Женщины в лагере на колыме. Ф. Апанович. На низшей стурени унижения (Образ женщины в творчестве В. Т. Шаламова). Соловки. Смертельный монастырь

В Женский лагерь (фото ГУЛАГ)

"Задумывались ли вы о том, например, как женщины в лагере ухаживали за своими волосами или справлялись с менструациями? Менструации у многих просто прекращались, организм переходил из режима размножения в режим выживания. Об этом говорят многие люди независимо друг от друга, в том числе Ефросинья Керсновская.

Волосы для женщины - не просто волосы, это элемент самоощущения (особенно хорошие, красивые волосы). Женщина с неухоженными волосами перестаёт ощущать себя женщиной. Но металлические расчёски в лагере были запрещены, костяные быстро ломались, а чем волосы расчёсывать? С длинными волосами в лагере были мучения (ни помыть, ни причесать). Некоторые, как уже упомянутая Рау, просто стриглись "под ноль", все остальные стриглись довольно коротко, а расчёсывались самодельными расческами, сделанными из расщепленных тонких досточек. Вот это - очень важные детали, они дают для понимания того времени гораздо больше чем документы...."

Алексей Бабий, "Быт "

"Нас было три мамы. Нам выделили небольшую комнатку в бараке. Клопы здесь сыпались с потолка и со стен как песок. Все ночи напролет мы их обирали с детей. А днем — на работу, поручив малышей какой-нибудь актированной старушке, которая съедала оставленную детям еду. Тем не менее, пишет Волович, целый год я ночами стояла у постельки ребенка, обирала клопов и молилась. Молилась, чтобы бог продлил мои муки хоть на сто лет, но не разлучал с дочкой. Чтобы, пусть нищей, пусть калекой, выпустил из заключения вместе с ней. Чтобы я могла, ползая в ногах у людей и выпрашивая подаяние, вырастить и воспитать ее. Но бог не откликнулся на мои молитвы. Едва только ребенок стал ходить, едва только я услышала от него первые, ласкающие слух, такие чудесные слова — «мама», «мамыця», как нас в зимнюю стужу, одетых в отрепья, посадили в теплушку и повезли в «мамочный» лагерь, где моя ангелоподобная толстушка с золотыми кудрями".

Хава Волович "Мамочный лагерь "

Несмотря на свою богатую историю, колония близ поселка Талая на Колыме сейчас представляет собой место для посещения туристов. Посетителям рассказывают о «почетных» заключенных, среди которых были вор в законе Япончик и диссидент Амальрик. Зимой 2005 года из-за поломки котельной всех заключенных перевезли в другие тюрьмы, и колония навсегда опустела.

Колония №3 находится в 300 километрах от Магадана. Дорога ухабистая и противная. Тяжело даже на КАМАЗе, пешком, да еще и зимой - почти нереально. Любая тюрьма - маленький город. В нем есть начальники и шестерки, привилегированные и обиженные, в нем живут повара, швейные мастера и механики. От других городов тюрьму отличает отсутствие женщин и внешняя изолированность. Забором, колючей проволокой и горами. А еще время в нем замирает и тянется мучительно медленно.

В штрафном изоляторе невольно представляешь себя на месте узников колонии и чувствуешь страх. Узкие коридоры давят, холодные стены вызывают насморк, а маленькие камеры рождают клаустрофобию.

В ШИЗО забрасывали на 15 суток тех, кто отлынивал от работы или пьянел от водки или ацетона. Камеру от коридора отделяла толстенная железная дверь с предусмотрительно защищенным глазком. На табличке записывалось, насколько зека упекли в карцер и сколько ему осталось:

В зимние морозы в одиночках с разбитыми окнами наверняка приходилось несладко. Зеки делали зарядку, терли руки, ютились у батареи. Кормили в карцере фигово, особенно в советские годы. Хлеб, соль и немного кипятка.

В тюремном туалете, как вы понимаете, не уединишься:

Вид колонии в стиле Google Maps:

Раньше преступники в телогрейках и ушанках чистили заснеженную территорию зоны под надзором конвоира. Сегодня дома, отрезанные от большой земли, пришли в запустение.

