Людвиг является автором работы логико философский трактат. От «Логико-философского трактата» к «Философским исследованиям» (Л. Витгенштейн). Мир - совокупность Фактов, но не Вещей

Подлинным духовным отцом неопозитивизма был Л. Витгенштейн (1889-1951). Родился от в Австрии. По образованию инженер. Занимался теорией авиационных двигателей и пропеллеров. Математический аспект этих исследований привлек его внимание к чистой математике и к философии математики. Он познакомился с работами Фреге и Рассела по математической логике. В результате Витгенштейн направился в Кембридж и в 1912-1913 гг. работал с Расселом.

Рассел в своих воспоминаниях рассказывает, что Витгенштейн часто приходил к нему домой по вечерам и, не говоря ни слова, часами ходил перед ним по комнате. Рассел рассказывает также, как Витгенштейн однажды спросил его, считает ли Рассел его способным к философии. Рассел попросил написать ему что-нибудь. Когда Витгенштейн принес ему написанное, то Рассел, прочитав первую фразу, дал утвердительный ответ на его вопрос. Он не сообщает, какая это была фраза. Но возможно, что это было начало «Логико-философского трактата»: «Мир есть все то, что имеет место».

Во время первой мировой войны Витгенштейн служил в австрийской армии и в конце концов попал в плен. В плену он, видимо, и закончил «Логико-философский трактат», опубликованный в Германии в 1921 г., в Англии в 1922, у нас в 1958. После освобождения из плена Витгенштейн работал учителем в школе, имел некоторые контакты со Шликом, посетил Англию. В 1929 г. окончательно переехал в Кембридж. В 1939 г. он сменил Мура на посту профессора философии. Во время второй мировой войны работал в Лондонском госпитале, в 1947 г. вышел в отставку. В 1951 г. умер.

Витгенштейн был своеобразный человек. Увлекался идеями Л.Толстого, пытался жить в соответствии с его учением. Вопросы карьеры, жизненного успеха его не интересовали. Он был человек очень честный и прямой, иногда до резкости. Ходил всегда в рубашке с расстегнутым воротом, мало общался со своими коллегами (никогда не обедал с ними в столовой). Как говорили, он был похож скорее на первосвященника какой-то тайной секты, чем на профессора Кембриджа. В 1935 г. он приезжал в Советский Союз.

Витгенштейн говорил, что не прочь бы остаться работать в Советском Союзе, но приглашения он, к счастью, не получил и уехал обратно.

На возникновение логического позитивизма огромное влияние оказал «Логическо-философский трактат». Т.Хилл в книге «Современные теории познания» говорит, что «"Логико-философский трактат" оказал ни с чем не сравнимое влияние на всю философскую литературу трех последних десятилетий» (24, 466).

Это очень трудная, хотя и небольшая книжечка, написанная в форме афоризмов. Познакомиться хотя бы с отрывками из нее, необходимо. Но это нелегкое дело! В ней, что ни фраза, то в лучшем случае проблема, а в худшем - загадка.

Ибо, как говорит Эйкен: «Витгенштейн - это одна из наиболее противоречивых фигур в новейшей философии» (53, 485). Трактат его полон противоречий. На некоторые указал уже Б.Рассел в «Введении».

Витгенштейн строит прежде всего плюралистическую картину мира. Мир, согласно Витгенштейну, обладает атомарной структурой и состоит из фактов.

«Мир есть все то, что имеет место» (5, 1). «Мир есть совокупность фактов, а не вещей» (5, 1.1). Это значит, что связи изначально присущи миру. Далее следует, что «мир распадается на факты» (4, 1.2).

Обращает на себя внимание то, что понятие «факт» Витгенштейн никак не определяет. Факт - это все то, что случается, что имеет место. Но что же именно имеет место? Витгенштейн не уточняет этого, и неопределенность и неясность остаются в самом фундаменте его философии.

Единственное, что можно сказать о факте, это то, что уже сказал Рассел, а именно, что факт делает предложение истинным . Факт, таким образом, есть нечто, так сказать, вспомогательное по отношению к предложению как к чему-то первичному.

Это значит, что когда мы хотим узнать, истинно ли данное предложение или ложно, мы должны найти тот факт, о котором предложение говорит. Если в мире есть такой факт, предложение истинно, если нет - оно ложно. На этом рассуждении, собственно, строится логический атомизм.

Все как будто ясно. Но тут возникают трудности: «Все люди смертны» - есть такой факт?

«Не существует единорогов» - выходит, что это отрицательный факт, а они не предусмотрены в «Трактате», ибо получается, что факт - это то, что не имеет места.

Но это еще не все. Если говорить о науке, то уже давно установлено, что фактом, или скорее, научным фактом, называется не что попало, то есть далеко не все, что «имеет место». Факт устанавливается в результате отбора и выделения некоторых сторон действительности, отбора целенаправленного, осуществляемого на основе определенных теоретических установок. Факты не валяются на улице, подобно булыжникам или поленьям. Один автор остроумно заметил, что шахматная доска с определенной позицией фигур для шахматиста есть, конечно, некоторый факт. Но вы можете, скажем, пролить кофе на доску и на шахматные фигуры, но вы не можете пролить кофе на факт. Можно лишь сказать, что факт есть нечто, происходящее или имеющее место в человеческом мире, то есть мире, открытом для человека, несущем на себе некую человеческую печать.

Согласно Витгенштейну, факты не зависят друг от друга, и поэтому «любой факт может иметь место или не иметь места, а все остальное останется тем же самым» (5, 1.21). Следовательно, все связи, все отношения между фактами являются чисто внешними.

Нет нужды углубляться в структуру мира, как она изображается Витгенштейном. Стоит лишь отметить, что, как и у Рассела, атомарный факт не есть нечто неделимое.

Но важнее то, что интерес Витгенштейна сосредоточен не столько на мире самом по себе, сколько на языке и на его отношении к миру тех фактов, которые делают предложения истинными. Витгенштейн заявляет, что «мир определен фактами и тем, что это все факты» (5, 1.11). Факты - это все то, о чем говорится в предложениях. С этой точки зрения природа факта безразлична.

Но разве предложения говорят только о фактах? Нет, конечно. Однако, для Витгенштейна характерно именно это допущение . Витгенштейн исходит из этого фундаментального допущения, которое на самом деле является произвольным и не соответствует действительности. Оно только показывает зависимость его картины мира от определенной системы логики.

Каково же отношение предложений к фактам? Согласно Расселу, структура логики, как остова идеального языка, должна быть такой же, как и структура мира. Витгенштейн доводит эту мысль до конца. Он считает, что предложение есть не что иное, как образ , или изображение, или логическая фотография факта. «В предложении должно быть в точности столько различных частей, сколько их есть в положении вещей, которое оно изображает» (5, 4.04).

И каждая часть предложения должна соответствовать части «положения вещей», и они должны находиться в совершенно одинаковом отношении друг к другу.

Согласно Витгенштейну, «в образе и в отображаемом должно быть нечто тождественное, чтобы первый вообще мог быть образом второго» (5, 2.161). Это тождественное и есть структура предложения и факта. Витгенштейн писал: «Грампластинка, музыкальная мысль, партитура, звуковые волны - все это стоит друг к другу в том же внутреннем образном отношении, какое существует между языком и миром. Все они имеют общую логическую структуру. (Как в сказке о двух юношах, их лошадях и их лилиях. Они все в некотором смысле одно и то же)» (5, 4.014).

И далее мы читаем: «Предложение есть образ действительности, потому что я знаю представленное им положение вещей, если я понимаю данное предложение. И я понимаю предложение без того, чтобы мне объяснили его смысл» (5, 4.021). Почему это возможно? Потому что предложение само показывает свой смысл. Предложение показывает, как обстоит дело, если оно истинно. И оно говорит , что дело обстоит так. Понять же предложение - значит, знать, что имеет место, когда оно истинно.

Для того же, «чтобы узнать, истинен или ложен образ, мы должны сравнить его с действительностью». Из образа самого по себе нельзя узнать, истинен он или ложен, ибо нет образа истинного априори. Операция сравнения тем более возможна, что, согласно Витгенштейну, «в предложении должно быть в точности столько различных частей, сколько их есть в положении вещей, которое оно изображает» (5, 4.04).

Эту ситуацию наглядно можно представить себе на примере предложения, нередко фигурирующего в работах неопозитивистов: «Кошка на коврике». Изображение описанного им положения вещей показывает все три элемента предложения: коврик, кошку и ее положение на коврике.

Таково, по Витгенштейну, отношение языка к миру, к действительности. Несомненно, что Витгенштейн предпринял очень интересную попытку проанализировать отношение языка к миру, о котором язык говорит. Ибо вопрос, на который он хотел ответить, это, как получается, что то, что мы говорим о мире, оказывается истинным?

Но эта попытка все же окончилась неудачей. Во-первых, учение об атомарных фактах было совершенно искусственной доктриной, придуманной ad hoc для того, чтобы подвести онтологическую базу под определенную логическую систему. Выше приводились уже соответствующие слова Рассела. А вот, что говорит сам Витгенштейн: «Моя работа продвигалась от основ логики к основам мира» (82, 79).

Во-вторых, признание языкового выражения или предложения непосредственным изображением действительности, ее образом в самом прямом смысле слова, настолько упрощает действительный процесс познания, что никак не может служить его сколько-нибудь адекватным описанием.

Можно было бы рассуждать так: логика и ее язык сформировались под воздействием структуры действительности и отображают ее структуру. Поэтому, зная структуру языка, мы можем от нее спуститься к структуре мира.

Но это было бы возможно, если бы мы имели гарантию того, что логика (в данном случае логика Principia Mathematica) имеет абсолютное значение. Но это не так. Логика «Principia Mathematica» - одна из возможных логических систем, не более того. Логик может быть много, а мир только один. В данном случае это своеобразная аберрация сознания Рассела, который создал эту систему, и Витгенштейна, который ее воспринял.

С нашей обычной точки зрения, проблема познания - это проблема отношения сознания прежде всего к материальной действительности, это - теоретическое отношение субъекта к объекту. Познание, осуществляемое, разумеется, с помощью языка, языковых знаков, есть идеальное воспроизведение объективной реальности, ее воссоздание на понятийном уровне. Знание идеально, хотя оно приобретается, фиксируется и выражается посредством материальных знаков.

У Витгенштейна позиция другая. У него процесс познания, поскольку о нём можно говорить, развертывается на одном уровне, именно, на уровне «нейтрального монизма».

У Витгенштейна мысль и предложение, по сути дела, совпадают, ибо и то и другое есть логический образ факта. В то же время и сам этот образ тоже есть факт наряду с другими. Образ это такой факт, который изображает другой факт.

Вся бесконечно многообразная действительность сводится Витгенштейном к совокупности атомарных фактов, как бы разложенных на одной плоскости. Параллельно ей расположена плоскость, заполненная элементарными предложениями, структура которых в точности изображает структуру фактов. (Мы отвлекаемся сейчас даже от того, что в действительности у Витгенштейна структура фактов есть лишь проекция структуры предложений.)

Это чрезвычайно упрощенная модель. Она никак не соответствует действительному процессу познания. Она односторонне изображает предмет познания, сводя его к атомарным фактам. Она ставит абсолютный предел, до которого может дойти познание в виде этих фактов. Она упрощенно представляет процесс познания и его структуру, так как игнорирует его чрезвычайную сложность: выдвижение гипотез, создание моделей, использование математического аппарата и т.п.

Это дань определенной умственной традиции, стремящейся к максимальному упрощению богатства действительных отношений мира и познания, сохраняющей убеждение в том, что все сложные отношения могут быть сведены к самым простым и элементарным. Это идея не только Витгенштейна и Рассела, она была свойственна вообще всему научному мышлению в течение многих веков. Только постепенно наука стала убеждаться в неосуществимости этого идеала, в чрезвычайной сложности реальности, а следовательно, и ее познания, в ошибочности любого редукционизма.

Правда, стремление к простоте сохранилось в виде своего рода регулятивной идеи. Из многих, более или менее равноценных гипотез или видов доказательства, ученый всегда выберет и признает наиболее простое. Но эта простота не абсолютна, а относительна, это простота в сложности.

Что касается позитивизма, с которым мы сейчас имеем дело, то простота была для него не методологическим принципом, а выражением определенной философской установки. У Маха она была сформулирована как принцип экономии мышления. Он сводился к элиминированию всего непосредственно не данного в чувственном опыте и к оставлению лишь того, что в нем дано, а таким данным считались только ощущения и их смена.

Позитивистская философия в данном случае отстала от развития науки из-за приверженности своей антиметафизической догме. В случае же с Витгенштейном это отставание повторилось, поскольку чрезвычайно сложное отношение мышления к действительности было сведено к упрощенной картине изображения в языке ее атомарной структуры, то есть атомарных фактов.

Все же это была одна из первых попыток осознать философское содержание отношения языка к миру, к фактам.

Несостоятельность своей концепции довольно скоро стала очевидной самому Витгенштейну, и он от нее отказался. Взгляды позднего Витгенштейна исходят из весьма отличного понимания языка. Однако, мы еще не можем расстаться с «Трактатом». В нем есть еще ряд чрезвычайно важных идей, которые оказали огромное влияние на становление логического позитивизма.

Из того, что мы уже знаем, следует, что единственное назначение языка, по Витгенштейну, состоит в том, чтобы утверждать или отрицать факты. Язык предназначен для того, чтобы говорить о фактах, и только о фактах. Всякое иное использование языка неправомерно, ибо ничто другое не может быть выражено или высказано в языке. В частности, язык непригоден для того, чтобы говорить о самом себе. А это значит, что, во-первых, хотя язык имеет нечто общее или тождественное с миром, о котором он говорит, это общее не может быть высказано. Предложения могут изображать всю действительность, но они не могут изображать то, что они должны иметь общего с действительностью, чтобы быть способными ее изображать - логическую форму.

«Для того, чтобы можно было изображать логическую форму, мы должны были бы быть в состоянии поставить себя вместе с предложениями вне логики, то есть вне мира» (5, 4.12).

Витгенштейн говорит, конечно, о языке науки, хотя не оговаривает это специально. Однако, если считать языком язык науки, то это не избавит нас от необходимости решить одну трудную проблему. Дело в том, что, если язык может говорить только о фактах, то как быть с предложениями логики и математики? А V Ā. 2+2=4 и т.д. В этих высказываниях речь ведь идет не о фактах, и они не могут быть сведены к атомарным предложениям. В то же время очевидно, что эти предложения что-то утверждают.

Что же представляют собой эти предложения? Здесь Витгенштейн подходит к одному из труднейших вопросов теории познания, к вопросу, который волновал и Аристотеля, и Декарта, и Канта, и Гуссерля. Речь идет о природе так называемых самоочевидных истин. Никто не сомневается в том, что 2х2=4, или в том, что А V Ā, то есть в том, что сегодня 7 октября или сегодня не 7 октября. Но что делает эти предложения очевидными истинами? Почему мы не сомневаемся в них? Какова их природа, а следовательно, и природа всей логики и математики?

Декарт считал, что мы воспринимаем их с такой ясностью и отчетливостью, которые исключают возможность сомнения. Кант полагал, что они являются синтетическими суждениями априори. Они возможны, благодаря тому, что мы обладаем априорными формами чувственности: пространством и временем.

Гуссерль думал, что положения логики являются вечными, абсолютными, идеальными истинами, их истинность усматривается непосредственно в акте интеллектуального созерцания или интуиции (идеации).

Витгенштейн, которому нужно было прежде всего установить логико-лингвистический статус подобных предложений, пошел иным путем. Он предложил весьма радикальное, смелое и новаторское решение вопроса. Он заявил, что предложения логики и математики являются абсолютно истинными, так как ничего не говорят, ничего не изображают, не выражают никакой мысли. Строго говоря, они даже не являются предложениями. По мнению Витгенштейна, это тавтологии (5, 6.1).

Языковые выражения Витгенштейн делит на три вида: предложения - они истинны, если соответствуют действительности; тавтологии - всегда истинны, например, (а +b ) 2 =а 2 + 2аb +b 2 ; противоречия - никогда не истинны.

Тавтология и противоречие - не образы действительности. Они не изображают никакого возможного положения вещей, поскольку первая допускает любое возможное положение вещей, а второе не допускает никакого. Но, согласно Витгенштейну, «то, что образ изображает, есть его смысл». А так как тавтология, как и противоречие ничего не изображает, то «тавтология и противоречие не имеют смысла» (5, 4.461). Как мы сказали бы сейчас, тавтологии (то есть предложения логики и математики) не несут никакой информации о мире.

«Я не знаю, например, ничего о погоде, если я знаю, что дождь идет, или, что дождь не идет» (5, 4.461). А V Ā. Это не значит, по Витгенштейну, что тавтология вообще бессмысленна, она является лишь частью символизма, необходимого для перевода одних предложений в другие.

Эти мысли Витгенштейн высказал в «Трактате» весьма фрагментарно, но они были обстоятельно развиты деятелями «Венского кружка» и составили одну из фундаментальных догм логического позитивизма.

Но иногда Витгенштейн говорит и нечто другое. Ведь для него логическая структура языка тождественна логической структуре мира. Поэтому, хотя предложения логики и математики бессодержательны, хотя они ничего не высказывают о мире, тем не менее они показывают нам кое-что самой своей формой.

Это различие между тем, что предложение говорит , и тем, что онопоказывает , весьма существенно для Витгенштейна. «Логику мира, которую предложения логики показывают в тавтологиях, математика показывает в уравнениях» (5, 6.22).

Эта мысль Витгенштейна логическими позитивистами была отброшена.

Но как понять замечание Витгенштейна о том, что предложения логики показывают логику мира? Возьмем такую тавтологию: «Дождь идет или не идет» или А или не - А. Так вот, эта тавтология, по Витгенштейну, раскрывает нам структуру мира. Эта структура такова, что допускает альтернативы .

Возьмем математическое выражение 2 + 2 = 4. Это выражение указывает на дискретность мира, на существование в нем различных множеств, частей. Мир Парменида не таков. Он представляет собой абсолютное единство.

Так обстоит дело с предложениями логики и математики. Но кроме них, и кроме высказываний о фактах, существуют еще философские предложения. Как быть с ними? Здесь Витгенштейн поступает не менее радикально. Поскольку эти предложения не говорят о фактах и не являются тавтологиями, в большинстве своем они бессмысленны.

«Большинство предложений и вопросов, высказанных по поводу философских проблем, не ложны, а бессмысленны. Поэтому мы вообще не можем отвечать на такого рода вопросы, мы можем только установить их бессмысленность. Большинство вопросов и предложений философов вытекает из того, что мы не понимаем логики нашего языка» (5, 4.0031). Поэтому, если философия хочет иметь хоть какое-то право на существование, она должна быть ничем иным, как «критикой языка» (5, 4.0031).

Согласно Витгенштейну, это значит, что «философия не является одной из естественных наук» (5, 4.111).

«Цель философии - логическое прояснение мыслей.

Философия - не теория, а деятельность.

Философская работа состоит, по существу, из разъяснении.

Результат философии - не некоторое количество "философских предложений", но прояснение предложений.

Философия должна прояснять и строго разграничивать мысли, которые без этого являются как бы темными и расплывчатыми» (5. 4.112). Это понимание философии, в основном, было принято логическими позитивистами.

В приведенных выше словах Витгенштейна содержится не только концепция философии, но и целая мировоззренческая концепция. Она предполагает, что единственной формой связи человека с окружающим его природным и социальным миром является язык. Человек связан с миром и другими способами, практическим (когда он пашет, сеет, производит, потребляет и т.д.), эмоционально, когда он испытывает какие-то чувства по отношению к другим людям и вещам, волевым и т.п. Но его теоретическое, интеллектуальное отношение к миру исчерпывается языковым отношением, или даже есть языковое отношение. Иначе говоря, картина мира, которую человек создает в своем уме или в представлении, определяется языком, его структурой, его строением и особенностями.

В этом смысле мир человека - это мир его языка. В свое время неокантианцы Марбургской школы учили о том, что мир, как его понимает наука, конституируется в суждении. У Витгенштейна мы находим отголосок этой идеи, но с упором не на акт мышления, а на акт говорения, речи, на языковой акт. Мир конституируется в речевом акте.

Таким образом, все проблемы, которые возникают у человека в процессе его теоретического отношения к миру, представляют собой языковые проблемы, требующие языкового же решения. Это значит, что все проблемы возникают в результате того, что человек что-то говорит о мире, и только тогда, когда он говорит о нем. А так как говорить он может правильно, в соответствии с природой его языка, и неправильно, то есть в нарушение его природы, то могут возникать трудности, путаница, неразрешимые парадоксы и т.д. и т.п. Но существующий язык весьма несовершенен, и это его несовершенство тоже является источником путаницы. Так на данном этапе считает Витгенштейн.

Мы уже знаем, что язык, согласно Витгенштейну, должен изображать факты. Таково его назначение, призвание, функция. Все частные науки для этой цели используют язык и в результате получают набор истинных предложений, отображающих соответствующие факты. Но, как уже было сказано, язык в силу своего несовершенства не всегда пользуется ясными, точно определенными выражениями.

