Лев толстой юность читать по главам. Толстой «Юность» – анализ
Юность» Толстого, где описывается жизнь Николеньки Иртеньева и его постепенное взросление. Именно в последней части мы видим его нравственное становление, нравственное взросление человека, который все-таки выбрал правильный путь в своей жизни, хоть на его пути было очень много соблазнов и друзей, для которых были важны лишь развлечения с выпивкой и сигарой в руках.
Прочитав произведение «Юность» в кратком содержании по главам, мы имеем возможность проследить духовный и нравственный рост героя произведения. Читая последнюю работу, что вошла в трилогию Толстого «Юность» в кратком содержании мы понимаем, что с каждой главой, с каждым событием Николенька преодолевает свои недостатки, он осознает, что правильно, а что нет и стыдится своих неправильных поступков. А в этом как раз и есть взросление.
Толстой Юность краткое содержание
Еще вначале произведения Толстого «Юность» мы видим, что Николеньке шестнадцать и именно с этого периода начинается его юная пора, пора вступительных экзаменов и учебы в университете. Для Николая период юности начал с осознания того, что назначение человека в жизни — это стремление к совершенствованию. В самом начале произведения Николай решает вести правильную жизнь, он мечтает хорошо учиться, помогать бедным, хочет стать известным. Заводит «правила жизни», записав на бумаге свои планы, от которых он решил не отступать. Вообще Николай очень часто размышляет о смысле существования, о человеческом предназначении, о том, какое оно будущее.
Когда Николай поступил, отец дал ему в пользование личного кучера и лошадь. С этого момента Николенька почувствовал себя взрослым и стал делать ошибки. Первым делом он отправляется в табачный отдел и попробовал впервые закурить. Затем в ресторане с братом и приятелями Николай пробует спиртное, а после и вовсе устраивает ссору. За все это Николаю потом было очень стыдно и это уже большой шаг к взрослению, ведь только осознание своих неправильных поступков может быть свидетельством того, что ты становишься взрослым и готов отвечать за свои действия.
В деревне, куда он приехал на лето, Николай часто думает о любви,о том, какая она может быть. Когда наступает период учебы, Николай ни к каким компаниям не примыкает, зато для него настала пора влюбленности, он постоянно влюблялся, но все влюбленности быстро проходили. А позже Николай завел новых товарищей, а вот со своим другом Нехлюдовым стал общаться реже, затем и вовсе поссорился. Новая дружба привела к тому, что Николай завалил первый же экзамен. Этот провал он очень сильно переживал и не выходил из комнаты.. Там он нашел тетрадь с правилами своей жизни и вспомнил о своих мечтаниях. Он осознал, что вел себя некрасиво, что мог предать свои стремления к совершенствованию и у него проступили слезы раскаяние. Он пообещал себе вновь стать на путь праведности и духовного развития.
В повести «Юность» Толстого, мы увидели ошибки главного героя, но самое главное, это то, что герой осознал свои ошибки. В произведении Льва Николаевича Толстого «Юность», автор показал нам взросление героя, которое происходило на ошибках, разочарованиях, разбитых мечтах и на вере в лучшее будущее.
План:
1. Николеньке 16 и он мечтает о своем будущем
2. Экзамены и первое разочарование от проваленного экзамена
3. Поступление, самостоятельная жизнь и первые ошибки
4. Визиты знакомым
5. Любовь, мечты о женитьбе на Вареньке
6. Лето в деревне, женитьба отца
7. Начало учебы, влюбленность Николеньки
8. Дружба с Нехлюдовым и их ссора
9. Новые товарищи и провал на первом экзамене
10. Осознание ошибок. Новая жизнь
Идет шестнадцатая весна Николая Иртеньева. Он готовится к экзаменам в университет, переполнен мечтаниями и размышлениями о будущем своем предназначении. Чтобы яснее определить цель жизни, Николай заводит отдельную тетрадь, куда записывает обязанности и правила, необходимые для нравственного совершенствования. В страстную среду в дом приезжает седой монах, духовник. После исповеди Николай чувствует себя чистым и новым человеком. Но ночью он вдруг вспоминает один свой стыдный грех, который скрыл на исповеди. Он почти не спит до утра и в шестом часу спешит на извозчике в монастырь, чтобы исповедаться вновь. Радостный, Николенька возвращается обратно, ему кажется, что лучше и чище его нет человека на свете. Он не удерживается и рассказывает о своей исповеди извозчику. И тот отвечает: "А что, барин, ваше дело господское". Радостное чувство улетучивается, и Николай даже испытывает некоторое недоверие к своим прекрасным наклонностям и качествам.