Несколько раз запутался в валяющейся на земле проволоке:

Административное здание:

Почему-то вспомнился анекдот, давным-давно рассказанный прожженным работником тюрем:
– Иностранцы, прилетевшие в Советский Союз, спрашивают у партийных работников: «У вас в стране тюрьмы есть?» «Нет, – отвечают те, – у нас только пионерлагеря, поехали, покажем». Приезжают значит в такой «лагерь», видят – «детки» на построении стоят, лысые, хмурые и злые. «Вам сколько лет?» – глядя на них, удивляются иностранцы. «Семь», – признается один. «Десять», – поддерживает другой. «Двенадцать», – говорит третий. «А почему так мало?» «А в СССР больше 15 не дают!»
Собеседник такого смеялся в голос, а я лишь кисло улыбнулся. Наверное, у людей из пенитенциарной системы свой юмор.

В колонии Талая был свой мебельный цех и автомастерская. Осужденные частенько обеспечивали нужды сотрудников ИК и людей с воли. За это им давали водку и продукты. «Тюремная работа всегда в почете была, потому что зеки канительные, делают качественно» - сказал мне однажды один челябинский преступник.
Не знаю, как раньше, но сегодня зеки часто идут на производство исключительно за дополнительные свиданки, хорошие рекомендации от тюремного начальства и возможность УДО.

Среди горы хлама нашелся примечательный экспонат. Учебник математики за 5 класс. Интересно, как он тут оказался?

Последние газеты датируются 2005 годом. Предположительно тогда остановилась котельная. Без тепла остались 300 заключенных и персонал колонии. При морозе в минут 50 градусов. Всех эвакуировали и перебросили в другие лагеря. Логистика обошлась в миллион рублей.

В распределителе зеки получали задания на работу:

Самый странный балкон, который я видел в своей жизни. Непонятно, кто его сделал, а главное зачем?

Гаражные помещения автомастерской. Если вольные водители не подогревали осужденных, то их грузовики долго не ездили.

Котельная:

На Колыме сидел известный вор в законе Вячеслав Иваньков, он же Япончик. Говорят, в тюрьме ему ни раз приходилось доказывать свой авторитет. Говорят, его даже бил сокамерник. Правда, Япончик вышел победителем, а сокамерник отправился в изолятор с ножницами в спине. А, освободившись, и вовсе отправился на тот свет.

Колония расположена неподалеку от санатория «Талая», который построили зеки. Никто из отдыхающих был не рад опасному соседству. Мало ли! Вдруг, кто из рецидивистов и жуликов сбежит и нападет?

В России от тюрьмы и сумы не зарекаются, но у меня нет знакомых в чьей жизни были вынесение приговора и последующие годы «анабиоза». Я не знаю, что чувствуют люди, оказавшееся здесь на Колыме. С пониманием, что десять лет им придется мотать срок среди холода, гор и озлобленных зеков. Где каждый день кастинг. Исправляются они или нет.
Заброшенная колония похожа на ледяной ад. Холодный, обветшалый и безжизненный. Хватает полчаса и начинаешь мечтать об одном - унести ноги подальше и никогда не возвращаться.

Женская тема не была центральной в творчестве Варлама Шаламова, особенно в его лагерной прозе. Это вполне понятно: в лагерях мужские и женские зоны чаще всего были отделены друг от друга, и писатель знал по своему опыту, прежде всего, жизнь в мужских зонах и в основном эту жизнь описывал. Но это важная тема для писателя. Во-первых, в своих художественных исследованиях лагерного быта и личности заключенных, он большое внимание уделил положению женщины в лагере. При этом его интерес к женщине выходил за рамки лагерной среды и касался вообще ее личности, положения в обществе, даже ее места и роли в истории страны. Во-вторых, способ изображения женщин в его произведениях бросает свет и на самого писателя, помогает выявить как его художественную позицию, так и нравственный облик. Весьма характерно, что Шаламов подчеркивал этический аспект отношения к женщине в нашей культуре. «Отношение к женщине – лакмусовая бумажка всякой этики» [Шаламов, Собрание сочинений в четырех томах, Москва 1998, том 2, с. 91. дальнейшие ссылки на не будут отмечены в тексте, указывая в скобках том римской и страницу арабской цифрами.] – писал он. В этих словах звучит не столько традиционная поверхностная галантность европейского мужчины по отношению к женщине, сколько признание её равных прав с мужчиной как человека и как гражданина. Также на деле писатель боролся за права женщин: например, отбывая срок заключения в вишерском лагере, он подал в 1930 году, вместе со своим товарищем М.А. Блюменфельдом, заявление в ГУЛАГ и ЦК ВКП (б) по поводу ужасного положения женщин в лагерях (IV, 249 – 251). Борьба за равноправие женщин ярко выражена и в его творчестве.