Кроме того, язык выражает наши мысли, а мысли часто бывают спутанными, и предложения, высказывания, выражающие их, оказываются неясными. Иногда мы сами задаем себе такие вопросы, на которые в силу самой природы языка не может быть дан ответ и которые поэтому неправомерно задавать. Задача настоящей философии - вносить ясность в наши мысли и предложения, делать наши вопросы и ответы понятными. Тогда многие трудные проблемы философии либо отпадут, либо разрешатся довольно простым способом.

Дело в том, что Витгенштейн полагает, будто все трудности философов, вся путаница, в которую они впадают, неразрывно связанная с любым обсуждением философских проблем, объясняется тем, что философы стараются высказать в языке то, что сказать средствами языка вообще невозможно. Ведь язык по самой своей структуре и природе предназначен для того, чтобы говорить о фактах. Когда мы говорим о фактах, то наши высказывания, даже если они ложны, всегда остаются ясными и понятными. (Можно сказать, что это - позитивистское начало в философии Витгенштейна.)

Но философ говорит не о фактах, с которыми можно было бы сопоставлять его высказывания, чтобы понять их смысл. Ибо смысл - это то, что образ - предложение - изображает. Но когда философ говорит, например, об абсолюте, то он пользуется словесными знаками, не относя их ни к каким фактам. Все, что он говорит, остается неясным и непонятным, потому что нельзя говорить о том, что он хочет сказать, нельзя даже мыслить это.

Отсюда функция философии состоит также в том, что:

«Она должна ставить границу мыслимому и тем самым немыслимому.

Она должна ограничивать немыслимое изнутри через мыслимое» (5, 4.114).

«Она будет означать то, что не может быть сказано, ясно показывая то, что может быть сказано» (5, 4.115).

Все то, что может быть сказано, должно быть ясно сказано» (5. 4.116).

Ну, а о том, «о чем невозможно говорить, о том следует молчать» (5, 7).

Витгенштейн уверен в том, что о философских проблемах в их традиционном понимании нельзя говорить. Поэтому он заявляет: «Правильным методом философии был бы следующий: не говорить ничего, кроме того, что может быть сказано, следовательно, кроме предложений естественных наук, то есть того, что не имеет ничего общего с философией, и затем всегда, когда кто-либо захочет сказать нечто метафизическое, показать ему, что он не дал никакого значения некоторым знакам в своих предложениях. Этот метод был бы неудовлетворительным для другого: у него не было ощущения, что мы учим его философии, но это был бы единственный строго правильный метод» (5, 6.53).

Витгенштейн здесь не оригинален. Он дает парафраз известного места у Юма: «Возьмем, например, в руки какую-нибудь книгу по богословию или по школьной математике и спросим: содержит ли она какое-либо абстрактное рассуждение о количестве или числе? Нет. Содержит ли она какое-нибудь основанное на опыте рассуждение о фактах и существовании? Нет. Так бросьте ее в огонь, ибо в ней не может быть ничего, кроме софистики и заблуждений» (26, 195).

Эти высказывания Витгенштейна и тот вывод, к которому он пришел, дали основание многим его критикам, в том числе и марксистским, изображать Витгенштейна как врага философии, как человека, который отрицал философию и поставил своей целью ее уничтожение. Это, конечно, не так.

Витгенштейн был глубоко философской натурой. И философия была для него основным содержанием жизни и деятельности. Но он пришел в философию из техники и математики. Его идеалом была точность, определенность, однозначность. Он хотел получить в философии такие же строгие результаты, как в точных науках. Он пытался найти способ поставить философию на почву науки. Он не терпел неясности и неопределенности. В логическом анализе, предложенном Расселом, он увидел возможный путь избавления от философской путаницы. Идею логического анализа он конкретизировал в том смысле, что превратил его в анализ языка. Это была новая область философского исследования, может быть, заново открытая Витгенштейном. И как всякий философ, прокладывающий новые пути, он абсолютизировал открытый им путь, значение предложенного им метода.

Он был последователен и шел до конца. Он высказывал много интересных идей в форме афоризмов. Несмотря на содержащиеся в них преувеличения, они сыграли важную роль, послужив толчком для развития философской мысли.

Но Витгенштейн прекрасно понимал, что разработанный им и Расселом логический атомизм, даже если считать, что он изображает логическую структуру мира, никак не может удовлетворить мыслящего человека. Философские проблемы возникли не потому, что какие-то чудаки запутались в правилах грамматики и начали нести околесицу. Постановка их вызывалась гораздо более глубокими потребностями человека, и эти проблемы имеют свое вполне реальное содержание. Это Витгенштейн понимает, так же, как и Рассел. Но, связав себя по рукам и ногам принятой им формалистической доктриной, он не видит иного способа для выражения этих проблем, кроме обращения... к мастике . Мистическое, по Витгенштейну. это то, что не может быть высказано, выражено в языке, а следовательно, и помыслено. Мистическое - это вопросы о мире, о жизни, о ее смысле. Обо всех этих вещах, полагает Витгенштейн, нельзя говорить. И может быть, поэтому «люди, которым после долгих сомнений стал ясным смысл жизни, все же не могут сказать, в чем этот смысл состоит» (5, 6.521).

Это звучит парадоксально, но с позиции Витгенштейна достаточно понятно. Витгенштейн исходит из попытки достигнуть строгости и точности мышления, пользуясь для этого чисто формальными способами. Витгенштейн понимает, что философские проблемы - это не пустяки. Но он знает, что на протяжении тысячелетий люди не могли прийти к соглашению относительно даже минимального числа проблем философии.

Логический анализ, предложенный Расселом, и анализ языка, предложенный Витгенштейном, имели своей целью устранение произвола в философских рассуждениях, избавление философии от неясных понятий, от туманных выражений. Эти ученые, как и Мур, хотели побудить философов задуматься над тем, что они говорят, отдать себе отчет в значении их утверждений.

Они хотели внести в философию хоть какой-либо элемент научной строгости и точности, хотели выделить в ней те ее части, аспекты или стороны, где философ может найти общий язык с учеными, где он может говорить на языке, понятном ученому и убедительном для него. Витгенштейн полагал, что занявшись прояснением предложений традиционной философии, философ может выполнить эту задачу. Но он понимал, что философская проблематика шире, чем то, что может охватить предложенная им концепция.

Возьмем, например, вопрос о смысле жизни. Это одна из глубочайших проблем философии. Но точность, строгость и ясность здесь едва ли возможны. Витгенштейн утверждает, что то, что может быть сказано, может быть ясно сказано. Здесь, в этом вопросе ясность недостижима, поэтому и сказать что-либо на эту тему вообще невозможно. Все эти вещи могут переживаться, чувствоваться, но сказать о них ничего нельзя. Сюда относится и вся область этики. Итак, «есть, конечно, нечто невыразимое. Оно показывает себя; это - мистическое» (5, 6.522).

Но если философские вопросы невыразимы в языке, если о них ничего нельзя сказать, то как же сам Витгенштейн мог написать «Логико-философский трактат»? Это и есть его основное противоречие. Рассел не без ехидства замечает, что «в конце концов, мистер Витгенштейн умудрился сказать довольно много о том, что не может быть сказано» (83, 22).

Р.Карнап также замечает, что «он (Витгенштейн) кажется непоследовательным в своих действиях. Он говорит нам, что философские предложения нельзя формулировать и о чем нельзя говорить, о том следует молчать; а затем, вместо того, чтобы молчать, он пишет целую философскую книгу» (31, 37).

Это лишний раз говорит о том, что рассуждения философов надо принимать не всегда буквально, a cum grano salis. Философ обычно выделяет себя, то есть делает исключение для себя из своей собственной концепции. Он пытается как бы стать вне мира и глядеть на него со стороны, как это мог бы делать бог.

Обычно так поступают и ученые. Но ученый стремится к объективному знанию мира, в котором его собственное присутствие ничего не меняет. Правда, современная наука должна учитывать наличие и влияние того прибора, с помощью которого осуществляется эксперимент и наблюдение. Но и она стремится отделить те процессы, которые вызываются воздействием прибора, от собственных характеристик объекта.

Философ же не может исключить себя из своей философии. Отсюда и та непоследовательность, которую допускает Витгенштейн. Если философские предложения бессмысленны, то ведь это должно относиться и к философским утверждениям самого Витгенштейна. И, кстати сказать, Витгенштейн мужественно принимает этот неизбежный вывод. Он признает, что и его рассуждения бессмысленны. Но он пытается спасти положение, заявив, что они ничего и не утверждают, они только ставят своей целью помочь человеку понять, что к чему, и как только это будет сделано, они могут быть отброшены.

Витгенштейн говорит «Мои предложения поясняются тем фактом, что тот, кто меня понял, в конце концов, уясняет их бессмысленность, если он поднялся с их помощью - на них - выше их (он должен, так сказать, отбросить лестницу после того, как он взберется по ней наверх).

Он должен преодолеть эти предложения, лишь тогда он правильно увидит мир» (5, 6.54). Но что представляет собой это правильное видение мира, Витгенштейн, конечно, не разъясняет. Ведь об этом нельзя говорить...

Очевидно, что весь логический атомизм Витгенштейна, его концепция идеального языка, точно изображающего факты, оказалась недостаточной, попросту говоря, неудовлетворительной. Это вовсе не значит, что создание «Логико-философского трактата» было бесполезной тратой времени и сил. Мы видим здесь типичный пример того, как создаются философские учения. В сущности говоря, философия представляет собой исследование различных логических возможностей, открывающихся на каждом отрезке пути познания. Так и здесь Витгенштейн принимает постулат или допущение, согласно которому язык непосредственно изображает факты. И он делает все выводы из этого допущения, не останавливаясь перед самыми парадоксальными заключениями.

И мы видим результат, к которому он приходит. Оказывается, что эта концепция односторонняя, неполная, недостаточная для того, чтобы понять процесс познания вообще, философского, в частности.

Но и это еще не все. У Витгенштейна есть еще одна важная идея, естественно вытекающая из всей его концепции и, может быть, даже лежащая в ее основе. Это мысль о том, что для человека границы его языка означают границы его мира. Дело в том, что для Витгенштейна первичной, исходной реальностью является язык. Правда, Витгенштейн говорит и о мире фактов, которые изображаются языком.

Но мы видим, что вся атомарная структура мира сконструирована искусственно по образу и подобию языка, его логической структуры. Назначение атомарных фактов вполне служебное: они призваны давать обоснование истинности атомарных предложений. И не случайно у Витгенштейна нередко «действительность сравнивается с предложением» (5, 4.05), а не наоборот. У него «предложение имеет смысл, независимый от фактов» (5, 4.061). Или «если элементарное предложение истинно, то атомарный факт существует; если элементарное предложение ложно, то атомарный факт не существует» (5, 4.25).

«Ведь истинность или ложность каждого предложения меняет нечто в общей структуре мира» (5, 5.5262).

В «Логико-философском трактате» обнаруживается тенденция к слиянию, отождествлению языка с миром. Ведь, по Витгенштейну, «логика наполняет мир; границы мира являются также ее границами» (5, 5.61). Он говорит также: «Тот факт, что предложения логики - тавтологии, показывает формальные - логические свойства языка, мира» (5, 6.12). Следовательно, язык не только средство, чтобы говорить о мире, но и в известном смысле сам мир, само его содержание.

Если, скажем, для махистов миром было то, что мы ощущаем, если для неокантианцев мир - это то, что мы о нем мыслим, то можно сказать, что для Витгенштейна мир - это то, что мы о нем говорим. Эта мысль была воспринята логическими позитивистами 17 .

У Витгенштейна эта позиция переходит даже в солипсизм. Ибо оказывается, что язык - это мой язык. Тот факт, «что мир есть мой мир, проявляется в том, что границы языка... означают границы моего мира» (5, 5.62). И далее, «субъект не принадлежит миру, но он есть граница мира» (5, 5.632). Я вступает в философию, благодаря тому, что «мир есть мой мир» (5, 5.641).

Витгенштейн говорит также, что «при смерти мир не изменяется, но прекращается» (5, 6.431). И наконец, «то, что в действительности подразумевает солипсизм, вполне правильно, только это не может быть сказано, а лишь показывает себя» (5, 5.62).

Здесь следует заметить, что, когда мы говорим, что какое-то учение тяготеет к солипсизму, это вовсе не значит, что данный философ, скажем, Витгенштейн, отрицает существование звезд, других людей и т.д., то есть, что он является метафизическим солипсистом, что он убежден, что существует только он один.

Субъективный идеализм - это технический термин философии, и он означает, что при решении философских проблем философ отправляется от субъекта, а не от объективного мира. Это значит, что, рассматривая проблемы теории познания или пытаясь нарисовать картину мира, он не исходит из объективной реальности как таковой. Он не отрицает существование внешнего мира, но он не делает из его признания никаких выводов. Создаваемую им картину мира он рассматривает не как отображение этого мира, а лишь как свободное творение духа.

Признавая существование реальности, он пытается построить ее из комплексов ощущений, представить ее как логическую конструкцию и т.д. Анализируя познавательный процесс, познавательное отношение субъекта к объекту, он игнорирует объект и его воздействие на субъект, пытаясь описать процесс познания лишь с субъективной стороны.

В данном случае Витгенштейн, а за ним и неопозитивисты, замыкаются в границах языка как единственной непосредственно доступной реальности. Мир выступает для них лишь как эмпирическое содержание того, что мы о нем говорим. Его структура определяется структурой языка, и если мы можем как-то признать мир независимым от нашей воли, от нашего языка, то лишь как нечто невыразимое, мистическое.

Противоречивость витгенштейнового «Трактата» объясняется не только личной непоследовательностью автора, но его неумением свести концы с концами. Она объясняется принципиальной неосуществимостью поставленной им задачей. Витгенштейн пытался окончательно разрешить все философские вопросы. В этом замысле не было ничего нового, так как подавляющее большинство философов пыталось сделать то же самое. Новое состояло в средствах решения этой задачи. Средства же эти были в значительной мере формальными. Витгенштейн попытался как бы формализовать процесс философствования, точно определить, что и как она может сделать. При этом оказалось, что ему самому пришлось делать то, что, по строгому смыслу его слов, делать никак нельзя, что сам же он категорически запрещал.

Оказалось далее, что философская проблема языка не умещается в те рамки, в те пределы, которыми он ограничил сферу компетенции философии. Поэтому ему все время пришлось переступать границы формализации, расширять область философии за дозволенные пределы.

Солипсистские выводы, к которым пришел логический атомизм Витгенштейна, были одной из причин того, почему доктрина логического атомизма была отвергнута логическими позитивистами. Другая причина его неудачи была связана с изменением взгляда на логику.

Логический атомизм был создан применительно к логике Principia Mathematica, которая во втором десятилетии казалась наиболее современной логической системой. Но уже в 20-е годы стало ясно, что эта логика далеко не единственно возможная.

Хотя Рассел пытался защищать логический атомизм, эта доктрина не могла сохраниться. В конце концов отказался от нее и сам Витгенштейн. Но основные идеи его трактата - за вычетом логического атомизма - послужили источником логического позитивизма «Венского кружка».

1 Мир есть все, что происходит.

1.1 Мир - целокупность фактов, а не предметов.

1.11 Мир определен фактами и тем, что это все факты.

1.12 Ибо целокупность фактов определяет все, что происхо­дит, а также все, что не происходит.

1.13 Мир - это факты в логическом пространстве.

1.2 Мир подразделяется на факты.

1.21 Нечто может происходить или не происходить, а все ос­тальное окажется тем же самым.

2 Происходящее, факт, - существование со-бытий.

2.01 Со-бытие - связь объектов (предметов, вещей).

2.011 Для предмета существенно, что он должен быть возмож­ным компонентом какого-то со-бытия.

2.012 В логике нет ничего случайного: если предмет может появляться в некоем со-бытии, то возможность этого со-­бытия уже заложена в нем.

2.0121 <…> Как пространственные объекты вообще немыслимы вне пространства, временные - вне времени, так ни один объект немыслим вне возможности его сочетаний с другими.

Если можно представить себе объект в контексте со-­бытия, то вообразить его вне возможности этого контекста нельзя. <…>

2.0123 Если объект известен, то известны и все возможности его появления в со-бытиях. <…>

2.0124 Если даны все объекты, то тем самым даны и все возможные со-бытия.

2.013 Каждый предмет существует как бы в пространстве воз­можных со-бытий. Представить себе это пространство пустым можно, вообразить же предмет вне этого про­странства нельзя.

2.0131 <…> Пятну в поле зрения не обязательно быть красным, но оно должно иметь какой-то цвет - оно включено, так сказать, в цветовое пространство. Тон должен иметь некую высоту, осязаемый предмет - некую твердость и т. д. <…>

2.02331 Либо предмет обладает только ему присущими свойства­ми, которых нет у других предметов, тогда путем описа­ния его можно непосредственно выделять из других предметов и ссылаться на него; либо же имеется ряд предметов с присущими им всем общими свойствами, тогда вообще невозможно указывать на один из них.

Ведь если предмет ничем не выделяется, его не выде­лишь, иначе он и так уже был бы выделен. <…>

2.026 Лишь наличие объектов способно придать миру устойчи­вую форму.

2.027 Устойчивое, сохраняющееся и объект суть одно и то же.

2.0271 Объект - устойчивое, сохраняющееся; конфигурация - меняющееся, нестабильное.

2.0272 Конфигурация объектов образует со-бытие.

2.03 В со-бытии объекты сцеплены друг с другом, как звенья цепи.

2.031 В со-бытии объекты определенным образом соотносятся друг с другом.

2.032 Способ взаимосвязи объектов в со-бытии суть структура со-бытия.

2.033 Форма - возможность структуры.

2.034 Из структур событий складывается структура факта.

2.04 Мир - целокупность существующих со-бытий.

2.05 Целокупность существующих со-бытий определяет и то, какие со-бытия не существуют.

2.06 Действительность - существование и не-существование со-бытий.

(Существование со-бытий мы также называем положи­тельным фактом, не-существование - отрицательным.)

2.061 Со-бытия независимы друг от друга.

2.062 Из существования или не-существования одного со­бытия нельзя заключить о существовании или не-существовании другого.

2.063 Мир - действительность во всем ее охвате.

2.1 Мы создаем для себя картины фактов.

2.11 Картина представляет определенную ситуацию в логичес­ком пространстве, представляет существование и не-существование со-бытий.

2.12 Картина – модель действительности.

2.13 Объектам в картине соответствуют элементы картины.

2.131 Объекты представлены в картине элементами картины.

2.14 Скрепляет картину то, что ее элементы соотносятся друг с другом определенным образом.

2.141 Картина - факт.

2.15 Определенное соотношение элементов в картине - пред­ставление о том, что так соотносятся друг с другом вещи. Назовем эту связь элементов картины ее структурой, а возможность такой структуры - формой изображения, присущей данной картине.

2.151 Форма изображения - возможность того, что вещи со­относятся между собой так же, как элементы картины.

2.1511 Так картина связывается с действительностью; она со­прикасается с ней. <…>

2.181 Если формой изображения служит логическая форма, то картина называется логической картиной.

2.182 Всякая картина является и логической картиной. (Напротив, не всякая картина является, например, пространственной).

2.19 Логическая картина способна изображать мир. <…>

2.21 Картина соответствует или не соответствует действитель­ности; она верна или неверна, истинна или ложна.

2.22 Посредством своей изобразительной формы картина изображает то, что она изображает, независимо от ее ис­тинности или ложности.

2.221 То, что картина изображает, - ее смысл.

2.222 Ее истинность или ложность состоит в соответствии или несоответствии ее смысла действительности.

2.223 Чтобы узнать, истинна или ложна картина, ее нужно со­поставить с действительностью.

2.224 Из картины самой по себе нельзя узнать, истинна она или ложна.

2.225 Не существует какой-то априори истинной картины.

3 Мысль - логическая картина факта.

3.001 “Со-бытие мыслимо” означает: “Мы в состоянии предста­вить себе ту или иную его картину”.

3.01 Целокупность истинных мыслей - картина мира. <…>

3.03 Нелогичное немыслимо, ибо в противном случае нужно было бы мыслить нелогично.

3.031 Когда-то говорили, что Бог мог бы сотворить все, кроме того, что противоречило бы логическим законам. – Де­ло в том, что невозможно сказать, как бы выглядел “нелогичный мир”.

3.032 Изображать в языке нечто “противоречащее логике” столь же невозможно, как и изображать в простра­нственных координатах фигуру, противоречащую законам пространства, или же указывать координаты несу­ществующей точки. <…>

3.1 В предложении мысль выражается чувственно восприни­маемым способом. <…>

3.12 Знак, с помощью которого выражается мысль, я назы­ваю знаком-предложением. Знак-предложение – пред­ложение в его проективном отношении к миру.

3.13 К предложению относится все, что присуще проекции,заисключением самого проецируемого.

Следовательно, возможность проецируемого, а не оно само.

Стало быть, в предложении содержится еще не его смысл, а возможность его выразить.

(Выражение “содержание предложения” означает содер­жание осмысленного предложения.)

В предложении заключена форма, а не содержание его смысла.

3.14 Знак-предложение составляется так, что его элементы, слова, соотносятся друг с другом определенным образом.

Знак-предложение - факт.

3.141 Предложение – это не смесь слов. – (Как музыкальная тема – не смесь звуков).

Предложение внутренне организовано. <…>

3.143 То, что знак-предложение - факт, завуалировано обыч­ной, письменной или печатной, формой выражения.

Так, например, в печатном виде знак-предложение, по сути, не отличается от слова. <…>

3.1431 Суть знака-предложения становится намного яснее, если вообразить в качестве его составляющих не письменные знаки, а пространственные предметы (скажем, столы, стулья, книги).

