент у него маленький. Начинающему писателю объясняли: ты обязан писать отлично именно потому, что детский читатель поглощает книги жадно, не всегда разбираясь в качестве. Ты не смеешь пользоваться этим его свойством!.

Работал С. Я. Маршак не только в редакции «Воробья», позже переименованном в «Новый Робинзон», а и дома. Жил он тогда на Потемкинской улице против Таврического сада. «Часто, поработав, мы выходили из прокуренной комнаты подышать свежим воздухом, - записал Шварц ещё раньше, 16 января 1951 года. - Самуил Яковлевич утверждал, что если пожелать, как следует, то можно полететь. Но при мне это ни разу ему не удалось, хотя он, случалось, пробегал быстро, маленькими шажками саженей пять. Вероятно, тяжелый портфель, без которого я не могу его припомнить на улице, мешал Самуилу Яковлевичу отделиться от земли».

В 1925 году С. Маршак становится руководителем (консультантом) образовывающегося при ГИЗе Детского отдела. Переходят сюда Б. Житков и Е. Шварц. Пытаются перетащить в Ленинград Николая Олейникова. И тому удается, помимо справки о том, что он красивый, получить направление на работу в «Ленинградскую правду», но становится он ответственным секретарем «Нового Робинзона». Редакцией задумываются новые журналы. Появляются новые сотрудники и новые писатели, которые начинают писать для детей.

Когда я впервые задумал биографическую книгу о Шварце в середине 70-х годов прошлого уже столетия, думал, что буду вводить в повествование большие куски неопубликованных шварцевских текстов; подробно стану рассказывать о «Серапионовых братьях» и об ОБЕЭРИУ, о каждом из участников этих объединений. Но тогда ни «Молодая гвардия», ни «Искусство», ни «Советская Россия», ни «Книжная палата», ни «Советский писатель», и уж не помню кто ещё, не заинтересовались этой книгой.

С тех пор я ввел в литературу множество текстов драматурга, начиная с его первой пьесы до последнего неоконченного сценария. Писал очерки о Дойвбере Левине, Юрии Владимирове, Хармсе, Введенском, Олейникове и др. Вышли сборники и многотомники (и неоднократно уже) Н. А. Заболоцкого, Д. И. Хармса, А. И. Введенского, К. К. Ваганова, Н. М. Олейникова. О них уже все всё знают. По крайней мере, те, кто откроет эту книгу, если я успею её дописать и если ей удастся выйти в свет. А повторять уже общеизвестное, неинтересно и скучно.

Поэтому приведу лишь свидетельство 1964 года И. Бахтерева и А. Разумовского, единственных выживших из обэреутов, о том, как Шварц и Олейников пришли «вербовать» их в детскую литературу: «Ранней весной 1927 года на вечере в Кружке друзей камерной музыки (сейчас там помещается Театр кукол под руководством Евг. Деммени) стихи и прозу читали Николай Заболоцкий, Даниил Хармс, Александр Введенский, Константин Ваганов, Дойвбер Левин и один из пишущих эти строки (т. е. И. Бахтерев. - Е. Б. ). В антракте за кулисы пришли два, как нам тогда показалось, не очень молодых, человека: каждому под тридцать. «Перед вами Козьма Прутков, познакомьтесь», - сказал один. - «Евгений Львович любит преувеличения. Я внук Козьмы Петровича, но по прямой линии», - поддержал шутку другой. Это были два неразлучных друга, редакторы детского отдела Госиздата - Евгений Шварц и названный родственник Пруткова Николай Олейников. Именно Олейникову пришла тогда мысль предложить выступавшим написать что-нибудь для детей. Это предложение поддержал Шварц, а затем - литературный консультант детского отдела Госиздата Самуил Яковлевич Маршак. Редакторы не ошиблись. Детские стихи Введенского и Хармса выдержали испытание временем - они переизданы совсем недавно и пользуются успехом у ребят».