Николай успешно выдерживает экзамены и зачислен в университет. Домашние поздравляют его. По приказанию отца, в полное распоряжение Николая поступают кучер Кузьма, пролетка и гнедой Красавчик. Решив, что он уже совсем взрослый, Николай покупает на Кузнецком мосту много разных безделушек, трубку и табак. Дома он пытается закурить, но чувствует тошноту и слабость. Заехавший за ним Дмитрий Нехлюдов укоряет Николая, разъясняя всю глупость курения. Друзья вместе с Володей и Дубковым едут в ресторан отмечать поступление младшего Иртеньева в университет. Наблюдая поведение молодых людей, Николай замечает, что Нехлюдов отличается от Володи и Дубкова в лучшую, правильную, сторону: он не курит, не играет в карты, не рассказывает о любовных похождениях. Но Николаю из-за мальчишеского восторга перед взрослой жизнью хочется подражать именно Володе с Дубковым. Он пьет шампанское, закуривает в ресторане папиросу от горящей свечи, которая стоит на столе перед незнакомыми людьми. В результате возникает ссора с неким Колпиковым. Николай чувствует себя оскорбленным, но всю свою обиду срывает на Дубкове, несправедливо накричав на него. Понимая всю ребячливость поведения своего друга, Нехлюдов успокаивает и утешает его.
На следующий день по приказанию отца Николенька отправляется, как уже вполне взрослый человек, делать визиты. Он посещает Ва-лахиных, Корнаковых, Ивиных, князя Иван Иваныча, с трудом выдерживая долгие часы принужденных бесед. Свободно и легко Николай чувствует себя лишь в обществе Дмитрия Нехлюдова, который приглашает его с визитом к своей матери в Кунцево. По дороге друзья беседуют на разные темы, Николай признается в том, что в последнее время совершенно запутался в разнообразии новых впечатлений. Ему нравится в Дмитрии спокойная рассудительность без оттенка назидательности, свободный и благородный ум, нравится, что Нехлюдов простил постыдную историю в ресторане, как бы не придав ей особенного значения. Благодаря беседам с Дмитрием, Николай начинает понимать, что взросление - не простое изменение во времени, а медленное становление души. Он восхищается другом все больше и, засыпая после разговора в доме Нехлюдовых, думает о том, как было бы хорошо, если бы Дмитрий женился на его сестре или, наоборот, он женился на сестре Дмитрия.
На другой день Николай на почтовых уезжает в деревню, где воспоминания о детстве, о маменьке с новой силой оживают в нем. Он много думает, размышляет о своем будущем месте в свете, о понятии благовоспитанности, которое требует огромного внутреннего труда над собой. Наслаждаясь деревенской жизнью, Николай с радостью осознает в себе способность видеть и чувствовать самые тонкие оттенки красоты природы.
Отец в сорок восемь лет женится во второй раз. Дети мачеху не любят, у отца с новой женой через несколько месяцев складываются отношения "тихой ненависти".
С началом учебы в университете Николаю кажется, что он растворяется в массе таких же студентов и во многом разочарован новой жизнью. Он мечется от разговоров с Нехлюдовым до участия в студенческих кутежах, которые осуждаемы его другом. Иртеньева раздражают условности светского общества, которые кажутся в большей своей части притворством ничтожных людей. Среди студентов у Николая появляются новые знакомые, и он замечает, что главной заботой у этих людей является получение от жизни прежде всего удовольствия. Под влиянием новых знакомых он неосознанно следует такому же принципу. Небрежность в учебе приносит свои плоды: на первом экзамене Николай проваливается. Три дня он не выходит из комнаты, чувствует себя истинно несчастливым и потерявшим всю прежнюю радость жизни. Дмитрий посещает его, но из-за охлаждения, которое наступает в их дружбе, сочувствие Нехлюдова кажется Николаю снисходительным и поэтому оскорбительным.