В колымской – и вообще: в лагерной – прозе Шаламова изображение женщин преимущественно связано с социальной критикой. Так, изображая лагерь как мир бесконечного унижения человека, автор подчеркивает, что положение женщины в лагере еще намного труднее положения мужчины. В системе рабства, определяющей в шаламовском видении мира сущность лагерной действительности, женщина была рабой рабов, и этот ее статус был обусловлен в первую очередь половой принадлежностью.

С другой стороны, с образом женщины в творчестве Шаламова – не только в прозе, но и в поэзии – связана идея жертвенной борьбы против закабаления личности и общества.

Образ женщины-рабы – одна из ипостасей женского образа в прозе Шаламова. Стремясь показать рабство в чистом виде, без примесей, самую сущность рабства, художник избегает всякой сентиментальности, жалости, не нагнетает атмосферу и, главное, в качестве примеров выбирает героинь с вовсе не самой страшной судьбой, а иногда и весьма завидной, особенно на фоне лагерной жизни. В таких случаях на первый план выдвигается исследование феномена рабства, а вопросы пола отодвигаются на второй план, важны они прежде всего с точки зрения главной задачи. Такова – завидная – судьба у Маруси Крюковой, героини рассказа Галстук, великой рукодельницы, мастерицы вышивки. Ее не посылали на общие работы, не заставляли, голодной, холодной, обессилевшей, тащить тяжелые бревна на морозе или кайлить мерзлый грунт, как многих других заключенных мужчин и женщин. Она занималась своим любимым делом, вышивкой, причем в тепле и в относительном достатке. И вот на этом фоне особенно отчетливо проявляется ее истинное положение рабы. Умением заключенной мастерицы пользовались разные начальники на Колыме, но никто ей никогда не платил, давали ей лишь, словно милостыню, «кусок хлеба, два куска сахару, папиросы» (I, 98). Ее шедевры любой начальник мог просто отнять, не считаясь с ее волей, а и сама она переходила из рук в руки очередных начальников, как предмет, становясь их собственностью.

Бесстрастный рассказ, сосредоточенный на деталях и показывающий героиню извне, с позиции наблюдателя, отводит ей лишь роль пассивного предмета изображения, подчеркивая низведение ее до уровня вещи. Но в концовке рассказа, выделенной графически и структурно, в форме сценки, героиня выступает уже как активный участник событий, влияющий на их ход. Ее действия имеют несколько парадоксальный характер, что вытекает из парадоксального характера лагерной действительности у Шаламова. В благодарность за спасение сломанной во время следствия ноги Крюкова хотела подарить хирургу и санитару собственноручно вышитые галстуки, но их отнял у нее один из начальников, и она показывает санитару «его» галстук на шее того начальника. Этот незначительный жест вырастает до роли акта самоутверждения человеческой личности.

Еще более благополучная, казалось бы, судьба у тети Поли, героини одноименного рассказа. Она была прислугой у одного высокого лагерного начальника, «недоступного властителя тысяч человеческих судеб» (1,94). Как «великая стряпуха», она «ценилась особо дорого» и, хотя и раб, «была своим человеком в семье начальника», который очень хорошо относился к ней и уже наметил даже план ее освобождения» (I, 95). Она могла также оказывать влияние на судьбу других людей. Когда она тяжело заболела и ее отвезли в больницу, главный врач распорядился, чтобы освободили для нее отдельную палату. К ней ежедневно приезжали в больницу начальники помельче, просить, чтобы замолвила словечко своему хозяину. Даже самое необычное желание тети Поли – исповедоваться перед священником – было удовлетворено, а после смерти на ее могиле был поставлен единственный на большом больничном кладбище крест.

Казалось бы, она занимала высокое положение в обществе. Но все это было иллюзорно. Целый ряд деталей доказывает, что, в сущности, она оставалась рабой. Ни начальник, ни его жена не помнили подлинной фамилии тети Поли, хотя она семь лет была у них прислугой. В больницу к ней ее хозяева тоже не приехали, только каждое воскресенье она получала «посылочку, записочку от жены начальника». Не присутствовали они и на похоронах своей прислуги, да и «обряд похорон был обычным: нарядчик навязал на левую голень тети Поли деревянную бирку с номером. Это был номер личного дела». Затем могильщики «закидали» ее тело камнями, а нарядчик укрепил в камнях палочку с номером личного дела (I, 96). Только несколько дней спустя в больницу явился отец Петр, который исповедовал тетю Полю, и потребовал поставить на могиле крест и прибить к кресту досочку с ее фамилией. Это требование было немыслимым для порядков в Гулаге, но начальство, сбитое с толку уверенностью попа и подозревавшее, что за этим стоит высокий начальник, согласилось поставить крест.