При этом смысл предложения будет выражен взаиморасположением этих предметов. <…>

3.202 Простые знаки, употребленные в предложении, называ­ются именами.

3.203 Имя обозначает объект. Объект - его значение (“А” есть тот же знак, что и “А”).

3.21 Конфигурация простых знаков в знаке-предложении со­ответствует конфигурации объектов в определенной си­туации.

3.22 Имя в предложении представляет объект.

3.221 Объекты можно только именовать. Знаки их представ­ляют. Говорить можно лишь о них, высказывать же их нельзя. Предложение способно говорить не о том, что есть предмет, а лишь о том, как он есть. <…>

3.251 То, что предложение выражает, оно выражает опреде­ленным, четко упорядоченным способом: предложение внутренне организовано.

3.26 Имя не расчленяется с помощью определения на даль­нейшие составные части: оно - элементарный знак. <…>

3.262 Что не удается выразить в знаке, показывает его упот­ребление. Что проглатывают знаки, договариваетихприменение.

3.263 Значения элементарных знаков могут растолковываться путем пояснений. Пояснения - предложения, содержа­щие такие знаки. Стало быть, их можно понять лишь при условии, что значения этих знаков уже известны.

3.3 Только предложение имеет смысл; имя обретает значе­ние лишь в контексте предложения.

3.31 Любую часть предложения, которая характеризует его смысл, я называю выражением (символом).

(Предложение само по себе есть выражение.)

Выражение - все то общее (существенное для смысла), что могут иметь друг с другом предложения. <…>

3.322 При разных способах обозначения факт обозначения двух объектов одним и тем же знаком никак не может указывать на общий признак этих объектов. Ибо знак ведь произволен. Следовательно, можно было бы выбрать вместо одного два разных знака, а тогда что оста­лось бы от общности обозначения?

3.323 В повседневном языке нередко бывает, что одно и то же слово осуществляет обозначение по-разному - следова­тельно, принадлежит к разным символам – либо же что два слова, обозначающих по-разному, внешне употребля­ются в предложении одинаково.

Так, слово “есть” выступает в языке как глагол-связка, как знак тождества и как выражение существования; слово “существовать” употребляется аналогично непереходному глаголу “идти”; слово “тождественный” - как прилагательное; предметом, о котором идет речь, может быть нечто , но и нечто происходящее.

(В предложении “Зеленое есть зеленое” – где первое слово – имя собственное, а последнее – прилагатель­ное – эти слова не просто имеют разные значения, но и являются разными символами. )

3.324 Отсюда с легкостью возникают фундаментальнейшие подмены одного другим (которыми полна вся философия).

3.325 Во избежание таких ошибок следует употреблять знако­вый язык, который бы исключалих, поскольку в нем бы не применялись одинаковые знаки для разных символов и не использовались внешне одинаковым образом знаки с разными способами обозначения. <…>

3.326 Для распознания символа в знаке нужно обращать внимание на его осмысленное употребление.

3.327 Знак определяет логическую форму только вместе со своим логико-синтаксическим применением. <…>

4 Мысль - осмысленное предложение.

4.001 Целокупность предложений - язык.

4.002 Человек обладает способностью строить языки, позволя­ющие выразить любой смысл, понятия не имея о том, как и что обозначает каждое слово. - Так же как люди говорят, не зная способа порождения отдельных звуков.

Повседневный язык - часть человеческого устройства, и он не менее сложен, чем это устройство.

Люди не в состоянии непосредственно извлечь из него логику языка.

Язык переодевает мысли. Причем настолько, что внеш­няя форма одежды не позволяет судить о форме обла­ченной в нее мысли; дело в том, что внешняя форма одежды создавалась с совершенно иными целями, от­нюдь не для того, чтобы судить по ней о форме тела.

Молчаливо принимаемые соглашения, служащие пони­манию повседневного языка, чрезмерно сложны.

4.003 Большинство предложений и вопросов, трактуемых как философские, не ложны, а бессмысленны. Вот почему на вопросы такого рода вообще невозможно давать ответы, можно лишь устанавливатьих бессмысленность.

Большинство предложений и вопросов философа коре­нится в нашем непонимании логики языка.

(Это вопросы такого типа, как: тождественно ли добро в большей или меньшей степени, чем прекрасное.)

И неудивительно, что самые глубокие проблемы - это, по сути, не проблемы.

4.0031 Вся философия - это “критика языка”. <…>

4.01 Предложение - картина действительности.

Предложение - модель действительности, какой мы ее себе представляем.

4.011 На первый взгляд предложение - как оно, например, напечатано на бумаге - не кажется картиной действи­тельности, о которой в нем идет речь. Но и нотное пись­мо на первый взгляд не кажется изображением музыки, а наше фонетическое (буквенное) письмо - изображе­нием нашей речи.

И все-таки эти знаковые языки оказываются даже в обычном смысле слова изображениями того, что они представляют. <…>

4.014 Граммофонная пластинка, музыкальная тема, нотная за­пись, звуковые волны - все они находятся между собой в таком же внутреннем отношении отображения, какое существует между языком и миром.

Все они имеют общий логический строй. <…>

4.0141 Существует общее правило, с помощью которого музы­кант может воспроизвести симфонию по ее партитуре, правило, позволяющее воспроизвести ее по линиям грам­записи и вновь восстановить партитуру. В этом как раз и состоит внутреннее сходство таких на первый взгляд столь различных построений. И это правило - закон проекции, по которому в нотном письме симфония прое­цируется. Это - правило перевода языка нот в язык граммофонной записи.

4.015 Возможность всех сравнений, всей образности нашего языка основывается на логике изображения.

4.016 Чтобы понять сущность предложения, вспомним об ие­роглифическом письме, повествующем о фактах путем изображения.

И из него, не утратив того, что существенно для изобра­жения, возникло буквенное письмо.

4.02 В этом убеждает то, что мы понимаем смысл знака-пред­ложения без его разъяснения нам.

4.021 Предложение - картина действительности: ибо, пони­мая предложение, я знаю изображаемую им возможную ситуацию. И я понимаю предложение без того, чтобы мне объяснили его смысл.

4.022 Предложение показывает свой смысл.

Предложение показывает, как обстоит дело, если оно истинно. И оно говорит, что дело обстоит так.

4.023 Предложение может определять действительность на­столько, что для приведения его в соответствие с ней требуется лишь сказать “да” или “нет”, и ничего больше.

Для этого нужно, чтобы действительность полностью описывалась им.

Предложение – описание какого-то со-бытия.

Если описание объекта характеризует его внешние свой­ства, то предложение описывает действительность по ее внутренним свойствам.

Предложение конструирует мир с помощью логического каркаса, и поэтому в предложении, если оно истинно, дей­ствительно можно усмотреть все логические черты реаль­ности. <…>

4.0311 Одно имя представляет один предмет, другое – другой, и они связаны друг с другом, так что целое – подобно живой картине – передает некоторое со-бытие.

4.0312 Возможность предложения основывается на принципе замещения объектов знаками. <…>

4.05 Действительность сопоставляется с предложением.

4.06 Предложение может быть истинным или ложным лишь в силу того, что оно – картина действительности. <…>

4.11 Целокупность истинных предложений - наука в ее пол­ноте (или целокупность наук).

4.111 Философия не является одной из наук.

(Слово “философия” должно обозначать нечто, стоящее под или над, но не рядом с науками.)

4.112 Цель философии - логическое прояснение мыслей.

Философия не учение, а деятельность.

Философская работа, по существу, состоит из разъясне­ний.

Результат философии не “философские предложения”, а достигнутая ясность предложений.

Мысли, обычно как бы туманные и расплывчатые, фи­лософия призвана делать ясными и отчетливыми. <…>

4.113 Философия ограничивает спорную территорию науки.

4.114 Она призвана определить границы мыслимого и тем са­мым немыслимого.

Немыслимое она должна ограничить изнутри через мыслимое.

4.115 Она дает понять, что не может быть сказано, ясно пред­ставляя то, что может быть сказано.

4.116 Все, что вообще мыслимо, можно мыслить ясно. Все, что поддается высказыванию, может быть высказано ясно.

4.12 Предложение может изображать всю действительность, но не в состоянии изображать то общее, что у него должно быть с действительностью, чтобы оно могло изображать ее, – логическую форму.

Чтобы иметь возможность изображать логическую фор­му, мы должны были бы обладать способностью вместе с предложением выходить за пределы логики, то есть за пределы мира.

4.121 Предложение не способно изображать логическую фор­му, она отражается в нем.

То, что отражается в языке, эта форма не может изоб­разить.

То, что выражает себя в языке, мы не можем выразить с помощью языка.

Предложение показывает логическую форму действи­тельности.

Оно предъявляет ее. <…>

4.1212 То, что может быть показано, не может быть сказано.

4.1213 Отсюда понятно и владеющее нами чувство: при нали­чии хорошего знакового языка мы уже обладаем пра­вильным логическим пониманием. <…>

5.135 Из существования какой-то одной ситуации никак нельзя заключить о существовании другой, совершенно отлич­ной от нее ситуации.

5.136 Какой-то причинной связи, которая оправдывала бы та­кое заключение, не существует.

5.1361 Выводить события будущего из событий настоящего невозможно.

Суеверие - вера в такую причинную связь.

5.1362 Свобода воли состоит в том, что поступки, которые будут совершены впоследствии, не могут быть познаны сейчас.

Знать о них можно было бы лишь в том случае, если бы причинность - подобно связи логического вывода - представляла собой внутреннюю необходимость. <…>

5.6 Границы моего языка означают границы моего мира.

5.61 Логика заполняет мир; границы мира суть и ее границы.

Стало быть, в логике нельзя сказать: в мире имеется это и это, а того в нем нет.

Это предполагало бы, что мы исключаем какие-то воз­можности, а такого не может быть: ведь в противном случае логика должна была бы выйти за пределы мира, если бы эти границы поддавались рассмотрению лишь извне.

Мы не можем мыслить то, что мыслить не в наших си­лах; значит, то, что мы не в силах мыслить, мы не в со­стоянии и сказать.

5.62 Это замечание дает ключ к решению вопроса, насколько истинен солипсизм.

То, что солипсизм подразумевает, совершенно правиль­но, только это не может быть сказано, но оно обнару­живает себя.

То, что мир является моим миром, обнаруживается в том, что границы особого языка (того языка, который мне только и понятен) означают границы моего мира.

5.621 Мир и Жизнь суть одно.

5.63 Я есть мой мир. (Микрокосм.)

5.631 Не существует мыслящего, представляющего субъекта.

Если бы я писал книгу “Мир, каким я его нахожу”, то в ней следовало бы сообщить и о моем теле и рассказать, какие члены подчиняются моей воле, а какие - нет и т. д. Это, собственно, и есть метод изоляции субъекта, или, скорее, показа того, что субъекта в некоем важном смысле этого слова вообще не существует: ибо о нем од­ном не могла бы идти речь в этой книге. -

5.632 Субъект не принадлежит миру, а представляет собой не­кую границу мира.

5.633 Где в мире должен быть обнаружен метафизический субъект?

Ты говоришь, что дело здесь обстоит совершенно так же, как с глазом и полем зрения. Но в действительности ты не видишь глаза.

И ничто в поле зрения не позволяет делать вывод, что оно видится глазом.

5.6331 То есть огрубленная форма визуального поля не такова:

5.634 Это связано с тем, что никакая часть нашего опыта не является одновременно и априорной.

Все, что мы видим, могло бы быть и иным.

Все, что мы вообще в состоянии описать, могло бы быть и другим.

Не существует априорного порядка вещей.

5.64 Здесь видно, что строго проведенный солипсизм совпада­ет с чистым реализмом. “Я” солипсизма сжимается до непротяженной точки, остается же соотнесенная с ним реальность.

5.641 Таким образом, в философии о “Я” действительно мож­но в определенном смысле говорить непсихологически.

“Я” привносится в философию тем, что “мир есть мой мир”.

Философское “Я” - это не человек, не человеческое те­ло или человеческая душа, с которой имеет дело психо­логия, но метафизический субъект, граница – а не часть - мира. <…>

6.124 Логические предложения описывают каркас мира, или же, скорее, они изображают его. Они ни о чем не "повествуют". Они предполагают, что имена имеют значение, а элементарные предложения – смысл. Это и есть их связь с миром. <…>

6.363 Процесс индукции состоит в том, что предполагается простейший закон, который требуется привести в соот­ветствие с нашим опытом.

6.3631 Но этот процесс имеет не логическое, а только психоло­гическое обоснование.

Разумеется, нет оснований полагать, что и в действи­тельности осуществится этот простейший случай.

6.36311 Что утром взойдет солнце - гипотеза; а это значит, мы не знаем, взойдет оно или нет.

6.37 Из того, что произошло одно, принудительно не следует, что должно произойти другое. Существует только логи­ческая необходимость.

6.371 В основе всего современного мировоззрения лежит иллю­зия, будто бы так называемые законы природы суть объ­яснения природных явлений.

6.372 Так, перед законами природы останавливаются, как пе­ред чем-то неприкосновенным, - словно древние перед Богом и Судьбой.

Причем в обоих подходах есть верное и неверное. Ста­рый, конечно, ясней, поскольку он признает некий чет­кий предел, в то время как в новых системах может со­здаться впечатление, будто все объяснено.

6.373 Мир независим от моей воли.

6.374 Если бы даже произошло все, чего мы желаем, это было бы лишь, так сказать, милостью судьбы, ибо между во­лей и миром нет логической связи, которая бы обеспечи­вала это. Предполагаемая же физическая связь сама по себе - это ведь не то, на что могла бы быть направлена наша воля.

6.375 Как существует лишь логическая необходимость, так су­ществует и лишь логическая невозможность.

6.3751 Например, невозможно одновременное присутствие двух цветов в одном и том же пункте визуального поля, при­том логически невозможно, ибо это исключено логичес­кой структурой цвета. <…>

6.41 Смысл мира должен находиться вне мира. В мире все есть, как оно есть, и все происходит, как оно происхо­дит; в нем нет ценности - а если бы она и была, то не имела бы ценности.

Если есть некая ценность, действительно обладающая ценностью, она должна находиться вне всего происходя­щего и так-бытия. Ибо все происходящее и так-бытие случайны.

То, что делает его неслучайным, не может находиться в мире, ибо иначе оно бы вновь стало случайным.

Оно должно находиться вне мира.

6.42 Потому и невозможны предложения этики.

Высшее не выразить предложениями.

6.421 Понятно, что этика не поддается высказыванию.

Этика трансцендентальна.

(Этика и эстетика суть одно.)

6.422 При установлении этического закона, имеющего форму “ты должен...”, сразу же приходит в голову: а что, если я этого не сделаю? Ясно, однако, что этика не имеет ничего общего с наказанием и вознаграждением в обычном смысле. Следовательно, вопрос о последствиях поступка не должен иметь значения. - По крайней мере эти последствия не должны быть событиями. Ибо должно же быть что-то правильное в такой постановке вопроса. Действительно, должно существовать некоего рода этическое вознаграждение и этическое наказание, но они должны заключаться в самом поступке.

(И ясно также, что вознаграждение должно быть чем-то приятным, а наказание - чем-то неприятным.)

6.423 Говорить о воле как о носителе этического - невозможно.

Воля же как феномен интересует только психологию.

6.43 Если добрая или злая воля изменяет мир, то ей по силам изменить лишь границы мира, а не факты, - не то, что может быть выражено посредством языка.

Короче, мир благодаря этому должен тогда вообще стать другим. Он должен как бы уменьшиться или увеличиться как целое.

Мир счастливого отличен от мира несчастного.

6.431 Так же, как со смертью, мир не изменяется, а прекра­щается.

6.4311 Смерть не событие жизни. Человек не испытывает смерти.

Если под вечностью понимать не бесконечную длитель­ность времени, но безвременность, то вечно жив тот, кто живет в настоящем.

Стало быть, наша жизнь не имеет конца, так же как на­ше поле зрения не имеет границ.

6.4312 Бессмертие человеческой души во времени, то есть веч­ное продолжение ее жизни и после смерти, не только ни­как не подтверждается, но не оправдывает всегда возла­гавшихся на него надежд и в качестве допущения. Живи я вечно – разве этим раскрывалась бы некая тайна? Разве и тогда эта вечная жизнь не была бы столь же загадочной, как и нынешняя? Постижение тайны жизни в пространстве и времени лежит вне пространства и вре­мени.

(Ведь здесь подлежит решению вовсе не какая-то из проблем науки.)

6.432 С точки зрения высшего совершенно безразлично, как обстоят дела в мире. Бог не обнаруживается в мире.

6.4321 Факты всецело причастны лишь постановке задачи, но не процессу ее решения.

6.44 Мистическое - не то, как мир есть, а что он есть.

6.45 Созерцание мира с точки зрения вечности - это созерцание его как целого - ограниченного целого.

Переживание мира как ограниченного целого - вот что такое мистическое.

6.5 Для ответа, который невозможно высказать, нельзя так же высказать и вопрос.

Тайны не существует.

Если вопрос вообще может быть поставлен, то на него можно и ответить.

6.51 Скептицизм не неопровержим, но явно бессмыслен, по­скольку он пытается сомневаться там, где невозможно спрашивать.

Ибо сомнение может существовать только там, где су­ществует вопрос; вопрос - только там, где существует ответ, а ответ - лишь там, где нечто может быть высказано.

6.52 Мы чувствуем, что, если бы даже были получены ответы на все возможные научные вопросы, наши жизненные проблемы совсем не были бы затронуты этим. Тогда, ко­нечно, уж не осталось бы вопросов, но это и было бы определенным ответом.

6.521 Решение жизненной проблемы мы замечаем по исчезно­вению этой проблемы.

(Не потому ли те, кому после долгих сомнений стал ясен смысл жизни, все же не в состоянии сказать, в чем со­стоит этот смысл.)

6.522 В самом деле, существует невысказываемое. Оно показывает себя, это – мистическое.

6.53 Правильный метод философии, собственно, состоял бы в следующем: ничего не говорить, кроме того, что может быть сказано, то есть кроме высказываний науки, - следовательно, чего-то такого, что не имеет ничего обще­го с философией. - А всякий раз, когда кто-то захотел бы высказать нечто метафизическое, доказывать ему, что он не наделил значением определенные знаки своих предложений. Этот метод не приносил бы удовлетворе­ния собеседнику - он не чувствовал бы, что его обуча­ют философии, - но лишь такой метод был бы безу­пречно правильным.

6.54 Мои предложения служат прояснению: тот, кто поймет меня, поднявшись с их помощью - по ним - над ними, в конечном счете признает, что они бес-смысленны. (Он должен, так сказать, отбросить лестницу, после того как поднимется по ней.)

Ему нужно преодолеть эти предложения, тогда он пра­вильно увидит мир.

7. О чем невозможно говорить, о том следует молчать.

Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. // Витгенштейн Л. Философские работы. Часть I . М., 1994. С 5–73 (перевод с нем. Козловой М.С., Асеева Ю.А.).

ЭПИСТЕМОЛОГИЯ & ФИЛОСОФИЯ НАУКИ, Т. XIV, № 4

)вое издание

«Логико-философского трактата» JI. Витгенштейна

И. ДОБРОНРАВОВ, Д. ЛАХУТИ

В настоящее время издательство «Канон +» готовит к выпуску новое издание «Логико-философского трактата» Людвига Витгенштейна. Книга эта давно вошла в золотой фонд логико-философской литературы, на русском языке впервые издана в 1958 г.1 (через 37 лет после первой публикации на немецком и через 36 лет - на английском). Она неоднократно переиздавалась и по-немецки, и по-английски, и на других языках; в 1994 г. вышел другой русский перевод «Трактата»", в 2005 г. - третий3. Так что сам по себе факт нового издания этого классического труда особых комментариев не требует. Заслуживает,

по нашему мнению, комментариев характер этого издания, в которое будет включено четыре версии «Трактата» - немецкий оригинал, русский перевод и два английских перевода, впервые изданных, соответственно, в 1922 г. (исправленная версия - в 1933) и 1961 г." (исправленная версия - в 1974). В качестве русского перевода выбрана пересмотренная специально для данного издания версия нашего перевода, изданного в 1958 г. Именно состав издания, включение в него двух английских переводов, выбор русского перевода и внесенные в него коррективы мы и хотим прокомментировать в этой статье.

1 Витгенштейн Л. Логико-философский трактат / Пер. с немецкого и сверено с авторизованным английским переводом И. Добронравовым и Д. Лахути. Общая редакция и предисловие доктора философских наук В.Ф. Асмуса. М.: ИЛ, 1958.

" Витгенштейн Л. Философские работы. Ч. I. М.: Гнозис, 1994 (параллельный немецкий и русский текст) / Пер. с немецкого Козловой М.С., Асеева Ю.А. Комментарии Козловой М.С.

3 Витгенштейн Л. Избранные работы. М.: Территория будущего, 2005.

4 Wittgenstein L. Tractatus Logico-Philosophicus / With an Introduction by Bertrand Russell. L., Routledge and Kegan Paul Ltd. First published in this series 1922. Second impression (with a few corrections) 1933.

5 Wittgenstein L. Logisch-philosophische Abhandlung / With new translation by D.F. Pears and B.F. McGuinnes. L, Routledge & Kegan Paul, 1st ed. 1961.