Однажды поздно вечером Николай достает тетрадь, на которой написано: "Правила жизни". От нахлынувших чувств, связанных с юношескими мечтаниями, он плачет, но уже слезами не отчаяния, а раскаяния и морального порыва. Он решается вновь писать правила жизни и никогда уже не изменять им. Первая половина юности заканчивается в ожидании следующей, более счастливой.
Николаю Иртеньеву, главному герою повести, идет шестнадцатый год. Это добрый, умный и чуткий молодой человек, много размышляющий о жизненных ценностях и самосовершенствовании. Одним из источников вдохновения является его дружба с Дмитрием Нехлюдовым, которым Николенька искренне восхищен. Он мечтает об учебе в университете, о добрых поступках и помощи беднякам.
Николай исповедуется духовнику. Он ощущает себя после исповеди счастливым, нравственно переродившимся, готовым к новой жизни человеком. Поздним вечером юноша спохватывается, что не рассказал об одном прегрешении, мучается этим, а утром отправляется в монастырь. Здесь главный герой получает благословение монаха. Теперь его переполняет чувство особой чистоты, но оно быстро исчезает из-за мелких неурядиц.
Николенька решает завести особую тетрадь и записывать туда правила и обязанности, необходимые для определения цели в жизни.
Поступление в университет
Все домашние за исключением старшего брата Володи и гувернера Сен-Жерома уезжают в деревню. Весна и полная свобода расслабляют героя, мешают ему до конца серьезно отнестись к подготовке к экзаменам.
Первым он должен выдержать экзамен по истории. К нему Николай готов и за блестящий ответ получает отличную оценку. Вторым экзаменом была математика. Николенька не подготовил два билета. Ответ на один – по биному Ньютона – ему объясняет Нехлюдов. Николай вытягивает вопрос по второй невыученной теме. Ему удается обменяться темами с другим поступающим. В результате он снова сдает на отлично. Латинский язык младший Иртеньев сдал на самую низшую оценку. Он считает ее незаслуженной, так как ему дали для перевода текст, которого не было в подготовке к экзаменам.
Последнее испытание – закон божий – позади. Николай принимает поздравления в связи с поступлением. Он чувствует себя взрослым. Пробует курить трубку, едет вместе с Нехлюдовым, Володей и его приятелем Дубковым в ресторан отпраздновать свой успех.
Здесь происходит инцидент, о котором Николенька будет вспоминать долгие годы. Выпив несколько бокалов шампанского, он решил прикурить от свечи, стоящей на соседнем столике. Возникает неприятная ссора с незнакомым ему человеком.
Визиты
Перед отъездом в деревню отец попросил Николеньку нанести визиты знакомым. У Валахиных он встречает Сонечку, которую не видел около трех лет. Герой решает, что он влюблен в нее. У Корнаковых герою подсказывают, что его отношение к князю Ивану Ивановичу должно быть обязательно почтительным. Ведь речь идет о наследстве. Семейство Ивиных показывает гостю свою холодность. Князь Иван Иванович кажется Николеньке неискренним, а его ласковость — притворной. Николаю стоило огромного терпения выдержать эти вынужденные беседы. Ему откровенно скучно.
На даче у Нехлюдова
Николай едет погостить на дачу к Нехлюдовым. Здесь он знакомится с матерью, сестрой и тетей Дмитрия. Софья Ивановна (тетя) искренне восхищает героя, он видит ее настоящую деятельную любовь к людям. А вот в Любови Сергеевне, девушке, которая живет в доме у Нехлюдовых, Николенька не видит ничего интересного. Хотя в нее влюблен Дмитрий. На даче герою очень комфортно, потому что отношение к нему серьезное, как ко взрослому.
Николеньке очень понравилась младшая сестра Дмитрия – Варенька. Но он заставляет себя вспомнить, что испытывает нежные чувства к Сонечке.