Шварц свои детские книжечки 20-х годов никогда не переиздавал, ни одну из них не включил в свой единственный «детский» сборник, вышедший уже когда его не стало. Мало того, много лет спустя он назовет их «чудищами». В самооценке их Шварц оказался прав. Они не пережили двадцатые годы, за исключением, пожалуй, его «сказочных» раешников, и в отличие от детских вещей его друзей - Заболоцкого, Хармса, Введенского или Юрия Владимирова.

Процитирую, пожалуй, ещё одно коротенькое высказывание Игоря Владимировича Бахтерева, определяющее главную особенность союза обэриутов. «Участников содружества будет сближать не общность, а различие, непохожесть. У каждого свое видение мира, мироощущение, свой арсенал приемов выразительности. И все же должны быть принципы, идеи, одинаково близкие для всех. Поэтической зыбкости, эфемерности, иносказательности каждый из нас противопоставляет конкретность, определенность, вещественность, то, что Хармс называл «искусство, как шкап». Каждый должен остерегаться надвигающейся опасности излишнего профессионализма, который становится источником штампов и нивелировки».

Появление Хармса (и Введенского) многое изменило в детской литературе тех дней. Повлияло и на Маршака. Очистился от литературной, традиционной техники поэтический язык. Некоторые перемены наметились и в прозе. Во всяком случае, нарочитая непринужденность как бы устной, как бы личной интонации, сказ перестал считаться единственным видом прозы.

В «Ежах», «Чижах» и отдельными изданиями печаталось всё лучшее, что было написано в ту пору в Ленинграде для детей. Среди уже названных авторов, - сам С. Я. Маршак, К. И. Чуковский, Б. Житков, А. Толстой, О. Мандельштам, Л. Пантелеев, В. Бианки, Н. Чуковский, Е. Чарушин, Лесник и мн. др.

Картину, как велась работа в редакции этих журналов, описал Ираклий Андроников, который после окончания университета одно время был секретарем Детского отдела: «В «Еже» и «Чиже» было очень славно. Он (Маршак. - Е. Б. ) туда только заходил. Как-то не совсем довольно посматривал, как его продолжатели и ученики Евгений Шварц, Николай Заболоцкий, Николай Олейников ведут это дело. Говорил, что журнал теряет своеобразие. На самом деле журнал был великолепный. Мне казалось, что происходит какая-то ошибка, что я получаю зарплату вместо того, чтобы платить за то, что я работаю в «Еже» и «Чиже». Это было одно удовольствие. В 12 часов являлись все члены редколлегии, садились вокруг стола, который занимал почти всю комнату, и уславливались, на какую тему будут писать. Каждый, закрывая рукой, писал свое, хохотал, писал, потом бросал это направо. Слева получал лист, хохотал ещё громче, прибавлял свое, бросал направо, слева получал лист… Когда все листы обходили стол, читали все варианты, умирали со смеху, выбирали лучший вариант, и все начинали его обрабатывать. Придут художники, оставят картинки - и остаются. Придут поэты, оставят стихи - и тоже остаются. Вот уже окончен рабочий день, в коридорах темнота, а у нас свет, хохот и словно праздник. Журнал выходил всегда вовремя и был интересный».

Помогите! Караул!

Мальчик яблоки стянул!

Я прошу без разговора

Обыскать немедля вора!

Ванька с Васькой караулят,

А старушка спит на стуле.

Что же это? Это что ж?

Вор не вор, просто ёж!

До чего дошли ежи!

Стой! Хватай! Лови! Держи!

…Ёж решился на грабеж,

Чтоб купить последний «Еж»!

Или - такая:

Пришел к парикмахеру Колька Карась.

Садитесь, - сказал парикмахер смеясь.

Но вместо волос он увидел ежа

И кинулся к двери, крича и визжа.

Но Колька проказник не долго тужил

И тете Наташе ежа подложил.

А тетя Наташа, увидев ежа,

Вскочила, как мячик, от страха визжа.

Об этих проказах услышал отец:

Подать мне ежа! - он вскричал наконец.

А Колька, от смеха трясясь и визжа,

Принес напечатанный номер «Ежа».