Эти события и поведение персонажей не только обнажают истинное положение тети Поли, но и всех других в лагере: рабами оказались здесь, в сущности, все, также начальники – и их поведение, и мышление было по своей сути рабским, подневольным, хотя внешне они казались хозяевами и повелителями судеб других людей.

Образ женщины выполняет здесь, как и во многих других рассказах Шаламова, универсальные, общечеловеческие функции, и пол, и телесность женщины не играют основополагающей роли. Но есть в колымском цикле и целый ряд рассказов, в которых именно пол женщины, ее телесность, выдвигаются на первый план, и это связано, естественно, с темой любви и сексуальных контактов в лагере, приобревших уродливые формы в еще большей степени, чем все остальные сферы жизни человека. Телесность женщины, которая в нормальном мире могла стать ее оружием, в лагере делала ее особенно уязвимой и беззащитной, часто становилась поводом для дополнительных унижений. В одном из рассказов читаем следующий авторский комментарий: «Помимо наказания, определенного приговором суда, тройки или особого совещания, женщине в лагере приходилось нести унижения особого рода. Не только каждый начальник, каждый конвоир, но каждый десятник и каждый блатарь считал возможным удовлетворить свою страсть с любой из встречных заключенных» (IV, 249).

В рассказе Уроки любви, включенный в поздний цикл Перчатка, или КР-2, но написанном в 1963 году, во время возникновения первых циклов, дается своеобразный обзор разных видов любовных сношений в лагере, начиная с романтической и благополучно завершившейся любви капитана Толли (описанной также в одноименном рассказе), которая стала легендой Гулага, и кончая страшной «любовью» с голодной женщиной за пайку хлеба (это реминисценция аналогичной истории из бунинской Деревни), которую к тому же мужчина предварительно замораживает, чтобы она не успела ее съесть во время сексуального акта. Эта потрясающая история также повторяется несколько раз в колымском цикле, причем рассказывает ее «герой» этой истории, который бахвалится своей выдумкой, считая ее весьма остроумной: «Ну, я похитрей их. Зима. Утром встаю, выхожу из барака – пайку в снег. Заморожу и несу ей – пусть грызет замороженную – много не угрызет. Вот выгодно жили...» (II, 400). В результате наступает автокомпромитация героя, еще сильнее потрясающая читателя. Реплика снабжается лишь кратким вопросом в качестве комментария: «Может ли придумать такое человек?».

Однако же писатель не эпатирует читателя деталями садистических извращений и, например, показывая сцены коллективного изнасилования женщин конвоем или блатарями на глазах заключенных, сосредотачивает внимание не на самом событии, но на реакции свидетелей – на том, что никто из присутствующих не посмел запротестовать. С другой стороны, в рассказе о том, как начальство, ради развлечения, приказало женщинам брить интимные места у мужчин и наоборот, сделан упор на, казалось бы, незначительный факт: один мужчина «умолял свою знакомую сделать этот обряд санобработки самой», а авторском комментарии подчеркивается его важность в этическом плане, как следа человечного в изуверском мире: «И это внезапное проявление стыда возникает как тончайшее человеческое чувство и вспоминается потом всю жизнь как что-то настоящее, как что-то бесконечно дорогое» (I, 188). Показывая же разные извращения колымской любви, автор всегда симпатизирует жертвам: изнасилованным женщинам и мужчинам, которых все презирали, больным лесбиянкам, которых врачи не клали в больницу, прокаженным любовникам, которые, спрятавшись от всего мира, «прожили вместе, как муж и жена, несколько дней» (I, 190).

Очень громко звучит авторский голос в защиту женщин, как жертв явного мужского шовинизма в Очерках преступного мира. Весь этот цикл – великая филиппика против блатного мира. Блатной мир изображается Шаламовым как прообраз лагерных отношений, в том числе и отношения к женщине. Женщина в среде блатарей тоже не имеет никаких прав, она лишь предмет, используемый уголовниками для удовлетворения страсти и собственной выгоды. В блатном мире возможны две роли женщины: воровка и проститутка. Воровка – это почти как не женщина, проститутка же – собственность блатаря. Она не только удовлетворяет его страсть, пока он этого от нее ожидает, но и работает на него.