В деревне
Главный герой вместе со старшим братом едет в деревню, куда на летний отдых уехала вся семья. Николенька наслаждается удовольствиями деревенской жизни: природой, плаванием, катанием на лошадях, свежими овощами и фруктами. Его увлекли французские романы. Он занялся музыкой, осваивает нотную грамоту, много играет на фортепиано и надеется, что это умение поможет ему очаровывать барышень.
Соседствует семья Иртеньевых с Епифановыми. Отец начинает ухаживать за дочерью хозяйки соседского имения, Авдотьей Васильевной, а затем объявляет о своей женитьбе на ней.
Первый университетский год
Этот год приносит Николаю много впечатлений: первые влюбленности, которые быстро проходят, первый взрослый бал у Корнаковых, первый студенческий кутеж. Николеньку поразило, что на следующий день после глупого и скучного кутежа все его участники притворялись и рассказывали, как им было весело.
В Москву возвращается отец с молодой женой. Мачеха любит отца, но не желает менять своих привычек. Отец к ней быстро охладел. С остальными членами семьи Авдотья не нашла взаимопонимания.
Дружба с Нехлюдовым продолжается. Николай часто бывает в их доме, чувствует себя здесь очень уютно. Он много общается с Варенькой. Но затем начинает метаться между рассудительным Нехлюдовым и новыми знакомыми – Зухиным и Семеновым. Они привлекли его легкостью, желанием получать от жизни удовольствия. Главному герою с ними интересно. Между Дмитрием и Николаем происходит ссора, и они перестают быть близкими людьми.
Экзамен по математике Николенька провалил, потому что небрежно к нему подготовился. Его не переводят на следующий курс. После долгих раздумий герой решает оставить глупости и начать новую жизнь.
Тест по повести Юность
Повесть «Юность» Толстого, написанная в 1857 году, стала завершением знаменитой трилогии Льва Николаевича («Детство», «Отрочество», «Юность»). Книга описывает студенческие годы жизни главного героя и его близкого окружения.
Главные герои
Николай Иртеньев (Николенька) – шестнадцатилетний юноша из дворянского сословия.
Володя – старший брат Николая.
Дмитрий Нехлюдов – близкий друг Николая.
Другие персонажи
Папа – отец Николая, вдовец, позднее повторно связавший себя узами брака.
Сонечка – первая любовь Николеньки.
Авдотья – мачеха Николая.
Варенька Нехлюдова – сестра Дмитрия, подруга Николая.
Любочка – родная сестра Николая и Володи.
Иконин, Зухин, Семенов – студенты, приятели Николая.
Краткое описание
Глава I. Что я считаю началом юности
Молодому дворянину Николеньке Иртеньеву « шестнадцатый год в исходе ». Он очень дорожит дружбой с Дмитрием Нехлюдовым – интересным умным юношей, благодаря которому Николай увлекся идеей саморазвития.
В настоящее время герой мечтает успешно сдать вступительные экзамены в университет.
Глава II. Весна
Вступает в свои права весна, и Николенька любуется переменами в природе, которые вдохновляют его.
Глава III. Мечты
Молодой Иртеньев мечтает о том, как он поступит в университет и будет часть стипендии « отдавать бедным, и так, чтобы никто не знал ». Он будет жить простой, скромной жизнью, и непременно закончит « курс первым кандидатом с двумя золотыми медалями ».
Глава IV. Наш семейный кружок
Отец Николеньки подолгу отсутствует, но с его появлением в доме всегда начинается веселье. Николай все больше отдаляется от своего старшего брата Володи, несмотря на то, что братья по-прежнему любят друг друга. Сестра Любочка стала совсем взрослой, и теперь является девушкой на выданье.
Глава V. Правила
Николай решает составить себе « расписание обязанностей и занятий на следующий год ». Планов оказалось столь много, что юноше пришлось сшить из листов тетрадь и назвать ее «Правила жизни».
Отец приглашает в дом духовника, чтобы вся семья смогла исповедаться.
Глава VI. Исповедь
Иртеньевы поочередно заходят к монаху и исповедуются в грехах. После исповеди Николенька чувствует себя « совершенно чистым, нравственно переродившимся и новым человеком ». Перед сном он вспоминает « стыдный грех, который утаил на исповеди» и очень переживает по этому поводу. Николай решает завтра же отправиться в монастырь и вновь исповедаться.