НОВОЕ ИЗДАНИЕ

«ЛОГИКО-ФИЛОСОФСКОГО ТРАКТАТА» Л. ВИТГЕНШТЕЙНА

В конце своего «Логико-фило- слишком глубокий след оставила

софского трактата» (афоризмы 6.52, она в философии XX в. 6.521, 6.53, 6.54) Витгенштейн вы- Мы не разделяем мнение М. Хай-

сказал мысль, что в этой книге ре- деггера, что философствовать

шены, т.е. разоблачены как псевдо- можно только на немецком, ну, и,

проблемы, как лишенные смысла, может быть, еще на греческом язы-

все проблемы традиционной фило- ке"". Но хотя мы и считаем, что

софии, и что поэтому ее можно от- объективное содержание мысли

бросить как ненужную более лест- может и должно быть доступно

ницу. по которой не собираешься воспринимающему независимо от

спускаться обратно. Жизнь осуще- языка, мы - как и другие более или

ствила это предсказание, как и мно- менее опытные переводчики - не

гие другие, «с точностью до наобо- можем не понимать, что многие

рот»: всех (а может быть и никаких) тонкие - и оттого не менее важ-

философских проблем «Трактат» не ные! - оттенки мысли, в том числе

решил и не отменил, но отбросить и философской, чрезвычайно труд-

эту книгу и забыть о ней нельзя - но бывает изложить на другом

6 Эту мысль приписывают ему очень многие авторы - от заядлых антихайдеггеровцев, как У.Г. Труитт (см., например, «Вопросы философии» № 3 за 2003 год, где он ссылается на книгу Г. Реднера «Malign Masters» (1997)) или Т. Рокмор (Rockmore Т. On Hcidegger"s Nazism and Philosophy, 1992), до более нейтральных, как Б. Бабич (Babich В.Е. The Ethical Alpha and the Linguistic Omega, Joyful Wisdom // A Journal for Postmodern Ethics. 1994. № 1. P. 8: «...высказывание Хайдеггера о невозможности философствовать ни на каком языке, кроме немецкого и греческого»), или даже сочувственных, как Гадамер (см.: Хаидеггер и греки // AvH Magazin. 1990. № 55. S. 29-38: «Сам Хаидеггер был воодушевлен возвратом к греческому языку и даже как-то, в присущей ему провоцирующей манере, назвал греческий и немецкий единственными языками, на которых только и сподручно философствовать»), хотя никто из них не дает точных ссылок. Из известных нам высказываний самого Хайдеггера ближе всего к этой мысли подходят два: «Denn diese Sprache ist (auf die Moeglichkeiten des Denkens gesehen) neben der deutschen die maechtigste und geistigste zugleich» (Einführung in die Metaphysik. Tübingen, 1998. S. 43) и «Das bestätigen mir heute immer wieder die Franzosen. Wenn sie zu denken anfangen, sprechen sie deutsch; sie versichern, sie kämmen mit ihrer Sprache nicht durch» (в интервью журналу «Шпигель»: Antwort. Martin Heidegger im Gesprach // «Spiegel-Gespräch». 1988. S. 107-108). Очень характерно впечатление, сложившееся у одного из участников Интернет-форума на тему «Метафизика качества» (http://www.moqtalk.org/archivedataymoq_

discuss/2002%20-%202005/6737.html, 3 января 2004 г.): «From what I"ve read it seems Martin Heidegger felt philosophizing was impossible unless it * was done using his native German language (with the possible exception of Ф ancient Greek)» («Судя по прочитанному мной, похоже, что для Мартина -б Хайдеггера философствование было невозможно кроме как на его родном немецком языке (за исключением, возможно, древнегреческого)»).

языке. И немецкий тут вовсе не составляет исключения. При всех стараниях один из авторов этой статьи так и не смог найти удовлетворяющего его перевода на русский ключевого для Ч.С. Пирса понятия «знак» - «А sign is something that stands for something else to someone in some respect» или знаменитого восклицания Гамлета: «О cursed spite!».

Свою задачу как переводчиков «Трактата» на русский язык и (совместно с В.Н. Садовским) составителей данного сборника мы понимали так: дать современному читателю, интересующемуся «Трактатом» как одним из произведений, оказавших наиболее заметное влияние на философию и логику прошлого века, возможно более полный и разносторонний исходный материал для его самостоятельного осмысления (в том числе и посредством сравнения различных языковых версий). Именно поэтому мы с такой готовностью восприняли идею Садовского издать для русскоязычного (и не только русскоязычного) читателя набор текстов «Трактата» в немецком оригинале, в русском и двух английских переводах и дать к ним справочный аппарат (в виде трехъязычных указателей).

В связи с таким выбором возникает ряд вопросов, на которые мы по мере сил постараемся здесь ответить.

Включение немецкого оригинала, по-видимому, вопросов не должно вызвать. Совершенно правильным представляется решение изда-

телей обоих английских переводов «Трактата» публиковать его параллельно с оригиналом.

Для книги, издаваемой в России, включение русского перевода само по себе также не должно вызывать вопросов; вопросы может вызвать выбор варианта перевода; об этом чугь ниже.

Но зачем русскому читателю английский перевод, да еще в двух вариантах? Да вот затем, что английский язык, имеющий богатую -хотя и отличную от немецкой - философскую традицию и достаточно знакомый современному образованному читателю в России, может высветить многие тонкие оттенки мысли Витгенштейна, показать возможность их разного восприятия и тем самым углубить их (и всего «Трактата» в целом) понимание. Не следует забывать мнение Витгенштейна, что основных мыслей «Трактата» не поняли ни англичане Рассел и Уайтхед, ни немец Фреге -крупнейшие логики-философы того времени. В первоначальном варианте афоризма 6.2341 было сказано: «Рассел, Уайтхед и Фреге не поняли существа математического метода, то есть работы с уравнениями»7. В письме Расселу от 19 августа 1919 г. Витгенштейн пишет: «Я также послал мою рукопись Фреге. Он написал мне неделю назад, и я увидел, что он там ни слова не понял. Так что вся моя надежда - поскорей увидеть Вас и все Вам объяснить, ведь это очень трудно, когда ни одна душа тебя не понимает»8.

Wittgenstein L. Letters to C.K.. Ogden with Comments on the English / Translation of the Tractatus Logico-Philosophicus. Edited with an Introduction by G. H. von Wright and an Appendix of Letters by Frank Plampton Ramsey. Basil Blackwell, Oxford; Routledge and Kegan Paul, L. and Boston, 1973. P. 44.

8 Wittgenstein L. Letters to Russell, Keynes and Moore / Edited with an Introduction by G.H. von Wright, assisted by B.F. McGuinness. Basil Black-well, 1974. P. 71.

НОВОЕ ИЗДАНИЕ

«ЛОГИКО-ФИЛОСОФСКОГО ТРАКТАТА» If Г

Л. ВИТГЕНШТЕЙНА

По-видимому, его надежда не сбылась, ибо 9 апреля 1920 г. он пишет Расселу: «Большое Вам спасибо за Вашу рукопись9. В ней так много того, с чем я не вполне согласен - и там, где Вы меня критикуете, и там, где Вы просто пытаетесь разъяснить

мою точку зрения» . А 6 мая того же года он пишет Расселу, что возражает против напечатания его «Введения», потому что «когда я увидел немецкий перевод "Введения", я не мог заставить себя согласиться поместить его в моей книге. Вся утонченность Вашего английского стиля очевидным образом пропала в переводе, и остались только поверхностность и непонимание»1 .

Как известно, в конце концов Витгенштейн дал Расселу право поступить так, как тот сочтет нужным, и «Трактат» был опубликован

с расселовским «Введением» на английском со всей утонченностью его стиля.

Так что публикация двух английских переводов и расселовского «Введения» может показать читателю не только то, как Витгенштейна понимали, но и как его не понимали - что тоже немаловажно. Кроме того, роль, которую «Введение» Рассела сыграло в дальнейших судьбах идей «Трактата», достаточно велика, чтобы оправдать его включение в настоящее издание.

Почему же два английских перевода? Дело в том, что оба, ставшие уже по-своему классическими, перевода имеют как сторонников, так и противников. Первый перевод, выполненный замечательным логиком и математиком Ф.П. Рамсеем при активном участии известного

Речь идет о «Введении» Рассела к «Трактату».

10 Wittgenstein L. Letters to Russell, Keynes and Moore. P. 86.

Вопрос о том, кому принадлежит первый английский перевод «Трактата», не прост. Во вступительной заметке к его первому изданию 1922 г. (и к последующим изданиям) Огден как редактор выражал благодарность Рамсею «за помощь в переводе». В многочисленных работах о «Трактате» этот перевод называют то переводом Огдена, то переводом Огдена и Рамсея, то переводом Рамсея и Огдена. Основным источником при ответе на этот вопрос могут служить замечания Г.Х. фон Вршта во введении и комментариях к подготовленному им изданию писем Витгенштейна к Огдену в 1922-1933 гг. (из них к переводу «Трактата» имеют отношение письма 1922-1923 гг.) и Рамсея к Витгенштейну в 1923- 1924 гг. (Wittgenstein, 1973). Он пишет, в частности: «Похоже, что первый вариант (черновик - draft) перевода был выполнен Ф.П. Рамсеем в одиночку» (Ibid. Р. 8). И далее: «Следует отметить, что Витгенштейн, как в своих письмах (Огдену) от 28 марта и 23 апреля (1922 года), так и в замечаниях по поводу афоризма 5.5542 (Ibid. Р. 34) говорит о "переводчиках" своей книги во множественном числе. Поскольку письма Огдена Витгенштейну не сохранились, мы не знаем, что сообщил ему Огден о переводе его книги. Под "переводчиками" Витгенштейн вряд ли мог понимать Рамсея и Огдена, поскольку в апрельском письме он просит Огдена передать его благодарность переводчикам. Так что вопрос о том, принимал ли кто-то еще, кого мы уже не можем идентифицировать, участие в переводе, остается открытым. <...> Из писем Витгенштейна ясно, что

английского лингвиста Ч.К. Огдена и под присмотром Б. Рассела и самого Витгенштейна, одни оценивали как «шедевр письменного английского (masterpiece of written English)», а другие упрекали в «наличии многих ошибок»3 и в излишнем буквализме, а авторский надзор Витгенштейна подвергали сомнению в силу недостаточного владения им (в то время) английским языком14.

Этому переводу многие предпочитают (впервые изданный в 1961 г. и неоднократно переиздававшийся, в том числе и после 2000 г.) перевод, выполненный Д.Ф. Пеэрсом" и Б.Ф. Макгиннесом16, отмечая «не только их ясный и естественный английский язык, но и тщательность в заботе о точности перевода»; можно было даже встретить мнения, что этот перевод не только лучше прежнего, но и близок к совершенству (что не оправдалось: перевод

Рамсея и Огдена переиздается до сих пор17). Другие не соглашаются с некоторыми принятыми в новом переводе решениями, сравните, например критику профессором М. Блэком, автором обширного комментария к «Трактату»"8, выбранного Пеэрсом и Макгиннесом варианта перевода термина «Sachverhalt», а также критическую статью Дж. Нельсона19, где он, присоединяясь к Блэку по вопросу о переводе «Sachverhalt», вообще приходит к выводу, что, если уж оставлять только один из этих двух переводов (хотя сам он считает такую постановку вопроса неоправданной), то это должен быть перевод Рамсея и Огдена.

Мы не можем удержаться от того, чтобы не привести одну из мыслей, высказанных Нельсоном в этой статье, которая кажется нам применимой не только к переводу «Трактата». Отвечая Урмсону, крити-

Огден принимал активное участие в переводе» (Ibid. Р. 9). «В машинописном экземпляре перевода, посланном Витгенштейну в марте, есть правка, очевидно принадлежащая Расселу. Замечания Витгенштейна (об афоризмах 4.12 и 5.143 в большом письме Огдену от 23 апреля 1922 года) показывают, что он об этом знал» (Ibid. Р. 10).

13 См., например: Lewy С. A Note on the Text of the Tractatus И Mind. 1967. V. LXXVI. № 303. P. 416-423.

14 См.: Urmson J.O. «Tractatus Logico Philosophicus» / The German Text of Ludwig Wittgenstein"s Logik-Philosophishe Abhandlung with a new translation by D.F. Pears and B.F. McGuinness. Routledge and Kegan Paul, 1961 // Mind. 1963. V. LXXII. № 286. P. 298-300.

15 Фамилию Pears по-русски иногда передают как «Пирс»; мы предпочли сохранить английское произношение, любезно сообщенное нам известным английским философом и логиком Дэвидом Миллером, за что мы выражаем ему свою благодарность.

16 Wittgenstein L. Tractatus Logico-Philosophicus / Translated by David Pears and Brian McGuinness. Revised ed. 1974. L. and N.Y., Routledge, 2004.

17 Routledge, 1996; Dover, 1999; Barnes and Noble, 2003. Есть Интернет-версия.

18 См.: Black M. A Companion to Wittgenstein"s Tractatus. Ithaca, 1966.

14 См.: Nelson J. O. Is the Pears-McGuinness Translation of the Tractatus Really Superior to Ogden"s and Ramsey"s? // Philosophical Investigations. 1999. V. 22. №2. P. 6a.

НОВОЕ ИЗДАНИЕ

«ЛОГИКО-ФИЛОСОФСКОГО ТРАКТАТА» Л, ВИТГЕНШТЕЙНА

кующему перевод Рамсея и Огдена как «чересчур буквальный до такой степени, что его синтаксис скорее тевтонский, нежели английский»"0, Нельсон говорит, что для хорошего перевода необязательно «всегда переводить написанное на иностранном языке в том стиле, который в данный момент является общепринятым для пишущих на языке перевода. <...> Общепринятый в настоящее время стиль писания по-английски требует простоты конструкций, предложений бесхитростных, как овсяная каша, ритма разговорного языка, о чем свидетельствуют "современные" перевод Библии в противоположность классическому переводу времен короля Иакова»"1.

Мы же, с одной стороны, прислушиваясь к мнению профессора Блэка и не забывая о том, что Витгенштейн не счел нужным внести никаких серьезных изменений в текст первого английского перевода при его переиздании в 1933 г. (когда он уже вполне владел английским, работая в Кембридже с 1929 г.), а с другой стороны, не считая возможным пренебрегать позицией тех, кому перевод Пеэрса и Макгиннеса кажется предпочтительным, склонны согласиться с мнением Алана Сондхейма: «Переводы различны; это различие почти никогда не радикально, но все-таки оно есть. В немецком тексте остается что-то такое, к чему обе английские версии сходятся, не соприкасаясь. Семемы эквивалентны, но лишь до определенной степени; переводы почти

никогда не взаимно однозначны»-". С нашей точки зрения, именно это стремление с двух сторон к общей, но порознь не достигаемой цели и составляет ценность этих переводов не как двух отдельных версий, а как единой пары. Поэтому мы и полагаем желательной публикацию для просвещенного русскоязычного читателя обоих вариантов, которые ему в настоящее время в равной мере относительно труднодоступны.

Что же до русского перевода, он представляет собой пересмотренный вариант первого русского перевода «Трактата», осуществленного в 1956-1957 гг. студентами пятого курса философского факультета МГУ И.С. Добронравовым (с немецкого) и Д.Г. Лахути (с авторизованного английского варианта). Для первого из них этот перевод был частью дипломной работы. Он был издан в 1958 г. (тираж, как в то время и для других переводов такого типа, не был указан) под общей редакцией и с предисловием замечательного русского философа В.Ф. Асмуса, лекции которого посчастливилось слушать обоим переводчикам и участие которого было для успеха нашего предприятия чрезвычайно важным.

Пересматривая свой перевод 50 лет спустя, мы, честно говоря, были удивлены тем, насколько невелики оказались необходимые исправления. Наша редакторская работа свелась в основном к тому, чтобы снимать обратно тс изменения, которые мы сгоряча вносили в прежний перевод, но которые, по

" Urmson J.O. Op. cit. P. 298.

Nelson J. O. Is the Pears-McGuinness Translation of the Tractatus Really Superior to Ogden"s and Ramsey"s? // Philosophical Investigations. 1999. V. 22. №2. P. 167.

22 Sondheim A. Codeworld // Rhizomes. 2003. Iss. 6 / http://w\vw.rhizomes. net/issue6/sondheim.html

зрелому размышлению, оказались ненужными. Конечно, нашлось, что улучшить, а некоторые места (правда, всего несколько) мы в то время просто не поняли, но в основном, как нам кажется, перевод выдержал, что называется, проверку временем.

На русском языке существует еще два перевода «Трактата» - перевод М.С. Козловой и Ю.А. Асеева, снабженный подробными комментариями М.С. Козловой, в значительной мере относящимися именно к проблемам перевода, и перевод В. Руднева, начало которого публиковалось в журнале «Логос» №№ 1, 3, 8 за 1999 год, а полный текст был издан в 2005 г. в составе тома «Избранных работ» Вит-

генштейна, снабженный подробнейшими коммснтар(ими. Перевод Козловой и Асеева издан сравнительно недавно тиражом 10 тыс. экземпляров и в общем доступен заинтересованному читателю.

Что же касается перевода Руднева, то его начало было подробно отрецензировано В.А. Суровцевым"". За аргументами, оправдывающими решение не включать этот перевод в данный сборник, мы отсылаем читателя к этой рецензии.

Надеемся, что новое издание «Трактата» будет полезно всем, кому интересны логико-философские взгляды раннего Витгенштейна, а также тем, кто интересуется теорией и искусством перевода философских текстов.

* См.: Суровцев В.А. Божественный Людвиг? - Бедный Людвиг! // Логос: философский журнал. 1999. № 2. (одноименный с журналом «Логос», в котором печатался перевод Руднева, http://filosof.historic.ru/books/ Цет/ГО0/500/г0000278/).

Людвиг Витгенштейн

TRACTATUS LOGICO-PHILOSOPHICUS

Посвящается памяти моего друга Дэйвида Х. Пинсента

Motto: “... ибо все то, что известно,
а не просто слышится шумом и звоном,
можно сказать в трех словах”.
Кюрнбергер

ПРЕДИСЛОВИЕ

Эту книгу, пожалуй, поймет лишь тот, кому однажды уже приходили мысли, выраженные в ней, или хотя бы подобные им мысли. Стало быть, это никакой не учебник. Ее цель была бы достигнута, если хотя бы один из тех, кто прочтет ее с пониманием, получит удовольствие.

Книга обращается к философским проблемам и показывает - как я полагаю, - что постановка этих проблем покоится на непонимании нашего языка. Весь Смысл книги можно охватить приблизительно такими словами: То, что вообще можно сказать, можно сказать ясно, а о том, о чем нельзя говорить, должно хранить молчание. Стало быть, книга проводит границу мышлению, или, скорее, не мышлению, а проявлению мыслей. Ибо, чтобы провести границу мышлению, мы должны были бы быть в состоянии мыслить по обе стороны этой границы (мы должны были бы, стало быть, быть в состоянии мыслить о том, о чем мыслить нельзя).

Стало быть, граница может быть проведена лишь внутри языка. То, что лежит по ту сторону границы, будет просто лишено Смысла.

В какой мере мои стремления совпадают со стремлениями других философов, не мне судить. Да написанное мною здесь и не имеет претензий на новизну частностей, и я не привожу никаких источников, поскольку мне совершенно безразлично, приходило ли на ум другому то, о чем думал я.

Хочу упомянуть лишь выдающиеся труды Фреге и работы моего друга сэра Бертрана Рассела, которые послужили источником для большей части моей книги.

Если данная работа имеет какую-то ценность, то она заключается в двух положениях. Первое из них то, что в ней проявлены мысли, и эта ценность тем больше, чем лучше эти мысли проявлены. Тем более они попадают не в бровь, а в глаз.

Я, конечно, понимаю, что использовал далеко не все возможности. Просто потому, что мои силы для преодоления этой задачи слишком незначительны. Другие могут прийти и сделать лучше. Зато мне кажется истинность приводимых здесь мыслей непреложной и окончательной. Стало быть, я держусь того мнения, что проблемы в основном окончательно решены. И если я в этом не ошибаюсь, то ценность этой работы теперь заключается, во-вторых, в том, что она обнаруживает, как мало дает то, что эти проблемы решены.

Вена, 1918
Л. В.

Заглавие . “Tractatus Logico-philosohicus”.

Заглавие “Трактата” по мере работы над окончательным вариантом текста (сохранилось несколько подготовительных материалов и предварительных вариантов “Трактата”: “Заметки по логике”(1913), “Заметки”, продиктованные Муру в Норвегии (1914), “Тетради 1914-1916” (эти три текста опубликованы в издании [Wittgenstein 1980 ], фрагменты “Тетрадей” на русском языке опубликованы также в № 6 журнала “Логос” за 1995 г. [Витгенштейн 1995 ]) и так называемый “Прототрактат”, рукопись которого обнаружил и опубликовал Г. Фон Вригт [Wright 1982 ]; об истории издания и рукописях трактата см. подробно [Wright 1982; McCuinnes 1989; Monk 1990 ]) несколько раз менялось. Первоначально произведение было названо Витгенштейном “Der Satz” (“Предложение”) по ключевому слову всей работы. Немецкий вариант названия “Logisch-philosophische Abhandlung” принадлежит, вероятно, первому издателю “Трактата” Вильгельму Оствальду. По традиции считается, что окончательное латинское заглавие дал “Трактату” Дж. Э. Мур, один из Кембриджских учителей Витгенштейна. Это заглавие перекликается с латинскими названиями основополагающих логико-философских трудов начала века “Principia Mathematica” Б. Рассела-А. Н. Уайтхеда и “Principia Ethica” самого Мура, что, в свою очередь, вело к латинским заглавиям сочинений Ньютона “Philosophiae Naturalia Principia Mathematica” и Спинозы “Tractatus theologico-politicus” (последнее произведение, по мнению некоторых историков философии, связано с “Трактатом” не только названием (см., например [Грязнов 1985 ])).