Писатель детально и точно изображает блатной мир, его структуру, нормы и обычаи, разоблачая легенды и мифы, накопившиеся вокруг этого мира и распространяемые литературой и кино, обнажая глубокую фальшь этих мифов, как, например, миф о великой любви урки к своей матери. Это не любовь, доказывает он, но лживая сентиментальность: «Культ матери – это своеобразная дымовая завеса, прикрывающая неприглядный воровской мир. Культ матери, не перенесенный на жену и на женщину вообще – фальшь и ложь» (II, 51). Автор говорит здесь с великим пристрастием, он использует все эмоциональные тона и регистры речи, разные риторические фигуры: повтор, градацию, анафору, гиперболизацию, восклицание и др. В отличие от всей остальной колымской прозы, в Очерках преступного мира мы слышим гневный голос самого автора, его громкий, не сдерживаемый ничем крик в защиту достоинства человека, что означало для него также защиту достоинства женщины.

Если образ женщины – жертвы преимущественно был пассивным в творчестве Шаламова, она была в основном предметом изображения и не влияла на ход событий, то образ женщины-борца, наоборот активен: она в значительной степени влияет на ход событий, а кроме того писатель часто использует ее точку зрения в повествовании, и голос героини сливается с голосом автора, и она сама вырастает до роли подлинной героини в самом высоком смысле слова. Таковы героини очерка Золотая медаль, Наталья Сергеевна Климова и ее дочь, Наталья Ивановна Столярова, таковы также Наталья Шереметева-Долгорукова из Воскрешения лиственницы, боярыня Морозова из одноименного стихотворения – святая, которая «возвышается над толпой порабощенной» и, подобно писателю, «ненавидит жарче, чем любит», или мать писателя из Четвертой Вологды.

Образ женщины в творчестве Шаламова не является лишь случайной деталью художественного мира в его произведениях, через отношения к женщине четко выражается идейная позиция автора, Родственная идеям, которые он впитал в себя в молодости.

Они в 60-х строили пусковые шахты для баллистических ракет. По сути те же зэки... Свобода дается очень большой ценой.

Бутугычаг (местное название "Долина смерти") - Отдельный Лагерный Пункт № 12 Упр. п/я 14 ГУЛАГ.

Бутугычаг находился в прямом подчинении Упр. п/я 14 (занимающийся добычей и обогащением урана для советского атомного оружия).
В состав Отдельного Лагерного Пункта № 12, организованного в 1950 г., входили лагерные подразделения (шахты), располагавшиеся вокруг хребта Бутугычаг, вдоль Нелькобе и в районе ключа Охотник, а также комбинат по обогащению урановой руды: комб. № 1.
(Свернуть)
Суммарная численность з/к, занятых на горных работах, строит. работах и лесозаготовках, на 01.05.50 - 1204 человека, из них 321 женщина, 541 осужденный за к/р преступления.
В период с 1949 по 1953 гг. на территории лагеря работал касситеритовый рудник «Горняк» Тенькинского ИТЛ ДАЛЬСТРОЯ, разрабатывающий Бутугычагское месторождение, открытое Б. Л. Флеровым в 1936 г.

Свое название место получило когда охотники и кочевые племена оленеводов из родов Егоровых, Дьячковых и Крохалевых, кочуя по реке Детрин, натолкнулись на громадное поле, усеянное человеческими черепами и костями и, когда олени в стаде начали болеть странной болезнью - у них выпадала вначале шерсть на ногах, а потом животные ложились и не могли встать. Механически это название перешло на остатки бериевских лагерей 14-го отделения ГУЛАГа.

Какой была Колыма в те далекие годы?
Прежде всего от других регионов страны она, как и вся область, отличалась перенасыщенностью заключенными. Они были повсюду, на всех предприятиях. Ранним утром в разные стороны Магадана в сопровождении вооруженной охраны шли небольшие колонны женщин и мужчин. Их разводили по учреждениям, стройкам и прочим объектам работы.

В 1954 году Бутугычаг лихорадило. Рудник доживал свои последние дни. Его запасы истощились. Содержание металла в руде упало до минимально промышленного. Добыча велась только на одном участке, расположенном на вершине гранитного водораздела на высоте тысяча триста метров над уровнем моря.