Глава VII. Поездка в монастырь
Проведя тревожную ночь, Николенька просыпается на заре и сразу собирается в дороге. С трудом поймав на пустынной улице извозчика, он переживает, что тот завезет его « в глухой переулок и ограбит ». Но вскоре Николай успокаивается, и благополучно приезжает в монастырь.
Глава VIII. Вторая исповедь
Николай повторно исповедуется, и чувствует после своего признания несказанное облегчение. Однако мелкие бытовые неприятности « скоро разогнали это чувство ».
Глава IX. Как я готовлюсь к экзамену
Все семейство Иртеньевых, за исключением Николая и Володи, уезжает в деревню. « Сознание свободы и то весеннее чувство ожидания чего-то » и мешают Николеньке сосредоточиться на подготовке к экзаменам. И лишь боязнь разочаровать Нехлюдова заставляет юношу прилежно учиться.
Глава X. Экзамен истории
На свой первый в жизни экзамен Николай надевает фрак. Ему кажется, что он просто « ослепителен », но уверенность сменяется робостью сразу после того, как юноша перешагивает порог аудитории. Николеньке попадается знакомый билет, и он сдает историю на «отлично».
Глава XI. Экзамен математики
Следующий экзамен – математика. Николенька знает « предмет порядочно, но было два вопроса из алгебры », с которыми он был совершенно незнаком. Юноше приходит на выучку его новый знакомый – Иконин, который отдает ему свой билет. В результате Николенька с блеском сдает экзамен.
Глава XII. Латинский экзамен
Николенька узнает, что профессор, принимающий экзамен по латыни, « был будто бы какой-то зверь, наслаждавшийся гибелью молодых людей », которых он заваливал на экзаменах. Профессор дает Иртеньеву текст, который не был предусмотрен в подготовительной программе. Юноша с трудом справляется с ним, и в результате получает низший бал.
Глава XIII. Я большой
Николай успешно сдает последний экзамен и становится студентом. Теперь у него есть собственная лошадь и кучер. Чтобы в полной мере почувствовать себя взрослым, Николенька закуривает трубку и принимается « пускать кольца и затягиваться », но очень быстро ему становится плохо.
Глава XIV. Чем занимались Володя с Дубковым
Николая приходит поздравить Дмитрий, и они вместе отправляются к Дубкову, где застают Володю, играющего в карты. Володя проигрывает, и вся компания решает отправиться в ресторан, чтобы поздравить Николеньку с поступлением в университет.
Глава XV. Меня поздравляют
В ресторане все поздравляют Николая. Ему очень хочется казаться взрослым, и он на собственные деньги заказывает « полбутылочку шампанского ». Володя, глядя на захмелевшего брата, конфузится.
Глава XVI. Ссора
В ресторане Николай конфликтует с одним из посетителей, который называет его невежей. Растерявшийся юноша не смог дать должного отпора, и, стыдясь своего поведения, скрывает этот досадный инцидент от приятелей. В дальнейшем он будет еще долгое время переживать по этому поводу, считая, что « поступил как трус ».
Глава XVII. Я собираюсь делать визиты
В последний день пребывания в Москве Николай должен был « сделать, по приказанию папа, визиты ». Он надеется, что ему составит компанию Володя, но брат решительно отказывается.
Глава XVIII. Валахины
Свой первый визит Николенька наносит Валахиным. Он с трепетом ожидает появления Сонечки, поскольку в нем « оставалось еще живое и трогательное воспоминание прошедшей детской любви ». Николай знает, что пару лет назад « Сонечке изрезали лицо стеклами кареты », которая перевернулась во время движения. Однако при виде девушки младший Иртеньев не замечает никаких шрамов – он видит перед собой все ту же милую девочку, в которую некогда был так влюблен.
Глава XIX. Корнаковы
Визит к Корнаковым оказался менее приятным для Николая. Во время беседы с княгиней и ее дочерьми юноша узнает, что Корнаковы и Иртеньевы являются единственными законными наследниками богатого князя Ивана Ивановича.