Вероятно, так происходило не всегда. И хотя в редакционной комнате на самом видном месте висела табличка:

«ГРАФИК - НА ФИГ»,

журналы, действительно, всегда выходили по графику. И популярностью у ребят и их родителей пользовались необыкновенной. И до сих пор «Еж» и «Чиж» считаются непревзойденными детскими журналами.

Доходило до курьезов. Так однажды кондитерская фабрика им. Самойловой попросила разрешения одной из своих конфет дать название «Еж», и Олейников предложил для них двустишие:

Утром съев конфетку «Еж»,

Ну, а съев конфетку «Чиж»,

К праотцам вмиг улетишь!

Вообще, о веселой рабочей атмосфере в Детском отделе ГИЗа, находившегося на шестом (по некоторым сведениям - на пятом) этаже дома 28 по Невскому проспекту (в бывш. доме Зингера и Дома книги), написано уже немало. Во всякий день и час шло яростное соревнование острословов. Для внутреннего употребления сочинялись шутки, розыгрыши, басни, иронические оды, стихотворные и прозаические экспромты. Сие творчество носило наименование «фольтики». Фольтиками были табличка с «графиком» и реклама конфеток. Или, как говорил Ник. Чуковский, «то была эпоха детства детской литературы, и детство у неё было веселое».

Фольтики писали все - авторы и редакторы (а редкий редактор не был автором). Чаще других победителями оказывался Евгений Шварц или Николай Олейников. Хуже обстояли дела с экспромтами у Даниила Хармса. Он легче доверял бумаге, чем устному творчеству. И «побеждал» он чаще всего в мечтах. Так родилась его маленькая повесть (или большой рассказ) «Как я всех переговорил»:

«Однажды я пришел в Госиздат и встретил в Госиздате Евгения Львовича Шварца, который, как всегда, был одет плохо, но с претензией на что-то. Увидя меня, Шварц начал острить тоже, как всегда, неудачно. Я острил значительно удачнее и скоро в умственном отношении положил Шварца на обе лопатки.

Все вокруг завидовали моему остроумию, но никаких мер не предпринимали, так как буквально дохли от смеха. В особенности же дохли от смеха Нина Владимировна Гернет и Давид Ефимович Рахмилович, для благозвучия называющий себя Южиным.

Видя, что со мной шутки плохи, Шварц начал сбавлять свой тон и наконец, обложив меня просто матом, заявил, что в Тифлисе Заболоцкого знают все, а меня почти никто. Тут я обозлился и сказал, что я более историчен, чем Шварц и Заболоцкий, что от меня останется в истории светлое пятно, а они быстро забудутся.

Почувствовав мое величие и крупное мировое значение, Шварц постепенно затрепетал и начал приглашать меня к себе на обед, говоря, что к обеду будет суп с пирожками. Я попался на эту удочку и пошел за Шварцем. Однако он куда-то скрылся, оставив меня одного на улице. Я плюнул с досады на эти штучки и вернулся в Госиздат…».

Там он встретил Олейникова, потом пошел к Заболоцким и Введенскому. Все удивлялись натиску его остроумия и постепенно сдавались. Он разошелся до того, что, вернувшись домой, ещё до двух часов ночи разговаривал сам с собой, не в силах остановиться. Так Хармс переговорил всех, и себя в том числе.

В большом ходу были пародии друг на друга. «Веселые чижи» Маршака и Хармса вышли в первом номере «Чижа». На следующий день Шварц и Олейников поджидали Хармса в редакции. Собралось уже довольно много народа. Наконец появился и Хармс. Олейников отвел его в сторонку и шёпотом, слышным всем, спросил:

А что случилось в сорок четвертой квартире с чижами?

А что - случилось?

Ну, как же? Говорят, все чижи вот-вот откинут копыта. Вот послушай…

Жили в квартире

Сорок четыре

Сорок четыре тщедушных чижа:

Чиж - алкоголик,

Чиж - параноик,

Чиж - шизофреник,

Чиж - симулянт,

Чиж - паралитик,

Чиж - сифилитик,

Чиж - маразматик,

Чиж - идиот.