Посвящение . Дэйвид Пинсент - один из самых первых и близких друзей молодого Витгенштейна в годы его обучения в Кембридже, оставивший после смерти дневник, в котором содержатся интересные биографические сведения о Витгенштейне (см. [McCuin nes 1989; Monk 1990 ]. В 1919 году Пинсент, будучи офицером английской авиации, погиб во время воздушного боя.

Эпиграф . Кюрнбергер Фердинанд (1821-1879) - австрийский писатель. В этом эпиграфе звучат две основные ключевые темы “Трактата”. Во-первых, это идея репродуцированности, сводимости к нескольким словам всего содержания работы (см. также Предисловие Витгенштейна), что на уровне мотивной разработки проявляется в “Трактате” и в его теории о том, что все логические операции сводимы к одной операции Отрицания, и к идее о том, что Пропозиции являются функциями истинности Элементарных Пропозиций.

Можно даже реконструировать эти “три слова”: ‘говорить, ясно, молчать’ (см. Предисловие и седьмой тезис к “Трактату”, а также коммент. к ним).

Во-вторых, это идея бессмысленного, невыразимого в языке существа жизни, перекликающаяся со знаменитыми строками из шекспировского “Макбета”: “Жизнь - это повесть, рассказанная идиотом, в которой много звуков и ярости, но нет никакого смысла”, через восемь лет после публикации “Трактата” воплощенная в фолкнеровском романе “Sound and Fury” (“Звук и ярость”) 1929 года. Идея невысказанного, невыразимого в языке была одной из самых главных в витгенштейновской антиметафизике и этике. В часто цитирующемся отрывке из письма к Паулю Энгельману Витгенштейн пишет, что “Трактат”, по его мнению, состоит из двух частей, одна из которых написана, а другая - главная - не написана [Engelmann 1968 ]. Идея невыразимости этического в противоположность пустопорожней болтовне философов-этиков, то есть тому, что “слышится шумом и звоном” и полно “звуков и ярости”, высказывалась Витгенштейном и в конце 1920‑х годов в беседах с членами Венского логического кружка (см. [Waismann 1967] ), а в наиболее законченном виде воплощена в “Лекции об этике” 1929 года [Витгенштейн 1989].

Предисловие . Определяя жанр своего исследования и ориентируя читателя, Витгенштейн утверждает, что это книга для посвященных, а не учебник по логике. Первоначально, как можно предположить, Витгенштейн думал прежде всего о двух или трех читателях - своих учителях Готлобе Фреге, Бертране Расселе и Джордже Эдуарде Муре. Как известно, Фреге, которому Витгенштейн послал копию “Трактата”, заявил, что ничего там не понял. Рассел дал “Трактату” блестящую аттестацию в своем предисловии к английскому изданию 1922 года. Мур определил свое отношение к “Трактату” в 1929 году, когда Витгенштейн защищал диссертацию в Кембридже. В своей рекомендации Мур заявил, что считает это произведение гениальным [Wright 1982; Бартли 1994 ].

Идея неадекватного понимания языка и неадекватного представления разговорным языком человеческих мыслей буквально носилась в воздухе предвоенной Вены. Она высказывалась в философских работах Фрица Маутнера (один раз упомянутого в “Трактате”, правда, в критическом контексте), публицистических статьях Карла Крауса, стихах и пьесах Гуго фон Гофмансталя (подробно о венских истоках философии раннего Витгенштейна см. [Janic -Toulmen 1973 ]).

Идея о том, что смысл всей работы можно свести к нескольким словам (ср. Эпиграф и коммент. к нему), без сомнения перекликается с предисловием к книге Шопенгауэра “Мир как воля и представление” (первом сочинении по философии, которое было прочитано в юности Витгенштейном): “Я хочу объяснить здесь, - пишет Шопенгауэр, - как следует читать книгу, для того, чтобы она была возможно лучше понята. То, что она должна сообщить, заключается в одной-единственной мысли ” (курсив мой. - В. Р .) [Шопенгауэр 1992: 39 ]. Влияние Шопенгауэра явственно проступает в метафизических фрагментах “Тетрадей 1914-1916”. В “Трактате” оно заслонено логико-философской проблематикой, но в последних тезисах вновь проступает достаточно явственно, прежде всего в мыслях о единстве этики и эстетики и под.

Последние предложения предисловия также пересекаются с последними тезисами книги. Таким образом в соответствии с музыкальным пониманием построения “Трактата” (см., например, [Findley 1984 ]), все основные темы заданы здесь в кратком виде, как в экспозиции сонатной формы.

1. Die Welt ist alles, was der Fall ist.
The world is all that is the case.
Мир - это все, чему случается быть.

Поскольку перевод именно этой строки вызывает объективные трудности и помня о том, что первая строка, особенно в таком произведении, как “Трактат”, должна играть роль репрезентанта всего текста (как первая строка в стихотворении), сравним наш перевод с оригиналом, английским переводом и с предшествующими русскими переводами:

Мир есть все то, что имеет место [Витгенштейн 1958 ]

Мир есть все то, что происходит [Витгенштейн 1994 ].

Здесь в обоих случаях оборот sein ist, который достаточно эквивалентно переведен в английском выражении to be the case, отсутствует. Перевод выражения Fall ist как “имеет место” неточен - последнему в “Трактате” скорее соответствует выражение gegeben sein, которое можно перевести как имеет место, существует, бывает. (Например, 3.25. Es gibt eine and nur eine vollstaendige Analyse der Satzes. Существует (бывает, имеет место) один, и только один полный анализ Пропозиции). Es gibt и der Fall ist не одно и то же. В последнем случае подчеркивается не-необходимость того, что является Миром.

‘Мир есть все, что есть Случай’ (дословный перевод), т. е. все, что имеет место благодаря случаю, все, что случается .

Перевод 1994 вводит здесь глагол “происходить”. Но это неудачное решение, потому что в Мире “Трактата”, строго говоря, ничего не происходит, идея динамики ему несвойственна (ср. 1.21. “Им (фактам. - В. Р .) может случаться быть или не быть, все прочее остается прежним”). Можно сказать, что в “Трактате” системные связи полностью господствуют над связями, опосредованными временем (ср. 5.1361. Вера в существование причинной связи является суеверием), синхрония господствует над диахронией, как и в “Курсе общей лингвистики” Ф. де Соссюра (опубликован в 1916 г.), который был для лингвистики XX века тем же, чем “Логико-философский трактат” для философии XX века.

В семантике первого утверждения “Трактата” я вижу три аспекта: тавтологический, парадоксальный и информативный. Тавтологический заключается в том, что, на первый взгляд, этот тезис утверждает то, что и так ясно. Именно этот тавтологический аспект громче всего услышали переводчики книги [Витгенштейн 1958 ]: Мир есть все то, что имеет место, - почти то же самое, что Мир есть все то, что есть. И этот аспект действительно важен (и соответственно, этот последний, чисто тавтологический, вернее, квазитавтологический перевод возможен). По мысли Витгенштейна, ничто логическое не несет никакой информации, и он, возможно, намекает на это уже в первой строке - Мир есть все то, что есть (по воле случая).

Парадоксальность тезиса 1 состоит в том, что утверждаемое в нем противоречит устоявшимся представлениям о мире как о чем-то существующем по необходимости и стабильно, таком, как его создал Бог. Витгенштейн подчеркивает отсутствие стабильности и необходимости в Мире. Это противоположная сторона семантического поля данного высказывания. Мир не-необходим и не-стабилен потому, что, как говорится ниже, хотя в его основе (субстанции) лежат простые неизменные Предметы, реально они встречаются в изменчивых и несвязанных друг с другом конфигурациях, Положениях Вещей (Sachverhalten). Отсутствие связей между явлениями в их изначальном виде и позволяет говорить об отсутствии причинной связи между ними во времени. Связь может быть только логической, т. е. тавтологической, неинформативной.

Еще парадоксальность проявляется в сочетании слова “всё” (alles), которое употребляется в “Трактате” как универсальный квантор, с выражением was der Fall ist. Надо ли это понимать так, что все, что случается, противоположно тому, что может случиться, или оно противоположно тому, что не случается и не может случиться? Отметим еще, что слово “всё” тянет это высказывание к тавтологии - Мир есть все, что есть, а was der Fall ist к противоречию - получается, что Мир - это то, что может быть не миром, стоит ему не случиться быть, что он может стать из всего ничем.

Информативное (“естественно-научное”) значение этого тезиса можно реконструировать так: мое первоначальное знание о Мире сводится к тому, что он кажется чем-то, чему случается быть. В целом значение этой фразы является эспозитивным. Она представляет интенции автора, говоря: “Тех, кто думает, что я буду исследовать Мир как нечто необходимое и законченное, просят не беспокоиться”.

1.1 Мир - совокупность Фактов, но не Вещей.

В этом афоризме Витгенштейн также противоречит здравому смыслу, в соответствии с которым мир, скорее, как раз совокупность вещей (см., например, [Stenius 1960: 32 ]). Логически 1.1 вытекает из 1: если Мир - все то, чему случается быть, то это, скорее, Факты, а не Вещи. По Витгенштейну, реально существуют не вещи, а Вещи в их соединении с другими вещами: это и есть факты. Вообще говоря, здравый смысл может убедиться, что этот взгляд психологически вполне реалистичен. Действительно, разве существует это дерево просто как дерево? Не правильнее ли сказать, что существует то, что это дерево растет возле моего дома, что это дерево очень старое, что это дерево - дуб и т.д.? Именно в совокупности этих фактов и существует дерево. Как слово (имя) реально функционирует не в словаре, а в предложении (и это тоже один из ключевых тезисов “Трактата”), так и вещь, денотат имени, реально существует не в семантическом инвентаре мира, а в живом факте. Но и в словаре имя существует не просто, а именно в словаре, и, перечисляя, какие вещи существуют в мире - деревья, столы, ложки, планеты и т. д., - мы задаем этот список в самом факте его задания.

1.11 Мир определен посредством Фактов и благодаря тому, что все они являются Фактами.

1.12 Ибо именно совокупность Фактов определяет то, чему случается, а чему не случается быть.

Мир определен как мир тем, что все Факты являются Фактами именно потому, что именно Факты определяют то, чему случается быть, а это и есть мир. То есть мир определен тем, чему случается быть, фактами. Если мы рассмотрим не реальный мир, а некий небольшой условный возможный мир, то, понаблюдав за тем, чему в нем случается быть, мы сможем дать описание фактов, которое и будет описанием мира. Допустим, что Мир есть все то, чему случается быть внутри спичечного коробка. Заглянув туда, мы увидим, что там лежат, допустим, 12 хороших спичек и три обгорелых. Именно факт того, что в спичечном коробке лежат 12 хороших и три обгорелых спички, и будет описанием Мира спичечного коробка. Это описание будет исчерпываться этими фактами и тем, что это все факты. То, что в коробке лежат три обгорелых спички, не в меньшей степени является фактом, чем то, что там находится 12 хороших спичек. Другой вопрос, является ли фактом, описывающим этот мир, то, сколько спичек лежало в коробке раньше? Будем считать, что Мир, о котором говорит Витгенштейн, это одномоментный отрезок мира, и тогда отсутствие других спичек не будет Фактом. Но можно ввести, скажем, понятие “вчера” и “позавчера”, и тогда Фактом будет то, что вчера в коробке лежало столько-то спичек, а позавчера столько-то. Но вообще время является модальным понятием, а Витгенштейн тщательно избегает модальных понятий. По-видимому, позавчера, вчера и сегодня можно рассматривать как разные возможные миры (ср. [Prior 1967 ]) и применительно к возможностям каждого из них строить описание. Кроме того, Витгенштейна как логика не должно интересовать, каким именно образом давать описание того или иного мира, важна сама принципиальная логическая возможность такого описания. И само описание мыслится здесь как такой же чисто гипотетический акт, не имеющий ничего общего с реальным описанием, которое, особенно если идет речь о больших мирах, само протяженно во времени и за время проведения которого Мир может меняться бесконечное количество раз (парадокс Лапласа).

1.13 Факты в логическом пространстве и составляют Мир.

Мы уже частично коснулись понятия логического пространства в предыдущем комментарии. Подробно это понятие обосновывается в книге [Stenius 1960 ]. В качестве модели логического пространства рисуется несколько кубов разной длины, ширины и высоты. Совокупность этих кубов является моделью логического пространства. В этом логическом пространстве Фактом является то, что каждый куб имеет определенную длину, ширину и высоту. Если имеется 5 кубов, то относительно длины, высоты и ширины каждого имеется 15 (5 х 3) Фактов [Stenius 1960: 39 ]. Теперь представим себе реальный Мир, определенный огромным количеством Фактов. Обрисуем мысленно логическое пространство этого Мира, т. е. пространство, внутри которого имеет смысл сказать, что нечто существует, а нечто не существует, - и это и будет то понимание Мира, которое содержится в “Трактате”. Логическое пространство в каком-то смысле может совпадать с физическим, а может быть чисто умозрительным, “лабораторным”. Но при этом, по Витгенштейну, любое физическое - реальное или умозрительное - пространство будет в то же время логическим пространством, так как логика, будучи необходимым инструментом познания, является более фундаментальной, чем физика, геометрия, химия, биология и т. п.

1.2 Мир раскладывается на факты.

1.21 Им может случаться быть или не быть, все прочее остается прежним.

В предшествующих разделах Витгенштейну было важно объяснить Мир как целое, как совокупность. Теперь он впервые делит, членит Мир на Факты. Почему ему важно подчеркнуть этот момент разделения? Ответ на это можно попытаться найти в 1.21. Что это - “все прочее”, которое остается без изменений? И почему Факт, которому случилось быть, никак не влияет на это прочее? Предположим, что в мире спичечного коробка было 17 спичек, а стало 16. Мы находимся внутри этого мира, и мы, подобно Бенджамену Компсону, не знаем, кто манипулирует спичками и коробком, а можем только сказать, что одна спичка исчезла (“ушла”), а “все прочее” (все прочие 16 спичек) осталось прежним. Что же, неужели, по Витгенштейну, в Мире между Фактами не существует никакой зависимости? Витгенштейн объясняет свою позицию в следующем разделе, в учении об атомарных Положениях Вещей (Sachverhalten).

2 То, чему случается быть, Факт, это то, что существуют определенные Положения Вещей.

Понятие Sachverhalten - одно из самых важных в “Трактате”. Оно означает некий примитивный факт, состоящий из логически простых Предметов (подробнее см. комментарий к 2.02). Это логически неделимый элементарный факт, то есть такой факт, части которого не являются фактами. Под влиянием расселовского предисловия [Russell 1980 ] к первому английскому изданию “Трактата” в издании [Витгенштейн 1958 ] Sachverhalt переведено как атомарный факт (в первом английском издании Огдена и Рамсея также стоит atomic fact, в то время как во втором издании, Пирс и МакГинес переводят это выражением states of affairs; Э. Стениус предлагает компромиссный вариант перевода - atomic state of affairs). Новейший русский [Витгенштейн 1994 ] дает перевод “со-бытие”, который кажется нам фантастически неадекватным. Во-первых, “Трактату” чужд диахронизм (см. комментарий к 1); во-вторых, Витгенштейну совершенно не свойственно кантовско-хайдеггеровское манипулирование корнями, префиксами и дефисами; в-третьих, слово “событие” означает в русском языке нечто аксиологически маркированное, ср. “это стало для меня событием” (подробнее см. [Руднев 1993 ]), в то время как Sachverhalt - нечто аксиологически нейтральное. Мы переводим Sachverhalt как Положение Вещей, ибо это представляется этимологически наиболее близким к оригиналу, а также соответствует тому, что Sachverhalt представляет собой совокупность простых Предметов, или Сущностей (Sachen) или Вещей (Dinge).

Говоря о простоте Положения Вещей, следует иметь в виду, что речь идет прежде всего о логической простоте, то есть о том факте, что части Положения Вещей не могут быть сами Положениями Вещей, но только Вещами (в свою очередь Вещи, входящие в Положение Вещей, также являются простыми, то есть не могут быть поделены на части, являющиеся Вещами (подробнее см. коммент. к 2.02)).

2.1 Положение Вещей - это некая связь Предметов (Сущностей, Вещей).

Считается (см., в частности, [Finch 1977: VIII ]), что в “Логико-философском трактате” нет синонимов, то есть каждое слово употреблено в своем строгом значении в соответствии с развиваемой здесь же, в “Трактате”, идеей совершенного языка, где каждому знаку соответствует только одно значение. Триада Предмет - Сущность - Вещь (Gegenstand - Sache - Ding) различается, по Г. Финчу, как формальная (Предмет), феноменологическая (Сущность) и материальная (Вещь) стороны объекта. В соответствии с различиями в значениях эти понятия входят в разные контексты.

Понятие Gegenstand везде переводится нами как Предмет, а не объект, как это принято во всех английских и русских переводах. Последнему в немецком языке соответствует слово “Object”.

2.011 Для Вещи существенно, что она может быть составной частью Положения Вещей.

Вещь сама по себе не является логическим строительным материалом для Мира, она выступает лишь в контексте атомарного Положения Вещей. Логика не изучает слова, она изучает предложения. Поэтому и философия должна изучать не сами Вещи, а те положения, которые они принимают, будучи соединены друг с другом, - т. е. Факты.

2.012 В Логике нет ничего случайного: Если Вещьможетвстречаться в Положении Вещей, то Возможность Положения Вещей должна быть предопределена в самой Вещи.

Витгенштейн считает, что Вещь “не сделана” сама раз и навсегда, что ей необходимо для своего окончательного проявления как Вещи стать частью Положения Вещей. Вообще говоря, это свойство вытекает из самой природы Вещи, так как нельзя себе представить Вещь, изолированную от контекста других Вещей и от контекста Фактов. Если мы не знаем про чайник, что в нем можно кипятить воду (Положение Вещей) и разливать ее в чашки (другие Вещи), то можно сказать, что мы не знаем, что такое чайник. И если в чайнике невозможно кипятить воду и ее нельзя разливать по чашкам, то чайник перестает быть чайником. Отсюда 2.0121.

2.0121 Это представлялось бы словно делом случая, если бы для Вещи, которая могла бы существовать сама для себя, какая-то возникшая потом Ситуация пришлась бы ей впору.

Если Вещи могут встречаться в Положении Вещей, то Возможность этого уже должна быть заложена в них самих.

(Нечто Логическое не может быть лишь-возможным. Логика апеллирует к каждой Возможности, и все Возможности являются ее фактами).

Точно так же, как мы не можем думать о пространственных Предметах вне пространства, так и о любом Предмете мы неможем думать вне Возможности его соединения с другими Предметами.

Если я могу думать о Предмете в его соединении с Положением Вещей, то я не могу думать о нем внеВозможности этого соединения.

Витгенштейн как будто ставит мысленный эксперимент, представляя некий сам-для-себя Предмет, тот же чайник, по поводу которого после случайно обнаруживается, что в нем можно кипятить воду и разливать ее по чашкам. Такое положение Витгенштейн считает не характерным для Вещи. В Вещах должна быть заложена возможность того, чтобы они могли встречаться в соответствующих Положениях Вещей. И ясно, что чайник должен представлять из себя нечто металлическое или керамическое, но ни в коем случае не деревянное, чтобы в нем можно было кипятить воду, и в его форме должно быть нечто, что позволяло бы разливать воду по чашкам.

2.0122 Вещь самостоятельна, поскольку она может встречаться во всех возможных Ситуациях, но эта Форма самостоятельности является Формой связанности положением Вещей, то есть Формой несамостоятельности. (Невозможно представить, чтобы слова встречались двумя разными способами: в одиночку и в составе Пропозиции.)

Здесь впервые Витгенштейн придает Вещи некий статус самостоятельности, который тут же отбирает. Это та мнимая самостоятельность, которую имеет слово, стоящее в словаре. Но положение слова в словаре есть лишь один из способов его существования. Слово “чайник” в толковом словаре стоит не изолированно, оно употреблено пусть в своеобразной, но все же пропозиции, которая говорит: “Слово чайник означает то-то и то-то”. И тот факт, что чайник означает то-то и то-то, и является тем “Положением Вещей”, в которое попала Вещь, демонстрируя свою мнимую самостоятельность.

В данном разделе впервые встречаются вместе важнейшие термины “Трактата”- Ситуация (Sachlage) и Пропозиция (Satz). Ситуация есть нечто среднее между Положением Вещей и Фактом. В отличие от Положения Вещей Ситуация является сложной, что роднит ее с Фактом. Но в отличие от Факта, который является существующим, Ситуация является лишь возможной - и это, в свою очередь, роднит ее с Положением Вещей. Итак, Ситуация - это возможный коррелят Факта в возможном Мире Положений Вещей, которые могут быть связаны в некое подобие Факта (что и называет Витгенштейн Ситуацией), но еще не актуализировавшегося, не ставшего частью действительного Мира.