Глава XX. Ивины
У Ивиных Николенька чувствует себя крайне некомфортно. При встрече генеральский сын проявляет учтивость, но вместе с тем дает понять, что совсем не рад приезду Николеньки. В результате Иртеньев начинает « приходить в раздраженное состояние духа ». Княгиня ставит Николеньку в неловкое положение своими неожиданными слезами, а князь ведет себя с ним холодно и надменно.
Глава XXI. Князь Иван Иваныч
Свой последний визит Николай наносит князю. В детстве он называл « Ивана Иваныча дедушкой », но новость, что он является одним из его наследников, заставляет Николеньку чувствовать себя неуютно в компании доброжелательного старика.
Глава XXII. Задушевный разговор с моим другом
Николенька едет с Дмитрием на дачу к Нехлюдовым. По дороге друзья разговаривают по душам, и Дмитрий признается в своей любви к приживалке Любови Сергеевне.
Глава XXIII. Нехлюдовы
На даче Николенька знакомится с матерью и сестрой Дмитрия. Он удивляется, как его друг мог влюбиться в старую деву Любовь Сергеевну, которая « была очень нехороша собой: рыжа, худа, невелика ростом, немного кривобока ».
Глава XXIV. Любовь
Также у Нехлюдовых Николай знакомится с родной тетей Дмитрия Софьей Ивановной – удивительно доброй и любящей женщиной.
Глава XXV. Я ознакомливаюсь
Николенька замечает, что в семействе Нехлюдовых больной темой является чувство Дмитрия к приживалке. Иртеньев очень доволен поездкой – среди этих людей он чувствует себя совершенно взрослым.
Глава XXVI. Я показываюсь с самой выгодной стороны
Во время прогулки по саду Николенька, желая произвести впечатление, хвастает своим родством с Иваном Ивановичем. Он приукрашивает свои отношения с князем, из-за чего конфузится и краснеет.
Глава XXVII. Дмитрий
Сильная зубная боль меняет настроение Дмитрия в худшую сторону. Поначалу он сорвался на горничной, а после « из всех сил несколько раз ударил по голове кулаком » мальчика-слугу. Заметив, что Николай стал свидетелем его жестокости, Дмитрию стало совестно.
Глава XXVIII. В деревне
Николенька и Володя присоединяются к своей семье в деревне. Николай периодически вспоминает о своей любви к Соне, но вскоре деревенская жизнь увлекает его. Он замечает, что отец кажется необычайно веселым в последнее время.
Глава XXIX. Отношения между нами и девочками
Николенька « совершенно невольно в взгляде на девочек » подражает старшему брату, и относится к сестре и Кате несколько презрительно. Между тем, братья еще больше сближаются между собой.
Глава XXX. Мои занятия
Убедившись, что имеет « талант и страсть к музыке », Николенька все лето проводит за уроками игры на фортепиано. Таким образом он хочет очаровывать барышень. Также Николай увлекается чтением французских романов.
Глава XXXI. Сomme il faut
Желая подражать героям романов, Николенька стремится всегда выглядеть безупречно. Особый упор он делает на состоянии своих ногтей.
Глава XXXII. Юность
В это лето Николенька остро ощущает, что он « юн, невинен, свободен и поэтому почти счастлив ». Он наслаждается летом, любуется природой и занимается тем, к чему тянется душа.
Глава XXXIII. Соседи
Николенька с удивлением замечает, что отец переменился в своем отношении к соседям Епифановым, с которыми у него была давняя « тяжба за какую-то землю ». Отец часто ездит к соседям и называет их « славными людьми ».
Глава XXXIV. Женитьба отца
Во второй раз отец Николая собирается жениться в возрасте 48 лет. Его избранницей становится Авдотья Васильевна Епифанова – молодая и красивая женщина.
Глава XXXV. Как мы приняли это известие
Женитьба отца становится главным предметом обсуждений в семье Иртеньевых. Володя настроен крайне негативно по отношению к будущей мачехе, и признается, что причиной женитьбы является некая « темная история ».
Глава XXXVI. Университет
В университете начинаются занятия, и Володя с Николаем вынуждены пропустить свадьбу отца и Авдотьи. В университете Николенька не может быстро и легко примкнуть « ни к какой компании и, чувствуя себя одиноким и неспособным к сближению », начинает вести себя надменно с однокурсниками.