В другой раз Корней Иванович Чуковский решил пробудить у ребят интерес к сочинительству стихов и напечатал в «Еже» три с половиной строчки:

Залетела в наши тихие леса

Полосатая ужасная оса…

Укусила бегемотицу в живот,

Бегемотица…,

предлагая ребятам продолжить стихи, ибо сам будто бы ничего дальше придумать не смог. А лучшее продолжение, мол, будет напечатано.

Олейников, Шварц и Хармс решили тоже поучаствовать в конкурсе. Стихотворение этого коллективного творчества Шварц всунул между присланных писем. Просматривая эти письма, Чуковский был доволен: «Молодцы, молодцы ребята…» И наконец наткнулся на такое:

Залетела в наши тихие леса

Полосатая ужасная оса…

Укусила бегемотицу в живот,

Бегемотица в инфаркте, вот помрет.

А оса уже в редакции кружится -

Маршаку всадила жало в ягодицу,

А Олейников от ужаса орет:

Убежать на Невский Шварцу не дает.

Искусала бы оса всех, не жалея, -

Он ногами застучал,

На осу он накричал:

Улетай-ка вон отсюда ты, оса,

Убирайся в свои дикие леса!»

………………………………

А бегемотица лижет живот,

Он скоро, он скоро, он скоро пройдет!

Корней Иванович всё понял: «Я всегда говорил, что из талантливых детей вырастают талантливые дяди…».

Но часто похожие, правда, бесталанные, графоманские «фольтики», обнаруживали редакторы в почте, их доставляли на шестой этаж зингеровского дома сами авторы. Несколько таких «шедевров» записал Шварц в «Тетрадь № 1», о которой уже шла речь.

«Сегодня прихрамывающий, интеллигентный, неудержимо вежливый, красногубый, немолодой, безработный человек принес книжечки для детей. Стихи, например, такие:

Но бывали заседания редколлегии Детского отдела и скучноватыми. Тогда каждый «спасался», как мог. Так, например, на редколлегии, на которой речь шла о фольклоре, тоскующий Заболоцкий развлекался тем, что по теме заседания сочинял загадки. По мере рождения он записывал их на библиографические карточки и с «лукавым видом» передавал Э. С. Паперной, которая с недавних пор присоединилась к своим бахмутским друзьям, и служила теперь заведующей редакцией. Подлинники этих загадок не сохранились, но некоторые из них Эстер Соломоновна помнила до донца своих дней:

Отверстие, куда макаю

Из древа сделанное средство.

Как звать тебя не понимаю,

Хотя меж нами и соседство.

Ответ он записывал тут же - вверх ногами:

Что места мало занимает,

Однако лучшую часть тела?

Всех, всех во младости питает

Да и у взрослых не без дела.

Печени оно есть враг,

Дабы ввергать ту печень в гнев.

Однако, всякий, кто ослаб,

Его глотает к счастью дев.

Хлебный злак чем срезать можно,

Также гвоздь чем можно вбить,

На дощечке осторожно

Может всяк совокупить.

Но особое место в жизни редакции имела игра во влюбленность в Груню Левитину…

Басня «Чиж и Еж» написана И.А.Крыловым в 1814 году. В основу басни положен оригинальный сюжет, без использования заимствований. Главный персонаж басни, робкий Чиж, скромно чирикает в кустах, не стараясь никого поразить своим голосом. Но когда начинается восход Солнца, которое автор сравнивает с мифическим Фебом, во всей округе начинают петь соловьи, восхваляя восходящее светило. Чиж тут же прекращает свое пение.

На вопрос Ежа, почему он перестал петь, Чиж отвечает, что его голос не настолько хорош, чтобы прославлять Феба.

Поводом для написания басни послужили события, связанные с низложением Наполеона I. После того, как русские войска, изгнав захватчиков из России, дошли до Парижа, и Наполеон был побежден, русский император выступил в роли «Спасителя народов Европы». Отечественные поэты и литераторы на все лады стали восхвалять доблести и заслуги Александра I. Чуть ли не единственный из всех молчал Крылов. Естественно, что это вызвало на него нападки со стороны льстецов-литераторов. Баснописец должен был оправдываться и в 1814 году написал басню «Чиж и Еж» на возвращение Александра I по взятии Парижа.