К западу от добычного участка в долине правого притока речки Бутугычаг располагались рудничный поселок и мужской лагерь заключенных бандеровцев, осужденных по 58-й статье и обслуживающих рудник. По другую сторону участка на востоке в долине речки Вакханка - обогатительная фабрика имени Чапаева и женский лагерь. Женщины сидели по той же статье.
Добытая на участке руда загружалась в вагонетки, прицеплялись к электровозу, и тот доставлял их до бремсберга - крутонаклонный двухпутевой рельсовый спуск вагонеток на лебедке. На рудовозе и бремсберге работали бригады женщин. При каждой такой бригаде находилось по одному-два охранника. Особенно тяжелым был труд женщин-зэкашек. Они отцепляли от рудовоза по две-три груженых рудорй вагонетки, и вручную вкатывали их на поворотный диск бремсберга. Случалось, при пуске вагонетки сходили с рельсов. Тогда они всей бригадой под «раз-два-взяли» принимались закатывать их на рельсы. Со стороны казалось, что у них это получается быстро и споро. Можно представить, насколько это было трудно сделать, потому как в вагонетку загружалось 0,7 кубометров руды, что составляло около двух тонн плюс вес самой вагонетки.

Заключенным женщинам категорически запрещалось вступать в интимную связь с вольнонаемными мужчинами. За этим строго следила лагерная охрана. Поступившим на рудник вольнонаемным мужчинам также давали понять, что за интимную связь с врагами народа они будут строго наказаны. Однако, несмотря на запреты и строгости, такие связи были, о чем свидетельствовал большой детский комбинат при женском лагере.

В небольшом рудничном поселке действовали почта, магазин, столовая, клуб к и спортивная площадка. Были телефонная связь и местное радиовещание. Поселок освещался дизельной электростанцией. То есть, было все необходимое для нормальной жизни людей. В поселке жили вольнонаемные работники рудника и сотрудники ВОХРа. Здесь же рядом располагался лагерь, где содержалось 700-800 заключенных западных украинцев. Жили они в тревожном ожидании указа об амнистии. Каким-то образом было известно, что уже полгода готов правительственный указ об амнистии заключенных по 58-й статье, имеющих одну треть зачетов.

Незадолго до моего приезда на рудник с заключенных были сняты «бубновые тузы». «Бубновые тузы» - это квадратные лоскуты черной ткани с номерами заключенных. Они пришивались на козырек шапки, спину телогрейки и штаны.

Зэки рассказывали, как им трудно было в первые годы заключения на Колыме. Тогда их охраняли бывшие солдаты, многие из которых воевали против бандеровцев. Ранним утром, когда они выводили зэков из лагеря на работу, приказывали всей колонне становиться на колени, и так стоять час или два. Ходила в те времена поговорка: «Шаг вправо – провокация, шаг влево - агитация, прыжок вверх – побег. Стреляю». Грунт на Колыме – жесткий, каменистый. Долго на коленях, не шевелясь, не простоишь. Стоило кому-то из заключенных шевельнуться, как он получал от охранника пинок кованым сапогом. В пятидесятые годы подобных жестокостей не было. Сменились охранники, и время пришло другое.

О Сталине зэки отзывались очень зло. Рассказывали, что у их на Западыныцине терпимо относились к висящим на стенах портретам Ленина. Но стоило кому-то повесить портрет Сталина, и он уже не жилец на этом свете. Портретов Гитлера тоже не терпели, но у некоторых они висели. Кстати, не любили они и своих сородичей с Восточной Украины. Почти никто из заключенных не говорил, что осужден незаслуженно. Они считали, что свою вину перед Советским Союзом искупили сполна. Помнили они, сколько их прибыло на Верхний и Нижний Бутугычаг и сколько осталось в распадках на кладбищах.

Не следует думать, что в те годы жизнь была серой и мрачной. Может, меньше тогда было газет и журналов, беднее были библиотеки и отсутствовало телевидение, но люди с неменьшим интересом следили за событиями, происходящими в стране и области. Оживленно обсуждали известия, услышанные по радио. Люди жили тогда так же, как и сейчас. Были будни, были и праздники, слезы были и пляски. Только у каждой эпохи свои песни.