2.0123 Если я знаю Предмет, я тем самым знаю Возможность его встречаемости в Положении Вещей.

(Каждая такая Возможность должна находиться в самой природе Предмета.)

Нельзя, чтобы в дальнейшем была найдена какая-то новая Возможность.

Ясно, что если мы знаем, что такое чайник, в частности, в нем можно кипятить воду и разливать ее по чашкам, то невозможно, что впоследствии окажется, что из чайника можно стрелять или класть его под голову в качестве подушки. Логическая природа чайника исключает эти новые Возможности.

2.01231 Чтобы знать какой бы то ни было Предмет, я должен знать не столько внешние, сколько внутренние его свойства.

Внутренние свойства, по Витгенштейну, это такие, без которых Предмет не может существовать (4.1223). Стало быть, для того, чтобы знать чайник, важно знать не просто из какого металла он сделан, но то, что этот металл не расплавится при температуре более низкой, чем температура кипения воды. Отсюда 2.0124.

2.0124 Когда даны все Предметы, тем самым даны все возможные Положения Вещей.

Задавая все предметы в некотором небольшом, ограниченном возможном мирке, например чайник, воду, чашки, мы тем самым задаем все возможные Положения Вещей, связанные с этими Вещами. И это в принципе касается всех Вещей. Вместе с Предметами в Мире дано потенциально все, что с ними может произойти. Отсюда 2.013.

2.013 Каждая Вещь существует как будто в пространстве возможных Положений Вещей. Я могу думать об этом пространстве как о незаполненном, но не о Вещи вне пространства.

Можно представить, как в чайник наливают воду, как вода в нем закипает, как из него наливают воду в чашки. Можно представить себе пространство без чайника, но нельзя представить чайник вне тех возможных Положений Вещей, которые могут с ним “случаться быть”. Любая Вещь - будь то чайник, грабли или “Трактат” - перестает быть Вещью вне пространства возможных (для нее) Положений Вещей.

2.0131 Пространственный Предмет должен располагаться в бесконечном пространстве. (Пространственная точка является аргументным местом.)

Пятно в поле зрения может, хоть и необязательно, быть красным, но какой-то цвет оно должно иметь: оно, так сказать, имеет цветовое пространство вокруг себя. Музыкальный тон должен обладать какой-то высотой, предмет тактильного ощущения - какой-то твердостью.

“Пространство возможных Положений Вещей” естественным образом ограничивается нашими пятью чувствами. Соответственно, Витгенштейн рассматривает ситуацию, когда Предмет воспринимается каким-то одним из органов чувств. В этом случае Предмет “обязан” обнаруживать свойство, соответствующее тому органу чувств, которым он воспринимается. Если Предмет воспринимается зрением, он должен быть “какого-то цвета” (ср. это с высказыванием 2.0232 и комментарием к нему); если он воспринимается слухом, он должен обладать какой-то высотой тона; если Предмет ощупывается, он должен быть твердым или мягким, жидким или колючим и т. д. Отсюда следует, что для Витгенштейна Предмет есть нечто феноменологическое, а не только формальное (как считает Генри Финч [Finch 1971 ]) и что в определенном смысле поэтому Предмет (Gegenstand) и Вещь (Ding) могут считаться синонимами.

2.014 Предметы содержат в себе Возможность всех Ситуаций.

Этот тезис является обобщением предыдущих. Заложенность в Предметах не только всех Положений Вещей (Sachverhalten), но и всех Ситуаций (Sachlage), то есть возможных не-элементарных Положений Вещей, позволяет представить Предмет как некий прообраз кибернетического устройства с заложенной в нем программой всех возможных действий, включая в данном случае взаимодействия с другими Предметами. Чайник включает в себя не только Возможность греть в нем воду и разливать ее по чашкам, но и Возможность быть фарфоровым, китайским, со свистком, Возможность быть разбитым, если он из глины, или расплавленным, если он металлический. Мы как будто берем все Предметы, записываем в их структуре возможные Положения Вещей и Ситуации, которые могут с ними произойти, и запускаем их все вместе. После этого они начинают жить своей жизнью. Однако для того, чтобы Предметы могли функционировать, а мы могли бы знать об этом, необходимо, чтобы между Предметами и нашим знанием о них существовала регулярная обратная связь. Об этом толкует семиотическая часть “Трактата”- учение о Форме, Картине, Структуре, Элементарной Пропозиции.

2.0141 Возможность их встречаемости в Положении Вещей является их Формой.

Здесь речь идет, по-видимому, о Логической Форме Предмета, а не о его материально-пространственной форме. Приведем такой пример. У глаголов в большинстве языков с развитой субъектно-объектной парадигмой существует понятие валентности, которая является ни чем иным, как выражением возможности глагола вступать в грамматико-семантические отношения (которые называются управлением) с определенными именами (актантами). Валентность глагола может быть равна 0, 1, 2, 3 и т. д. Так, нулевой валентностью обладает глагол смеркаться , ибо он не может управляться ни одним именем. Валентность глагола читать равна единице, так как он может управлять только винительным беспредложным. Глагол бить является двухвалентным - он управляет винительным и творительным падежами (бить можно кого-то (или что-то) и чем-то). Логическая Форма Предмета как выражение Возможности его встречаемости в определенных Положениях Вещей есть нечто схожее с синтаксической валентностью глагола. Так, например, в Логическую Форму чайника входит Возможность его вхождения в такие Положения Вещей, как чайник кипит или чайник стоит на плите . Но, строго говоря, чайник не является примером простого Предмета (строго говоря, таких примеров вообще не существует, см. комментарий к 2.02.). Возьмем более простой по сравнению с чайником Предмет - литой металлический шарик. Наиболее существенным элементом его формы является то, что он абсолютно круглый, сферический, и это обеспечивает ему возможность входить в Положение Вещей шарик катится . Но пустота или наполненность не является Логической Формой шарика, не определяет его как шарик. Шарик может быть как полым, так и не-полым, как тяжелым, так и легким, так же как и любой другой Предмет, обладающий какой-то массой и занимающий какое-то место в пространстве.

Логическая Форма Предмета обеспечивает ему возможность встречаться не только в Положениях Вещей, но и сочетаться с другими Предметами в определенных Ситуациях. Для этого нужно, чтобы Логические Формы предметов были коррелятивными. Так, в Логическую Форму воды входит то, что она является жидкой, то есть возможность принимать геометрическую форму такого Предмета, в Логическую Форму которого входит “полость”. Соотношению Предметов в атомарном Положении Вещей и в сложной Ситуации соответствует соотношение Имен в Элементарной Пропозиции и в сложной Пропозиции. В этом в двух словах состоит суть “картинной” теории Витгенштейна, о которой подробнее см. ниже.

2.02 Предмет является простым.

Простота Предмета является одной из самых сложных проблем в экзегетике “Логико-философского трактата”. Дело в том, что Витгенштейн ни разу не приводит в “Трактате” примера простого Предмета. Норман Малкольм вспоминает, как в 1949 году Витгенштейн приехал к нему в Америку и они вместе начали читать “Трактат”. “Я спросил Витгенштейна, думал ли он хоть раз, когда писал “Трактат”, о каком-либо примере “простого объекта” (пер. М. Дмитровской. - В. Р .). Он ответил, что в то время считал себя логиком, а поскольку он был логиком, то в его задачи не входило решать, является ли та или иная вещь простой или сложной, поскольку это был чисто эмпирический материал! Было ясно, что он расценивает свои прежние взгляды как абсурдные” [Малкольм 1994: 85-86 ]. Оставим на совести мемуариста его последнее суждение, тем более что в своей поздней книге [Malcolm 1986 ] он гораздо более внимательно рассматривает взаимосвязь взглядов раннего и позднего Витгенштейна. Так или иначе, необходимо понять, что представляет собой витгенштейновский простой Предмет, так как это одно из ключевых понятий “Трактата”. Надо сказать, что у исследователей “Трактата” на этот счет нет единой точки зрения (наиболее содержательный и тонкий анализ этой проблемы см. в статье [Copi 1966 ]; ср. также [Ke у t 1966 ]). Мы принимаем здесь ту точку зрения на простоту Предметов Витгенштейна, которой придерживается Эрик Стениус [Stenius 1960 ]. Согласно этой точке зрения, под простотой витгенштейновских Предметов подразумевается прежде всего логическая (а не физическая, химическая, биологическая, геометрическая) простота. Простым в логическом смысле является такой Предмет, части которого не являются Предметами. Сравним это с понятием простого числа в арифметике. Его характеристикой является невозможность деления без остатка на целые числа, кроме самого себя и единицы. В этом смысле простое число - это не обязательно маленькое число. Простым числом может быть 3, может быть 19, а может быть 1397. Последнее обстоятельство очень важно, потому что тогда простым в логическом смысле объектом может считаться, например, Луна или Лев Толстой. Если разделить Луну или Толстого на части, то в логическом смысле эти части не будут самостоятельными предметами (Луной и Толстым). Хотя, конечно, и логическое понимание простоты релятивно. И если тело человека можно считать логически простым предметом, то, с другой стороны, часть этого тела, например кисть, является скорее логически сложным предметом, так как она состоит из ладони и пальцев.

С чисто логической точки зрения простой Предмет должен удовлетворять требованию еди ничности, то есть это должен быть индивидуальный объект, индивид. Поэтому чаще все го, толкуя “Трактат”, философы приводят в качестве примеров моделей простых объек тов планеты [Stenius 1960 ] или собственные имена - Сократ, Платон [Russell 1980, Ans com be 1960 ]. Простому Предмету соответствует простое имя, прежде всего - имя собственное. (Подробнее об этом будет сказано при обсуждении проблемы именования.)

Наконец, следует отметить точку зрения Стениуса, в соответствии с которой под простыми Предметами Витгенштейн понимает не только индивидные объекты, но и предикаты [Stenius 1960: 61-62 ]. Действительно, только придерживаясь этого взгляда, можно хоть как-то себе представить, что понимает Витгенштейн под Положениями Вещей, которые состоят из простых Предметов, и только из них. Если под простыми Предметами понимать нечто, чьим выражением в языке служат имена существительные, то очень трудно, если не невозможно, смоделировать хотя бы одно витгенштейновское Положение Вещей на любом европейском языке. Все европейские языки, включая русский, в качестве центральной грамматической идеи предложения имеют предикат, выраженный либо какой-то глагольной или именной формой, либо связкой. Причем если в одной из форм предложения связка отсутствует, то она легко восстанавливается по другой форме [Га спа ров 1971 ]. Так, например, в таких “назывных” предложениях, как Зима. Тихо. Жуть ., связка восстанавливается в прошедшем (или будущем) времени: Была зима. Было тихо. (Это) была (такая) жуть . Соответственно в европейских языках связка сохраняется и в настоящем времени. Поэтому говорить о том, что Положение Вещей, выраженное собственными именами, это комбинация простых индивидных объектов, значит не считаться с очевидной реальностью языка. Невозможна никакая комбинация предметов без предикатов ни в языке, ни в Мире Фактов (то есть чего-то предикативного). Положение Вещей Земля круглая состоит из двух предметов: Земля и быть круглым . (Трудно сказать, правда, является ли значение быть круглым простым в логическом смысле и, тем самым, является ли этот пример удачным примером атомарного Положения Вещей.)

Идея построения языка, состоящего из простых семантических элементов, отчасти была осуществлена А. Вежбицкой, построившей систему конечного (и очень небольшого) количества исходных слов (семантических примитивов), из которых далее строятся все остальные слова [Wiersbicka 1971, 1980 ].

2.0201 Каждое утверждение о комплексах позволяет себя разложить на утверждение о своих компонентах и Пропозиции, которые описывают эти компоненты.

Первая часть этого раздела понятна. Сложное в логическом смысле предложение “Сократ мудр и смертен” “позволяет себя разложить” на два простых: “Сократ мудр” и “Сократ смертен”. Далее необходимо объяснить, чем отличается утверждение от Пропозиции. Утверждение является одной из функций Пропозиции. Оно утверждает истинность или ложность того, о чем говорится в дескриптивной части Пропозиции.

Высказывание описывает возможные Положения Вещей и Ситуации, утверждение навешивает на них ярлык истинности или ложности.

2.021 Из предметов строится субстанция Мира. Поэтому они не могут быть сложными.

Субстанция Мира - это непредикативная его часть, которая остается неизменной при всех его изменениях. Допустим, a, b, c и d - простые Предметы: они неделимы и неизменны. Из них образуются Положения Вещей, из которых формируется фактовая предикативная часть Мира. Допустим, что в одном Положении Вещей a соединено с b, а в другом - a с c. Во всех конфигурациях предметов в Положениях Вещей и Ситуациях неизменными остаются лишь сами Предметы в силу своей простоты, атомарности. По каким бы направлениям ни шло развитие Мира, меняются только конфигурации. Неизменная субстанция, остающаяся общей при всех направлениях развития (во всех возможных мирах), придает Миру стабильность. И основу этой субстанции составляют, естественно, неизменные атомарные простые Предметы. Они сохраняют идентичность во всех возможных мирах.

Учение о субстанции - один из наиболее ясных признаков принадлежности логико-онтологической картины “Трактата” атомизму, для которого одним из наиболее фундаментальных принципов является тот, в соответствии с которым для того, чтобы что-то могло меняться, что-то должно оставаться неизменным (см. [Fogelin 1976 ]).

(Возможно, именно это учение явилось глубинной исходной предпосылкой для теории “жестких десигнаторов” С. Крипке, в соответствии с которой в языке имеются такие знаки, которые сохраняют свое значение во всех возможных мирах [Kripke 1980 ]).

2.0211 Если бы у Мира не было никакой субстанции, то тогда наличие Смысла у одной Пропозиции зависело бы от того, истинна или ложна другая Пропозиция.

Этот раздел, как кажется, можно понять лишь в контексте того факта, что важнейшей характеристикой Предметов и Элементарных Пропозиций (как пишет Витгенштейн в 2.061) является их независимость друг от друга, то есть невозможность вывести одно из другого. (См. также комментарий к 2.061.) Представим себе, что не существует простых атомарных Предметов и элементарных Положений Вещей, а существуют только сложные предметы (комплексы) и сложные положения дел (Ситуации). Такая картина будет вести к противоречию. Комплексы (которые теперь ex hypothesis неразложимы на простые Предметы - ведь мы условились, что простых Предметов не существует) зависят друг от друга. Например, из “Если Сократ человек, то Сократ смертен”, следует “Сократ человек, и Сократ смертен” (обе Пропозиции комплексные). Смысл Пропозиции “Сократ человек, и Сократ смертен” (= Сократ есть смертный человек) зависел бы исключительно от истинности и ложности Пропозиции “Если Сократ человек, то Сократ смертен”. И если бы мы не могли выделить простые Предметы и элементарные Пропозиции (ведь мы исходили из предположения, что у Мира нет субстанции, которая как раз и состоит из простых Предметов), то тогда мы никогда не узнаем ни того, что Сократ - человек, ни того, что он смертен, так как мы должны будем по кругу ссылаться на новые и новые пропозиции, черпая в их истинности и ложности оправдание для смысла объясняемой Пропозиции. Поэтому требование простоты исходных понятий универсально. Именно с этой идеей порочного круга объяснения одного слова через другое в толковых словарях, опираясь на идеи Лейбница и Витгенштейна, успешно боролась А. Вежбицка при построении своей теории lingua mentalis [Wiersbicka 1971, 1980 ].

2.0212 Тогда было бы невозможно построить Картину Мира истинную или ложную).

Ясно, что, раз мы, исходя из 2.0212, не знали бы, какие Пропозиции истинны, а какие нет, мы не могли бы построить такую Картину Мира, о которой бы мы знали, является ли она истинной или ложной. То, что мы могли бы построить, было бы построением бесконечных виртуальных картин мира, не совпадающих с реальной Картиной Мира. В XX веке, тем не менее, утвердилась идея построения картин мира именно в виртуальном смысле. Осознание невозможности построения истинной Картины Мира в связи с утерей логических констант (недаром ведь Витгенштейн не привел ни одного примера простого Предмета) компенсировалось осознанием полезности построения множества моделей возможных миров, или виртуальных реальностей, где “неполнота компенсировалась стереоскопичностью” [Лотман 1978а ].

Термин “картина мира” и отчасти синонимичный ему термин “модель мира” широко употребляется в современной семиотике и структурной антропологии, но восходит, по-видимому, не к Витгенштейну, а к Л. Вайсгерберу, употребившему этот термин (Weltbild), независимо от Витгенштейна (см. [Weisgerber 1950 ]).

2.0202 Очевидно, что, как бы воображаемый мир ни отличался от реального, они должны иметь нечто общее - некую Форму - с Реальным Миром.

2.023 Эта неизменная Форма как раз и построена из Предметов.

2.0231 Субстанция Мира может определять только Форму, но не материальные свойства. Потому что последние изображаются лишь при помощи Пропозиций либо строятся из конфигураций Предметов.

Если считать, что под “воображаемым миром” Витгенштейн понимает нечто фундаментальное, близкое понятию возможного мира, соотносимого с реальным [Крипке 1979, Хинтикка 1980 ], то ясно, что то общее, что есть у воображаемого и реального мира, надо искать в неизменных субстанциональных Предметах, которые обнаруживают свою Логическую Форму. Например, пусть в некоем возможном мире будет ложной Пропозиция “Сократ мудр”. То есть истинной там будет пропозиция “Неверно, что Сократ мудр”. Тогда общими у этих двух фрагментов миров будет Логическая Форма Предметов Сократ и быть мудрым , а именно то, что в принципе в логическую валентность понятия Сократ будет входить возможность быть как мудрым, там и не мудрым, а в логическую валентность понятия быть мудрым будет входить возможность относиться или не относиться к Сократу.

Субстанция не может определять материальные или внешние свойства Предметов, так как последние не присущи им с необходимостью, поэтому они выражаются в (неэлементарных) Пропозициях и, стало быть, не принадлежат субстанциональной структуре Мира. Например, тот факт, что у Сократа была борода, является его материальным свойством и не входит в его Логическую Форму, так как наличие бороды никак не соотносится с внутренними качествами личности. Наличие бороды у Сократа - это, скорее, Факт, важная характеристика его внешнего облика, но она не является субстанционально присущей Сократу. Борода Сократа - из тех явлений, которым случается или не случается быть, она из мира изменчивых Фактов, а не неизменной субстанции Мира.

2.0232 Говоря вскользь: Предметы бесцветны.

Это утверждение Витгенштейна, которое кажется столь парадоксальным, легко объяснимо. С физиологической (оптической) точки зрения все цвета, кроме “простых”, - красного, синего и желтого - считаются комплексами. Но почему даже “красный Предмет” не является простым? Цвет в принципе есть сложное отношение между воспринимающим объект анализатором и материальным свойством объекта. Поэтому, строго говоря, цвет не является объективной характеристикой объекта. Дальтоник всю жизнь может видеть красную розу зеленой. Физиологическая сложность явления цвета опосредует антропологические и этнографические различия в его восприятии. Как известно, большинство первобытных народов могут различать лишь несколько цветов, например красный, черный и белый [Berlin - Cay 1969 ]. Но Витгенштейн, вероятно, имеет в виду не только это, хотя, по всей вероятности, базируется все же именно на этом. Простой Предмет мыслится вне сложного цветового восприятия. Цвет не входит в логическую структуру Предмета, будучи сложным предикатом. “Эта роза - красная” - не является элементарным Положением Вещей: по Витгенштейну, это, скорее, Ситуация, потому что цвет розы зависит от того, какую систему цветов мы выберем, независимость же от других Положений Вещей является важнейшей характеристикой Положения Вещей. Красный означает не только не-белый и не-черный, но и не-зеленый, не-желтый и не-комбинацию-этих-цветов. В этом смысле даже простое красное пятно не является Предметом - его можно разложить на негативные составляющие - не-белый, не-зеленый и т. д. Таким образом, обладание или необладание цветом не входит в логическую структуру Предмета. Мир “Трактата”, так сказать, черно-белый. Но сказать, что эта вещь более темная, чем эта, тоже не значит сделать утверждение о простых Предметах. А если у нас есть только черные и белые Предметы, то это уже не цвета, а какие-то другие свойства Предметов. В этом смысле если в мире есть только черные и белые (интенсивно темные/интенсивно светлые) объекты, как, например, в мире шахмат, то эта характеристика уже не является характеристикой цвета, а является характеристикой принадлежности к одной из противоположных систем. Белая пешка отличается от черной не по цвету, в по тому, что она принадлежит одному из противников, который играет “белыми”. Черное и белое становится выражением наличия или отсутствия некоего абстрактного качества, а не цветом. Допустим, мы можем считать все истинные высказывания белыми, а все ложные - черными, или наоборот. Но даже в этом случае понятие черная пешка будет комплексом, а черное и белое останутся предикатами, то есть будут характеризовать не Предметы, а Положения Вещей и Ситуации (подробно см. также [Руднев 1995а ]).

2.0233 Два Предмета одинаковой Логической Формы отличается друг от друга - помимо их внешних свойств - тем, что это различные Предметы.