В этой басне Феб (солнце) лучезарный, поднявшийся из-за морей – это император Александр I, возвращающийся из-за границы в блеске и во славе своей. Хор громких соловьев, поющих во славу Фебу – это Державин, Карамзин, Жуковский со своими стихами в честь победителя. А робкий Чиж – это сам Крылов, не сознающий в себе достаточно сил, чтобы воспеть громкие дела Александра Павловича; он «голоса такого не имеет». Крылов больше чувствует, нежели говорит: так «я крушуся и жалею, что большего таланта мне не дано в удел…»

Басня «Чиж и Еж» оригинально выделялась в ряду напыщенных стихов своей простотой и пережила все шумные выражения восторгов. Басню можно считать развитием мысли, брошенной мимоходом Карамзиным в его стихотворении 1793 года: «Мне ли славить тихой лирой Ту, которая порфирой Скоро весь обнимет свет». Крылов в конце басни упоминает древнегреческого лирического поэта Пиндара, подчеркивая, что в сравнении с этим прославленным поэтом, его, Крылова, способности недостаточны для воспевания заслуг императора.

В басне отсутствует в явном виде мораль. Но основной посыл произведения – стремление автора к скромности и, вместе с тем, в басне присутствует элемент противопоставления скромного Чижа красноречивым соловьям.

Конечно, я слышала об этом журнале, видела его в магазине "Детгиза", но проходила мимо... А вот вчера несколько старых номеров попали ко мне в руки. По просьбе девочек рассказываю и показываю:

Вначале немного информации из интернета:

"Литературно-художественный журнал для детей "Чиж и Ёж" был возрождён коллективом издательства "Детгиз" в 1998 году и является наследником знаменитых ленинградских-петербургских журналов 20-30 гг. "ЧИЖ" ("чрезвычайно интересный журнал") и "ЁЖ" ("ежемесячный журнал"), созданных при участии Н. Олейникова, Д. Хармса, А.Введенского и других знаменитых писателей при непосредственном участии Маршака и Чуковского."

"В смешном и серьезном, развлекательном и развивающем «Чиже и Еже» печатаются лучшие современные повести, рассказы и стихи для детей. В рубрике «Классики ЧЁ» – неизвестные шедевры широко известных авторов. В «Новой библиотеке ЧЁ» – дебюты молодых поэтов и художников, студентов творческих ВУЗов Санкт-Петербурга и окрестностей, в рубрике «Дети – взрослым» – стихи, рассказы и иллюстрации начинающих авторов дошкольного и младшего школьного возраста. Есть также «ЧЁ за границей», «В гостях у „ЧЁ"», «Взрослые – детям», «Книжный шкаф», «Я поведу тебя в музей»…"

Журнал для младших школьников, объём - 64 страницы, выходит 2 раза в год.

Те номера, что попали в мои руки, тематические: Год семьи, год русского языка, год молодёжи, 100 лет Д.С. Лихачёву, 60 лет со дня Победы в Великой Отечественной войне. Но материалы не на 100% только об этом, в журналах много всего.

Я вчера читала номер, посвящённый Победе. Читала со слезами на глазах, и тема такая, и я такая...

Творчество В.С. Высоцкого представлено не только "Песней о Земле", но и отрывком шуточного произведения о войне в 5 "а". Мне кажется, что давным-давно я читала это произведение полностью в журнале "Пионер")

В этом номере журнала Михаил Яснов - переводчик, в других выпусках его стихи встречаются очень часто. И Алексея Шевченко. Полистав, я увидела и отрывок из книги А.Шибаева, и рассказы Е. Ракитиной и много обсуждаемых в сообществе авторов и художников.

Не стала затягивать с написанием поста, так как не думаю, что буду просто читать журналы один за одним))) мне интересней "переваривать" прочитанное порциями....