К концу лета рудник захлестнули тяжелые несчастные случаи. Обстановка стала нервной и тяжелой. Проклятья висели над рудником. Даже сама природа в этот год нанесла по нему удар, словно добивая. Все лето стояла прекрасная солнечная погода, но однажды ночью разразился такой ливень, что небольшой безобидный ручей наделал много бед. Вода в нем за ночь настолько вздулась, что смыла промприбор. Утром, когда кончился ливень, последний был почти полностью занесен галькой и песком. Выход промприбора из строя для рудника был весьма ощутимым уроном.
Закончил рудник свое существование в конце 1954 года. За свой недолгий век Бутугычаг много дал стране олова и урана. Говорили, что первая отечественная атомная бомба была сделана из урана этого рудника. Как памятник минувшей эпохи своеобразной колымской цивилизации остались на том месте мрачные руины. Такова судьба всех месторождений мира, какими бы запасами не располагали их недра. С середине пятидесятых годов началась новая эпоха. Эпоха расцвета жизни на Колыме, продлившаяся около тридцати пяти лет.

Одна из самых трагичных и циничных страниц в летописи ГУЛАГа, несомненно, та, что повествует о судьбе женщины за колючей проволокой. Женщина в лагерях - это особая трагедия, особая тема. Не только потому, что лагерь, колючка, лесоповал или тачка не сочетаются с представлением о предназначении прекрасного пола. Но и потому, что женщина - мать. Либо мать детей, оставленных на воле, либо - рожающая в лагере.
Очерк о судьбе П.Н. Пашковой подготовлен на основании документов, хранящиеся в фондах Череповецкого музейного объединения, и воспоминаний ее сына - В. Ашастина.

Пашкова (Ашастина) Пелагея Николаевна родилась в 1906 году в г. Болхове Орловской области. От тифа умерли отец и мать. Трое детей были сданы в детдом, а Пелагею увезла в Харьков тетя, сестра матери. Учиться ей не пришлось, закончила только один класс начальной школы. В Харькове работала на текстильной фабрике. В 1932 году переехала жить в Ленинград, затем в Невскую Дубровку, где вышла замуж за начальника пристани (брак официально не зарегистрирован).
В 1934 году Пашкова П.Н. вместе с мужем переехала в Череповец и стала работать грузчиком на пристани. 16 февраля 1944 года ее арестовали и вскоре осудили по ст. 58 пункт 10 УК РСФСР "за антисоветскую агитацию и пропаганду" к 6 годам лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях.
Пелагея Николаевна точно не знала, что послужило поводом для ареста и осуждения. Предполагала следующее: однажды, в момент выгрузки картошки с баржи она разрешила одной женщине собрать в реке упавшую картошку. Та женщина была задержана на вахте и показала на Пашкову. Таким образом, Пашкова стала "соучастницей в хищении государственного имущества". А может была еще и другая причина: как-то в ссоре с женщинами из бригады она неосторожно высказалась: «Всех евреев надо вешать, как Гитлер их вешал».
Арестовали П.Н. Пашкову дома, когда муж был на работе. Трехлетнего сына разрешили оставить у соседки. Все эти годы муж растил ребенка один, пока она не вернулась из заключения домой. Мужа и сына не тронули, у них была другая фамилия, но на карьере мужа был поставлен крест.
Пять с половиной лет пробыла Пелагея Николаевна на Колыме.
В лагере было 4,5 тысячи человек, из них женщин только пять. Женщины работали прачками, стирали вручную. Пашкова стирала белье для начальника лагеря. Мужчины жили в деревянных бараках, а для женщин-прачек был отдельный небольшой деревянный домик.
Зимой морозы доходили до 50 -60 градусов. Мужчины-заключенные работали на автомобильном заводе (? - так в тексте воспоминаний - прим. ред.). Летом больше половины их увозили на золотые прииски, где работа была очень тяжелой.
Пашкову П.Н. освободили в 1949 году досрочно - на полгода раньше -за добросовестный труд и в связи с амнистией по беременности. Муж написал письмо, чтоб ехала домой, а ребенка вместе вырастят.
В Череповце работала в бригаде озеленителей, позднее – на кондитерской фабрике уборщицей. На пенсию вышла в 1965 году. Реабилитирована в 1953 году.
Старший сын, Вячеслав Ашастин, вспоминает рассказ матери о том, что женщина, давшая на нее показания, тоже была арестована и осуждена. По воле судьбы они встретились в пересылочном лагере в Шексне. А после освобождения дружили всю жизнь - до самой смерти.