Допустим, имеется два логически простых Предмета, например два совершенно одинаковых металлических шарика. Имея одинаковую Логическую Форму, то есть одинаковую возможность вхождения в Положения Вещей, они, тем не менее, должны чем-то отличаться друг от друга. Ведь если бы они ничем не отличались друг от друга, то это был бы один шарик, а не два. Они отличаются друг от друга тем, что это два различных одинаковых по Форме шарика. Так, например, отличаются друг от друга два совершенно одинаковых числа, скажем 234 и 234. Тот факт, что два одинаковых предмета можно спутать, говорит о том, что это два различных предмета, так как один предмет нельзя спутать с самим собой.

2.02331 Либо Вещь обладает свойством, которым не обладает никакой другой Предмет, тогда можно просто выделить ее из других посредством дескрипции, а затем на нее указать; либо множество Предметов обладают свойствами, общими для них всех, - и тогда вообще невозможно указать ни на один из них.

Ибо если Вещь ничем не выделена, я не могу ее выделить - ведь тогда она уже была бы выделена.

Этот раздел, судя по его индексу, должен был бы конкретизировать предыдущий, однако кажется, что он противоречит предыдущему. Там говорилось, что два Предмета одинаковой Логической Формы отличаются друг от друга, а здесь, что если множество предметов обладают общими свойствами, то невозможно выделить ни один из них. Попробуем понять, в чем здесь дело. В этом разделе впервые и возникает пока еще скрытая полемика с логической концепцией Рассела, в частности с его теорией дескрипций, и с джонсовской теорией остенсивного определения. Определенными дескрипциями Рассел называет выражения, значениями которых являются имена, например “автор Веверлея” - дескрипция имени Вальтер Скотт; “ученик Платона” и “учитель Александра Македонского”- дескрипции Аристотеля. Но в случае с более простыми объектами для того, чтобы выделить один объект среди других, определенной дескрипции может быть недостаточно.

Допустим, у нас есть четыре шарика a, b, C, D, причем шарики a и b имеют свойство быть “маленькими”(или отношение “меньше, чем”), а шарики C и D - свойство быть “большими”(или отношение “больше, чем”). Пусть шарики расположены следующим образом:

Тогда каждый шарик будет находиться в определенном пространственном отношении к другим. Так, шарик C будет находиться слева от шариков a, b, и D; шарик a - справа от шарика C и слева от шариков b и D и т. д.

Допустим, нам надо выделить из этих шариков один, например b. Мы сможем описать его при помощи определенной дескрипции: шарик b - это “маленький шарик справа от другого маленького шарика и слева от большого шарика”. В принципе такого описания будет достаточно, чтобы выделить шарик b из других шариков. Но если шариков много, например

и нам надо выделить шарик a - третий маленький справа от больших и второй слева от больших, то это описание столь громоздко, что легче просто указать на шарик a пальцем и сказать: “Я имею в виду именно этот шарик”. Это и будет остенсивное определение.

Но если все Предметы обладают общими свойствами, то указать на них невозможно. Допустим, имеется пять одинаковых шариков a, b, c, d, e, расположенных по кругу, который к тому же достаточно быстро вращается:

так, что можно сказать, что шарики занимают одно и то же положение. Тогда выбрать из них один и описать его невозможно.

2.024 Субстанция есть нечто, существующее независимо от того, чему случается быть.

“То, чему случается быть”- Факты (1). Поскольку субстанция существует независимо от Фактов, то ясно, что она состоит из чего-то, противоположного Фактам, а именно из простых Предметов. Таким образом, субстанция Мира - это совокупность простых объектов и предикатов. Их главное свойство состоит в том, что они определяют не только существующее, но и возможное положение дел. Допустим, например, что имеется три шарика - один большой A и два маленьких b и c. Они могут быть расположены в одномерном пространстве трояко:

Будем говорить, что (1) - (3) есть множество возможных миров M, которое имеет три элемента - атомарных предмета A, b и c; простое свойство Q быть (или не быть) большим и отношение P нахождения слева или справа от других шариков.

(1), (2) и (3) - возможные Положения Вещей. В соответствии с (1) b является маленьким и находится слева от A и c. В соответствии с (2) b является маленьким и находится слева от c и A. В соответствии с (3) A является большим и находится слева от b и c. A, b и c - неизменные Предметы, обладающие определенным свойством Q и отношением P к другим Предметам. Положения Вещей - конфигурация этих предметов, потенциальные факты: поэтому они изменчивы. По какому пути пойдут события в Мире M ((A, b, c) (Q, P)), является делом случая, так как атомарные конфигурации независимы друг от друга.

2.025 Она является Формой и содержанием.

То, что субстанция является Формой, понятно. Ведь Логическая Форма есть Возможность образовывать определенные структуры. Так, Формой субстанции Мира M ((A, b, c) (Q, P)), то есть то, что в нем есть три элемента, обладающие свойством Q и отношением P между ними. Что же будет содержанием данной субстанции? То, что это свойство есть величина, а это отношение есть отношение нахождения справа или слева.

2.0251 Пространство, время и цвет (обладание цветом) являются Формами Предметов.

Кажется, что этот раздел противоречит тезису, заявленному в 2.0232, где говорится, что Предмет является бесцветным. Если бы не добавление о цвете, то комментируемый раздел был бы вариацией на тему кантовского положения о том, что пространство и время являются априорными категориями чувственности. Все же не вполне понятно то, что и время мыслится Витгенштейном как Форма Предмета, ведь ниже, в 2.0271, говорится о Предмете как о чем-то неизменном. Итак, предмет бесцветен (2.3.0232), и цвет является одной из его форм (2.0251). Предмет неизменен (2.0271), и время является одной из его форм. Может ли время быть Формой Предмета, если предмет, существуя во времени, тем не менее, не изменяется в нем? Ведь Форма - это Возможность чего-то, что связано с Фактом, возможность актуализации. Вероятнее всего, что само понятие времени, которое не является одним из ключевых в “Трактате”, Витгенштейн понимает не в духе современных ему физических теорий (например, не в духе своего учителя Больцмана, основателя статической термодинамики), а, скорее, именно так, как понимали время во времена Канта, как нечто не-физическое, внутреннее, присущее предмету изнутри и имманентно, как понимали его Гуссерль и Бергсон, как чисто имманентное душевное дление без энтропийных изменений. Если понимать время так, то противоречия не возникает. Что касается противоречия, связанного с цветом, то кажется, что это можно понимать так, что умозрительный Предмет является бесцветным, цвет же является одной из возможных форм его феноменологического проявления как физического объекта. В этом случае противоречие как будто тоже снимается.

2.026 Только если существуют Предметы, Миру может быть придана неизменная Форма.

Требование простых Предметов не есть чисто онтологическое требование залога неизменности и стабильности Мира: чтобы Мир был стабилен, необходимы некие логические атомы. Скорее, в этом разделе содержится некий креативный, космогонический аспект. Если вы хотите построить Мир так, чтобы в нем нечто оставалось неизменным, то задайте в качестве его основания простые Предметы.

2.027 Неизменное, Сущее и Предмет - одно и то же.

Здесь в первую очередь обращает на себя внимание слово Сущее (das Bestehende), которое отождествляется с Предметом. Сущее - это то, что существует в качестве субстанции (а не акциденции), то есть то, что постоянно и неизменно, а не то, чему случается быть, а случается и не быть, т. е. Сущее противопоставлено Факту.

2.0271 Предмет - постоянство, сущее; конфигурация - изменение, неустойчивость.

Сущее, таким образом, это устойчивое субстанциональное состояние Предмета. Неустойчивое существование - это акцидентальное существование Факта.

2.0272 Положение Вещей строится из конфигурации Пред метов.

2.03 В Положении Вещей Предметы соединены подобно звеньям в цепи.

2.031 В Положении Вещей Предметы находятся в определенном отношении друг к другу.

Смысл 2.0272 ясен из всего предыдущего. Положение Вещей, скажем a R b, строится из конфигурации, состоящей из атомарных Предметов a и b, а также отношения R между ними. Но вот 2.03 кажется несколько противоречащим 2.031. Звенья цепи соединены непосредственно. И создается впечатление, что элементы Положения Вещей представляют собой нечто логически однообразное. В каком отношении находятся звенья цепи друг к другу? Подходит ли эта метафора (о звеньях цепи) к такому, например, Положению Вещей, как a R b, где a - маленькое звено, b - большое звено, а R - связь между ними?

А если Предметы изолированы? Допустим, Положение Вещей представляет собой конфигурацию шариков a, b и c, которые расположены на равном расстоянии друг от друга:

Нельзя сказать, что шарики не связаны между собой в определенном отношении, особенно если расстояние между ними является фиксированным. Но сказать, что шарики связаны, “как звенья в цепи”, будет в данном случае неуместным.

2.06 Это существование и несуществование Положений Вещей и является Реальностью. Существование Положений Вещей мы также называем позитивным Фактом, а несуществование негативным.

Понятие Реальности (Wirklichkeit) не является синонимом понятия Мир (Welt) в концептуальной системе “Трактата”. Главное отличие Реальности от Мира состоит в том, что Реальность определяет как существующие, так и несуществующие Положения Вещей, в то время как Мир - это совокупность только существующих Положений Вещей (подробно см. [Finch 1977 ]). Понятие Реальность у Витгенштейна сложнее и двусмысленнее понятия Мир. Реальность - это нечто более субъективно окрашенное, чем Мир, поэтому она допускает вымысел (как разновидность сферы возможного) в виде одной из своих ипостасей. Мир такого коррелята не допускает. Миру нельзя противопоставить ни вымысел, ни даже отсутствия мира. Мир либо есть, либо его нет. Реальность одновременно есть и ее нет. Она определяет все потенциальное, которое может стать, а может и не стать существующим. Реальность тесно связана с такими понятиями, как вымысел, существование и отрицание, к анализу которых мы еще вернемся. Забегая вперед, можно сказать, что, согласно Генри Финчу, различие между Реальностью и Миром в “Трактате” соответствует различию в нем же между Смыслом и Значением Пропозиции [Finch 1977 ]. Можно знать Смысл Пропозиции, не зная ее Истинностного Значения, то есть не зная того, является ли она истинной или ложной. Зная Смысл Пропозиции и при этом не зная ее Значения, мы знаем ту Реальность, которая соответствует этому смыслу, но не знаем, существуют ли те Факты, которые изображают этот фрагмент Реальности, то есть являются ли они частью Мира.

2.032 Способ, при помощи которого Предметы соединяются в Положение Вещей, является Структурой этого Положения Вещей.

2.033 Форма - Возможность Структуры.

В случае a R b Структура Положения Вещей заключается в том, что элементы “связаны, как звенья в цепи”. В случае (a, b, c) (когда шарики расположены на равном расстоянии друг от друга) Структура Положения Вещей сводится к фиксированному расстоянию между шариками.

2.034 Структура Факта определяется Структурой Положений Вещей.

Поскольку Факты состоят из одного или нескольких Положений Вещей, то ясно, что структура первого опосредована структурой последних. Допустим, имеется два Положения Вещей. Одно из них заключается в том, что три шарика находятся на фиксированном равном расстоянии друг от друга (a, b, c), а второе в том, что имеется цепь из трех связанных между собой звеньев (a’ b’ c’). Тогда в целом (a, b, c) (a’ b’ c’) и будет представлять собой неатомарный сложный Факт. Структура этого факта будет опосредована Структурой входящих в него Положений Вещей в том смысле, что в структуре Факта не может не присутствовать то, что присутствует в Структуре составляющих его Положений Вещей.

2.04 Совокупность всех существующих Положений Вещей есть Мир.

В определенном смысле это прямая парафраза раздела 1.1, так как совокупность всех существующих Положений Вещей - это то же самое, что совокупность Фактов, ибо Факт, по Э. Стениусу, это и есть существующие Положения Вещей. Однако, по законам мотивного развертывания, поскольку между 1.1 и 2.04 дано так много информации о том, что такое Положение Вещей, то последнее высказывание о Мире звучит уже на фоне этой информации отнюдь не как тавтология, в нем присутствует нечто новое. Так в сонатной форме тема по-разному звучит в экспозиции и в разработке.

2.05 Совокупность всех Положений Вещей определяет также и то, какие из них не существуют.

Положения Вещей относятся к сфере возможного, а не действительного. Мир как совокупность сущего, как действительный Мир, принимая только существующие атомарные Положения Вещей, тем самым отграничивает их от несуществующих. Так, например, если в Мире Положение Вещей p существует, то это тем самым означает, что его отрицание не‑p не существует.

2.061 Положения Вещей независимы друг от друга.

2.062 Из существования или несуществования одних Положений Вещей нельзя судить о существовании или несуществовании других.

Независимость Положений Вещей друг от друга и их невыводимость друг из друга следуют из логической простоты составляющих их элементов - Предметов. Допустим, имеется три шарика a, b, c и отношение R между ними. Допустим, что в мире M возможны три сочетания шариков, то есть три Положения Вещей: 1) a R b; 2) a R c; 3) b R c. Все эти три Положения Вещей независимы. Ни одно из них не следует из другого. Соединяясь одно с другим в структуре Факта, эти Положения Вещей будут продолжать сохранять независимость друг от друга. Так, наши три Положения Вещей, сочетаясь, могут дать семь Фактов (плюс восьмой “негативный Факт”):

I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
VIII.

Первый факт представляет собой конъюнкцию всех трех Положений Вещей, второй факт - конъюнкцию первого и второго; третий - первого и третьего; четвертый - второго и третьего. Пятый, шестой и седьмой реализуют какое-либо одно из Положений Вещей. Восьмой не реализует никакого.

Конъюнкция, констелляция является единственно возможной связью между независимыми Положениями Вещей, формирующими факты.

2.063 Совокупная Реальность есть Мир.

Этот раздел вызывает некоторое недоумение как противоречащий 2.06, в соответствии с которым Реальность по объему скорее шире, чем Мир, потому что в Реальность входят как существующие, так и несуществующие Положения Вещей. Здесь же получается, что понятие Мир по объему шире, чем Реальность. Получается также, что в соответствии с последним разделом Мир включает в себя и несуществующие Факты и Положения Вещей, входящие в Совокупную Реальность. Как объяснить это противоречие, мы не знаем.

2.1 Мы создаем себе Картины Фактов.

Здесь, по сути, начинается новая тема, изложение “картинной теории языка”, то есть речь уже пойдет не о сфере реальности, онтологии, а о сфере знаков. Здесь вводится один из важнейших для “Трактата” терминов - das Bild - Картина. В книге [Витгенштейн 1958 ] этот термин безусловно неудачно переведен как “образ”, хотя “образная теория” звучит складнее, чем “картинная теория”. Но слово “образ” совершенно неверно передает то, о чем говорит здесь Витгенштейн. Он говорит именно о картине, даже, может быть, о Картинке. Существует предание о том, как Витгенштейну пришло в голову, что язык - это Картина Реальности. Он сидел в окопе и рассматривал журнал. Вдруг он увидел комикс, где последовательно изображалась автомобильная катастрофа. Это и послужило толчком для создания знаменитой “картинной теории”. Авторы книги “Витгенштейновская Вена” [Janik - Toulmen 1973 ] считают, что понятие Bild настолько близко стоит к понятию модели Генриха Греца, чъя книга “Принципы механики” сыграла большую роль в формировании мировоззрения Витгенштейна и на которую он ссылается в “Трактате”, что, по их мнению, das Bild и следует переводить как “модель”: Мы создаем себе модели Фактов . Но тем не менее Витгенштейн сам разделяет эти термины. В 2.12 он говорит: Картина - это модель реальности.

2.11 Картины изображают Ситуации в Логическом пространстве, то есть в Пространстве существования или несуществования Положений Вещей.

2.12 Картина - это модель Реальности.

Для Витгенштейна Картина является знаком не Имени, а Факта и Ситуации. То есть, одним словом, для Витгенштейна Картина - это почти всегда Пропозиция. Являясь изображением не только существующего Факта, но и возможной Ситуации, Картина изображает не только реально существующее, но и воображаемое. Скульптура Венеры, рисунок собаки в учебнике зоологии, иллюстрация сказки - все это такие же картины, как и бюст Шелли, и фотография, изображающая реальное историческое событие, и карта Англии [Stenius 1960: 88 ], но первые изображают вымышленное, а вторые - реально существовавшее.

2.13 В Картине Предметам соответствуют элементы Картины.

2.131 Элементы Картины замещают в Картине Предметы.

2.14 Суть Картины в том, что ее элементы соединены друг с другом определенным образом.

Из этих разделов следует, что Картина в витгенштейновском смысле обладает свойством изоморфизма по отношению к тому, что она изображает. Ее элементы соответствуют Предметам, и они соединены между собой определенным образом, подобно тому как Предметы соединены в Положении Вещей и Положения Вещей в Ситуации. Здесь впервые в полную силу звучит лейтмотив изоморфизма между устройством Мира и устройством языка, определяющий всю композицию “Трактата” в целом.

2.141 Картина является Фактом.

Картина не только изображает Факты, но и сама является Фактом. Это означает, во-первых, что Картина - не Предмет. Во-вторых, это может означать, что картина может стать объектом изображения (денотатом) другой картины. Так, картина Рафаэля, сфотографированная на пленку, является Фактом, Картиной которого является изображение на пленке. Но и фотография является Фактом, так как она существует в мире Фактов наравне с другими Фактами, то есть ей случается или не случается быть, она состоит из элементов, которые являются аналогами Положений Вещей и распадаются на конфигурации аналогов Предметов внутри Картины. Здесь может показаться, что такое понимание Картины ведет к бесконечному регрессу. Картина Картины, Картина Картины Картины и т. д. В начале XX века Рассел предложил теорию типов для решения подобных парадоксов, которую Витгенштейн критикует в “Трактате”, противопоставляя ей идею оппозиции того, что может быть сказано (Sagen), тому, что может быть показано (Zeigen). (Подробнее об этом см. комментарии к 3.331-3.333.) Так или иначе, идея Картины, изображающей Картину, была чрезвычайно актуальна для XX века (см. [Dunne 1920, 1930, Руднев 1992 ]), причем не только в философии, но и в культуре и искусстве - идея текста в тексте (см. [Текст в тексте 1981 ]). Витгенштейн эту проблему обходит во многом потому, что его “Картина Мира” стремится удержать постпозитивистскую метафору метафизики XIX века (о консерватизме Витгенштейна см. [Nyiri 1982 , Руднев 1998 ]), в соответствии с которой Мир, как бы он ни был сложен, - один.

2.15 Из того, что элементы Картины соединены друг с другом определенным образом, видно, что, стало быть, и Вещи соединены друг с другом.

Эта связь элементов Картины называется ее Структурой, а Возможность этой Структуры - Формой отображения.

Так же, как при описании Положения Вещей, Витгенштейн при описании Картины выделяет в Картине Структуру и Логическую Форму (Форму отображения) как Возможность этой Структуры. Именно благодаря тому, что внутри Картины ее элементы взаимосвязаны так, как взаимосвязаны Вещи в Положении Вещей, Картина и имеет Возможность отображать Положение Вещей.

2.151 Форма отображения есть Возможность того, что Вещи соединяются друг с другом подобно элементам Картины.

2.1511 Вот так Картина соотносится с Реальностью: по касательной к ней.

2.1512 Она мерило, приложенное к Реальности.

2.15121 Только предельные точки его шкалы соприкасаются с основаниями измеряемого Предмета.

Эти положения можно прояснить, если представить карту местности в виде Картины и провести от нее проекцию на местность:

Точки a, b, c и d на карте будут расположены изоморфно точкам A, B, C и D на местности. Витгенштейн, правда, предлагает несколько другую метафору Картины - измерительный прибор, линейку:

Чтобы измерить реальность линейкой, нужно, чтобы линейка и реальность соприкасались лишь краями. В дальнейшем Витгенштейн конкретизирует эти положения, говоря о методе проекции в 3.1011 -3.14.

2.1513 В соответствии с таким пониманием предполагается, что Картине также принадлежит и отношение отображения, оно и делает ее Картиной.

2.1514 Суть отношения отображения состоит в идентификации элементов Картины и соответствующих Сущностей.

2.1515 Это идентифицирующее устройство нечто вроде органов чувств Картины, которыми Картина соприкасается с Реальностью.

Какие Сущности изображает Картина? Если Картина - это наиболее фундаментальная для Витгенштейна Элементарная Пропозиция, которая является Картиной атомарного Положения Вещей, то Сущностями, с которыми соотносятся элементы Картины, являются простые Предметы. Если Картина - это сложная Пропозиция, то эти сущности - комплексные предметы, составляющие Фактов и Ситуаций.

Представление о том, что отношение отображения сродни органам чувств, то есть язык отображает реальность, подобно тому как это делают органы чувств, уже таит в себе в свернутом виде понимание того, что это отображение может быть и неадекватным. Ср. 4.002. Речь маскирует Мысль . И далее.

2.16 Чтобы быть Картиной, Факт должен иметь нечто общее с изображаемым.

2.161 В Картине и в изображенном ею должно быть нечто тождественное, так чтобы одно вообще могло бы быть Картиной другого.

2.17 То нечто, что Картина должна иметь общим с Реальностью, чтобы быть в состоянии изображать ее тем или иным способом - правильно или неправильно, - есть Форма отображения.

При описании отношений Картины и Реальности Витгенштейн употребляет три глагола, соответственно:

изображать	отражать	отображать

По Стениусу, первые два слова являются синонимами и относятся к воображаемым денотатам - изображать и отражать Картина может прежде всего Положение Вещей и Ситуацию (ср. также [Black 1966: 74-75 ]). Понятие Abbildung относится к действительному Миру, отображать Картина может лишь Реальный Факт. В своем переводе мы придерживались указаний Э. Стениуса.

По мысли Витгенштейна, сколь абстрактной ни была бы Картина, она должна иметь нечто общее с тем, что она изображает. Так, если предложение Я изучаю “Логико-философский трактат” является Картиной того Факта, что я изучаю “Логико-философский трактат”, то и у факта и у предложения должно быть что-то общее и даже тождественное. Это Форма отображения - возможность Логической Структуры, связывающей Элементы Картины и элементы Факта. Какова Форма отображения того Факта, что я изучаю “Трактат”? То, что есть некий объект a (Я) и некий объект b (“Трактат”) и отношение R “изучать”, которое носит асимметричный и нетранзитивный характер. И Картина, и Факт имеют общей эту Структуру: a R b.

2.171 Картина может изображать любую Реальность, Формой которой она располагает.

Пространственная Картина - это все пространственное, цветовая - все цветовое.

Это положение не следует, по-видимому, понимать в абсолютном смысле. Скажем, звуковые волны музыкальной мелодии (звуковая Картина) могут быть переведены в графические линии партитуры (пространственная Картина). Об этом сам Витгенштейн неоднократно пишет ниже.

2.172 Однако свою Форму отображения Картина отображать не может. Она проявляется в ней.

Это один из самых ключевых, трудных для понимания и спорных разделов “Трактата”. С него начинается мистический лейтмотив этого произведения, мотив молчания, того, что не может быть сказано. Ранее уже говорилось, что Картина может быть картиной Картины и так до бесконечности. Тот факт, что, по Витгенштейну, Картина не может отображать свою Форму отображения, то есть эксплицитно заявить о самой себе, что она устроена таким-то и таким-то образом, а это может лишь проявиться в структуре Картины, снимает необходимость решения парадокса картины в картине. Так, картина не может сказать про себя: “Я состою из двух объектов и асимметричного отношения между ними”. Это не будет выражением идеи Формы отображения той Картины, это будет другая Картина, говорящая о первой, но равноправная с первой и имеющая свою собственную, невыразимую в словах форму отображения. Отсюда критика и неприятие Витгенштейном теории типов Рассела, который решал парадоксы теории множеств типа парадокса лжеца “Я сейчас лгу” введением нескольких иерархий языков (подробнее см. ниже коммент. к 3.331-3.333). По Витгенштейну, сама Форма отображения высказывания “Я сейчас лгу” однозначно указывает на его бессмысленность, и поэтому нет необходимости вводить иерархию высказываний. Соотношение субъекта, выраженного личным местоимением первого лица и глаголом в настоящем времени, указывающим на произведение действия, само указывает на бессмысленность сочетания “Я сейчас лгу”. (Ср. анализ сочетания “Я сплю” у Н. Малкольма [Малкольм 1993 ] и анализ иллокутивного самоубийства у З. Вендлера [Вендлер 1985 ]).

2.173 Картина изображает свой Объект извне (ее точка зрения является ее Формой изображения), поэтому Картина изображает свой Объект верно или неверно.

Как уже говорилось, Форма отображения имеется лишь у Картин, изображающих действительные Факты. В данном же случае говорится просто об объекте изображения. Поэтому здесь Витгенштейн вводит новое понятие - Форма изображения (Form der Darstellung). Каждая Картина должна иметь Форму изображения, так как каждая Картина что-нибудь да изображает, будь то действительный Факт или возможная ситуация.

2.174 Но Картина не может выйти за пределы своей Формы изображения.

Другими словами, Картина не может изобразить того, чего не видно с ее Standpunkt’а, что не входит в ее Форму изображения. Если мы сфотографируем некую сценку, где, предположим, сидят и разговаривают люди, то мы не сможем воспроизвести по фотографии их разговор. Если же мы запишем их разговор на пленку, то мы не сможем восстановить жестов и взглядов разговаривающих. Камера и магнитофон не могут выйти за пределы своей Формы изображения.

2.18 То, что любая Картина независимо от того, какой она Формы, должна иметь общим с Реальностью, чтобы она вообще была в состоянии ее изображать - правдиво или лживо, - это Логическая Форма, то есть Форма Реальности.

Картина может быть пространственной, звуковой, цветовой, но она всегда имеет некую Логическую Форму. То есть Картина может иметь любую структуру, но она обязана иметь какую-нибудь структуру. И Картина может не изображать фрагментов действительного Мира, но какой-нибудь мир, какую-нибудь реальность она обязательно должна изображать. Так, если мы засветили пленку, то мы получим Картину не Реальности (которая получилась бы, если бы мы не засвечивали пленку), но Картину засвеченной пленки.

2.181 Картина, Форма отображения которой является Логической Формой, называется Логической Картиной.

Здесь, кажется, кроется противоречие с предыдущим разделом, из которого следует, что Логическая Форма с необходимостью присуща любой Картине. Возможно, это следует понимать не столь строго математически. Тот факт, что если Форма отображения является Логической Формой, то Картина является Логической Картиной, не означает, что они могут не совпадать. Ведь уже в следующем разделе говорится, что любая Картина в то же время является и Логической Картиной. Тут важно, что речь идет о возможности выполнять функцию Логической Картины - отображать Мир (2.19). Любая Логическая Картина может отображать Мир. Но на самом деле любая Картина является в то же время Логической Картиной. Стало быть, любая Картина может отображать Мир. Надо только, чтобы она, так сказать, предприняла усилие по направлению к этому.

Допустим, у нас есть портрет какого-то человека, написанный неизвестным художником. Мы не знаем, кого именно этот портрет изображает и изображает ли он вообще какого-то конкретного человека. Эта Картина имеет форму отображения. Но обладает ли она Логической Формой? Мы можем приписать ей Логическую Форму в том случае, например, если будет доказано, что эта картина является портретом некоего определенного человека, и это будет доказано экспертизой. До тех пор эта картина будет выражать лишь возможное Положение Вещей, а не действительное, она будет обладать Логической Формой лишь ex potentia.

2.19 Логическая Картина может отображать Мир.

Имеется в виду прежде всего, что Логическая Картина - это Пропозиция, которая может отражать Мир, будучи истинной или ложной (возможность истинности или ложности составляет Логическую Форму Пропозиции).

2.2 Картина имеет с отображаемым общую Логическую Форму отображения.

Когда мы устанавливаем, чьим портретом является картина, мы делаем это путем установления тождества Логической Формы отображения. Семантически суть этой процедуры сводится к тому, что мы устанавливаем, что портрет похож на оригинал. Синтаксическая сторона дела заключается в том, что мы интуитивно устанавливаем тождество или очень большое сходство тех или иных пропорций лица прототипа (возможно, изображенного на другой картине или фотографии) с лицом, изображенным на картине.

2.201 Картина отображает Реальность посредством представления Возможности существования и несуществования Положений Вещей.

2.202 Картина изображает некие возможные Ситуации в Логическом пространстве.

2.203 Картина содержит Возможность той Ситуации, которую она изображает.

Картина может изображать “простой возможный Факт”- Положение Вещей - и “сложный возможный Факт”- Ситуацию. Сам этот акт изображения показывает, что это Положение Вещей или эта Ситуация может стать или не стать действительным Фактом (тем, чему случается быть). Например, если на коробке нарисован чайник, то это может означать, что там лежит чайник. Но если чайника в коробке не окажется, то это не значит, что Картина была неверной. Картина не утверждает, что в данный момент чайник с необходимостью находится в коробке, но она утверждает, что это коробка из-под чайника, так что в принципе вполне вероятно, что чайник может находиться в ней, что это было бы, так сказать, семиотически легитимно.

Но что значит, что Картина содержит Возможность Ситуации, которую она изображает? Конечно, Картина на коробке, изображающая чайник, говорит, что здесь, возможно, лежит чайник, и в этом случае она содержит Возможность Ситуации, в соответствии с которой в коробке лежит чайник. И возможно, что она также содержит возможность того, что в коробке нет чайника. Но представим, что в коробку из-под чайника кто-то положил 13 китайских гравюр на шелку. Содержит ли Картина, изображенная на коробке, Возможность того, чтобы в коробке лежали 13 китайских гравюр? Картина на коробке, изображающая чайник, говорит, что это коробка из-под чайника, но в принципе возможно, чтобы здесь лежало все что угодно, что может сюда поместиться по чисто пространственным параметрам. Таким образом, Картина, изображающая чайник на коробке из-под чайника, содержит также и невозможность того, что в коробке лежит противотанковый гранатомет, фонарный столб длиной в 10 метров и все, что превышает размеры коробки.

2.21 Картина соответствует или не соответствует Реальности, она правильна или неправильна, истинна или ложна.

2.22 Картина изображает то, что на ней изображено, независимо от того, истинна она или ложна, посредством Формы отображения.

Картина, изображающая чайник на коробке из-под чайника, в которой лежат 13 китайских гравюр на шелку, является ложной Картиной в том случае, если кто-то прочтет изображенное на ней как “Внутри этой коробки в данный момент находится чайник”. Но то, что изображено на картине - ее Смысл - чайник, - не зависит от соотнесения картины с Реальностью (от ее Значения, референции). Допустим, на дороге неправильно поставлен знак, запрещающий проезд. Тот факт, что этот знак помещен сюда неправильно или незаконно, не отменяет того, что Смысл Знака в том, что проезд запрещен, хотя на самом деле он здесь никем запрещен не был.

2.221 То, что изображает Картина, является ее Смыслом.

Разграничение между Смыслом (Sinn) и Значением (Bedeutung) принадлежит Г. Фреге [Фреге 1997 ], одному из непосредственных предшественников и учителей Витгенштейна. Фреге понимал смысл как способ реализации значения в знаке. В том, что касается предложения, значением, по Фреге, является возможность предложения быть истинным или ложным, а смыслом - выраженное в предложении суждение. Это-то суждение и является тем, что изображает картина и что независимо от того, является ли она истинной или ложной, то есть от Истинностного Значения.

2.222 В соответствии или несоответствии ее Смысла Реальности заключается ее Истинность или Ложность.

Здесь следует помнить, что понятие Реальности у Витгенштейна означает некую биполярную среду, где одинаково присутствуют и существующие и возможные Положения Вещей и Ситуации [Finch 1977 ]. Попадая в эту среду, соотносясь с ней, Смысл Пропозиции как будто начинает отклоняться то к одному полюсу, то к другому, в зависимости от того, истинной или ложной является Пропозиция.

2.223 Чтобы узнать, истинна Картина или ложна, мы должны соотнести ее с Реальностью.

Последняя процедура далеко не всегда возможна. Она называется верификацией и является одним из важнейших принципов философской школы, унаследовавшей многие идеи “Трактата”, - Венского кружка. Венцы считали, что для того, чтобы принцип верификационизма действовал, необходимо все предложения свести к так называемым протокольным предложениям, то есть таким предложениям, которые описывают непосредственно видимую и ощущаемую реальность (см., например, [Шлик 1993 ]). Такой редукционизм впоследствии оказался малопродуктивным, часто просто невозможным. Оказалось, что едва ли не большую часть предложений языка невозможно проверить на истинность или ложность, что говорило о неадекватности верификационистского принципа. Идея о том, чтобы изгнать из речевой деятельности предложения, истинность или ложность которых проверить невозможно, например идеологические лозунги: “Коммунизм - это молодость мира”, “Империализм - это загнивающий капитализм”, оказалась бесперспективной. В 1920-1930-е годы, когда тоталитарная идеология стала захватывать мир, аналитическая философия стала призывать к толерантности по отношению к языку, то есть не к борьбе с некорректными высказываниями, а к внимательному изучению их как единственной реальности языка. В 1940-х годах к этому пришел и Витгенштейн.

2.224 Из одной лишь Картины самой по себе не узнать, истинна она или ложна.

Логические, априорно истинные Пропозиции типа А = А, которые являются истинными без соотнесения их с реальностью, исходя только из их логико-семантической структуры (L-истинные, как называет их Р. Карнап [Карнап 1959 ]), Витгенштейн не считал Пропозициями и, соответственно, Картинами, так как, по его мнению, они являются Тавтологиями, не несут никакой информации о Мире и не являются отображением Реальности (подробно об этом см. коммент. к 4.46-4.4661).

2.225 То, что было бы a priori Картиной, было бы ничем.

Как позже сказал Витгенштейн в Кембриджских лекциях 1932 года, нельзя сказать, что портрет похож на оригинал, располагая только портретом [Витгенштейн 1994: 232 ].

(продолжение в № 3 за 1999 г. )

Литература

Принятые сокращения

В 1994 - Витгенштейн Л. Избранные работы. Часть 1. М., 1994.

ЛВ 1994 - Людвиг Витгенштейн: Человек и мыслитель. М. 1994.

Бартли У. У. Витгенштейн // ЛВ 1994.

Вендлер З. Иллокутивное самоубийство // НЛ, 16, 1985.

Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. М., 1958.

Витгенштейн Л. Лекция об этике // Даугава, 2, 1989 .

Витгенштейн Л . Логико-философский трактат // В 1994.

Витгенштейн Л. Лекции: Кембридж 1930-1932 // ЛВ 1994.

Витгенштейн Л. Из “Тетрадей 1914-1916” // Логос, 6, 1995.

Грязнов А.Ф. Эволюция философских взглядов Л. Витгенштейна: Критический анализ. М., 1985 .

Карнап Р. Значение и необходимость: Исследование по семантике и модальной логике. М., 1959.

Крипке С. Семантическое рассмотрение модальной логики // Семантика модальных и интенсиональных логик. М., 1979.

Лотман Ю. М. Феномен культуры // Учен. зап. Тартуского ун-та. Тр. по знаковым системам, Т. 10, 1978.

Малкольм Н. Состояние сна. М., 1993 .

Малкольм Н. Людвиг Витгенштейн: Воспоминания // ЛВ 1994.

Налимов В. В . Вероятностная модель языка: О соотношении естественных и искусственных языков. М., 1979.

Руднев В. Текст и реальность: Направление времени в культуре // WienerslawistischerAlmanach, 17, 1986 .

Руднев В. Серийное мышление // Даугава, 3,1992.

Руднев В. Витгенштейн: - вскользь, по касательной // ХЖ, 8, 1995 .

Руднев В. Феноменология события // Логос, 4, 1993.

Руднев В. П. Витгенштейн и ХХ век // Вопр. философии, № 5, 1998 .

Текст в тексте: Учен. зап. Тартуского ун-та. Тр. по знаковым системам, Т. 14, 1981.

Фреге Г. Смысл и значение / Готлоб Фреге. Избранные работы. М., 1997.

Хинтикка Я. Логико-эпистемологические исследования. М., 1980.

Шлик М. Поворот в философии // Аналитическая философия: Избр. тексты. М., 1993 .

Шопенгауэр А. Собр. соч. Т. 1. М., 1992 .

Anscombe G. E. M. An Introduction to Wittgenstein Tractatus. L., 1960.

Berlin B., Kay P. Basic color terms. Berkeley, 1969

Black M . A Companion to Wittgenstein’s Tractatus. Ithaca, 1966 .

Canfield J . Wittgenstein and Zen // Ludwig Wittgenstein: Critical Assaisements, v.4. L., 1986 .

Copi I. M. Objects, properties and relations in the Tractatus // Essays on Wittgenstein’s Tractatus. N. Y., 1966.

Dunne J. W . An Experiment with time. L., 1920.

Dunne J. W . The Serial universe. L., 1930.

Engelmann P. Letters from Ludwig Wittgenstein / With Memoir. N.Y. 1968.

Finch H. L. Wittgenstein. The Early philosophy. N.Y., 1977.

Findley J. Wittgenstein. L., 1984.

Fogelin R . Wittgenstein. L., 1976.

Gudmunsen C . Wittgenstein and buddhism. L., 1977.

Janic A., Toulmen S. Wittgenstein’s Vienna. L., 1973.

Keyt D. Wittgenstein’s notion of an object // Essays on Wittgenstein’s Tractatus. N. Y. 1966.

Kripke S. Naming and necessity. Cambr. (Mass), 1980.

Malcolm N. Nothing is hidden. Ox., 1986 .

Maslow A. A. Study on Wittgenstein’s Tractatus. Berkeley, 1961.

McGuinnes B. F. Wittgenstein: A Life. V. 1. Young Ludwig. L., 1988.

Monk R. Ludwig Wittgenstein: The Duty of genius. L., 1990.

Ny í ri J. C. Wittgenstein’s later work in relation to conservatism // Wittgenstein and his times / Ed. B. F. McGuinnes. Ox. 1982.

Prior A. N. Past, present and future. Ox., 1967 .

Russell B. An Inquiry into meaning and truth. L., 1980 .

Stenius E. Wittgenstein’s Tractatus: A Critical expositions of its main lines of thought. Ox., 1960 .

Waismann F. Wittgenstein und der Wiener Krais. Ox., 1967.

Weisgerber L. Von der Kräften der deutschen Sprache. Bd. 2. Vom Weltbild der deutschen Sprache. Düsseldorf, 1950.

Wiersbicka A. Semantics primitives. Frankfurt a. M., 1972 .

Wiersbicka A. Lingua mentalis. Sydney, 1980 .

Wittgenstein L. Logisch-philosophische Abhandlung / With new translation by D. F. Pears and B. F. McGuinnes. L., 1978.

Wittgenstein L. Notebooks 1914-1916. Ox., 1980.

Wright G. H. Wittgenstein. Ox., 1982.

1.1. Мир – совокупность фактов, а не предметов.

1.11. Мир определяется фактами и тем, что все они суть факты.

1.12. Совокупность фактов определяет все то, что имеет место, а также то, что не имеет места.

1.13. Мир есть факты в логическом пространстве.

1.2. Мир членится на факты.

1.21. Всякий факт может иметь место или не иметь места, а прочее останется неизменным.

2. То, что имеет место – факт, – есть совокупность позиций.

2.01. Позиция определяется связями между объектами (предметами, вещами).

2.011. Для предметов принципиально, что они являются возможными элементами позиций.

2.012. В логике нет случайностей: если нечто может воплотиться в позиции, возможность возникновения позиции должна изначально присутствовать в этом нечто.

2.0121. Если выяснится, что ситуация включает в себя предмет, который уже существует сам по себе, это может показаться случайностью.

Если предметы (явления) способны воплощаться в позициях, эта возможность должна присутствовать в них изначально.

(Ничто в сфере логики не является просто возможным. Логика оперирует всеми возможностями, и все возможности суть ее факты.)

Мы не в силах вообразить пространственные объекты вне пространства или временны́е объекты вне времени; точно так же нельзя вообразить объект, лишенный возможности сочетаться с другими.

И если я могу вообразить объекты, сочетающиеся в позициях, то я не могу вообразить их вне возможности этого сочетания.

2.0122. Предметы независимы настолько, насколько они способны воплощаться во всех возможных позициях, но эта форма независимости является и формой связи с позициями, формой зависимости. (Невозможно, чтобы слова одновременно выступали и сами по себе, и в суждениях.)

2.0123. Если мне известен объект, то известны и все его возможные воплощения в позициях.

(Всякая из этих возможностей является составной частью природы объекта.)

Новые возможности возникнуть задним числом попросту не способны.

2.01231. Если я стремлюсь познать объект, мне нет необходимости узнавать его внешние свойства, но я должен узнать все его внутренние свойства.

2.0124. Если даны все объекты, значит, даны и все возможные позиции.

2.013. Каждый предмет и каждое явление сами по себе находятся в пространстве возможных позиций. Я могу вообразить это пространство пустым, но не способен вообразить объект вне этого пространства.

2.0131. Пространственный объект должен находиться в бесконечном пространстве. (Точка пространства – аргументное место.)

Пятну в поле зрения не обязательно быть красным, однако оно должно иметь цвет, поскольку оно, так сказать, окружено цветовым пространством. Тон должен иметь некую высоту, осязаемые предметы должны иметь некую твердость, и так далее.

2.014. Объекты содержат возможности всех ситуаций.

2.0141. Возможность воплощения в позиции есть форма объекта.

2.02. Объекты просты.

2.0201. Всякое утверждение о совокупностях разложимо на утверждения об элементах совокупностей и на суждения, которые описывают совокупности в их полноте.

2.021. Объекты образуют субстанцию мира. Вот почему они не могут быть составными.

2.0211. Если у мира нет субстанции, тогда осмысленность суждения зависит от истинности другого суждения.

2.0212. В этом случае мы не можем нарисовать картину мира (равно истинную или ложную).

2.022. Очевидно, что мир воображаемый, сколько угодно отличный от реального, должен иметь с последним нечто общее – форму.

2.023. Объекты суть то, что составляет эту неизменяемую форму.

2.0231. Субстанция мира способна определять только форму, но не материальные свойства. Ибо лишь посредством суждений проявляются материальные свойства – лишь посредством конфигурации объектов.

2.0232. В известном смысле объекты бесцветны.

2.0233. Если два объекта обладают одинаковой логической формой, единственное различие между ними, оставляя в стороне внешние свойства, заключается в том, что они различны.

2.02331. Либо предмет (явление) обладает свойствами, которых лишены все прочие, и в этом случае мы можем целиком положиться на описание, чтобы отличить его от остальных; либо, с другой стороны, несколько предметов (явлений) наделены общими свойствами, и в таком случае различить их не представляется возможным.