Глава XXXVII. Сердечные дела
Николенька часто влюбляется « в незнакомых и особенно замужних женщин ». Однако все его сердечные увлечения весьма мимолетны.
Глава XXXVIII. Свет
« Светские удовольствия » разочаровывают Николеньку. Оказавшись на долгожданном приеме у Корнаковых, юноша робеет и принимается вести себя крайне неестественно и нести всякий вздор. Он выглядит настолько глупо, что его избегает даже Володя.
Глава XXXIX. Кутеж
Зимой Николаю доводится участвовать в кутеже, и он выносит « из него не совсем приятное чувство». Он долго готовился к предстоящему событию, но на деле оно оказалось не таким веселым, как ожидал юный Иртеньев. Он несказанно удивлен тем, что на следующий день участники кутежа расхваливали его на все лады.
Глава XL. Дружба с Нехлюдовыми
Николай становится частым гостем в доме у Нехлюдовых. Ему нравится бывать в этой семье, и вскоре он сближается с сестрой Дмитрия – Варей.
Глава XLI. Дружба с Нехлюдовым
И если дружба Николая с Нехлюдовыми укрепляется, то отношения с самим Дмитрием в ту пору висели « только на волоске ». Николенька перестает понимать поступки своего друга, он находит в нем множество недостатков, и однажды между приятелями разгорается ссора.
Глава XLII. Мачеха
В Москву приезжает отец с мачехой, которую Николенька не любит и не уважает. Особенно сильно его раздражает в Авдотье двуличие: при гостях она неизменно « молодая, здоровая и холодная красавица », а в обычной жизни – это « тоскующая женщина, неряшливая и скучающая ».
Глава XLIII. Новые товарищи
Николай готовится к предстоящим экзаменам. Она знакомится с бедными, но чрезвычайно умными и интересными студентами, которые превосходят его во всем, кроме принадлежности к аристократии.
Глава XLIV. Зухин и Семенов
Среди знакомых Николеньки особенно выделяются два студента – Семенов и Зухин. Последний « был необычайно умен » и пользовался большим уважением среди преподавателей, в то время как Семенов был страстным любителем кутежей. В итоге о страшно задолжал и был вынужден бросить университет и пойти в солдаты.
Глава XLV. Я проваливаюсь
Николенька с треском проваливает экзамен по математике, и его не переводят на следующий курс. Закрывшись в комнате, он три дня горько плачет, сожалея о том, что не придерживался собственных «Правил жизни». Николай дает обет « не делать ничего дурного », трудиться и не изменять собственным принципам.
Заключение
В своем рассказе Толстой удивительно тонко описывает психологию взросления главного героя, вступающего во «взрослую» жизнь. Он мастерски описывает переживания, сомнения и надежды юноши, который еще вчера был мальчиком.
После ознакомления с кратким пересказом «Юность» рекомендуем прочесть произведение Толстого в полной версии.
Тест по повести
Проверьте запоминание краткого содержания тестом:
Рейтинг пересказа
Средняя оценка: 4.1 . Всего получено оценок: 80.
ЧТО Я СЧИТАЮ НАЧАЛОМ ЮНОСТИ
Я сказал, что дружба моя с Дмитрием открыла мне новый взгляд на жизнь, ее цель и отношения. Сущность этого взгляда состояла в убеждении, что назначение человека есть стремление к нравственному усовершенствованию и что усовершенствование это легко, возможно и вечно. Но до сих пор я наслаждался только открытием новых мыслей, вытекающих из этого убеждения, и составлением блестящих планов нравственной, деятельной будущности; но жизнь моя шла все тем же мелочным, запутанным и праздным порядком.
Те добродетельные мысли, которые мы в беседах перебирали с обожаемым другом моим Дмитрием, чудесным Митей, как я сам с собою шепотом иногда называл его, еще нравились только моему уму, а не чувству. Но пришло время, когда эти мысли с такой свежей силой морального открытия пришли мне в голову, что я испугался, подумав о том, сколько времени я потерял даром, и тотчас же, ту же секунду захотел прилагать эти мысли к жизни, с твердым намерением никогда уже не изменять им.
И с этого времени я считаю начало юности.
Мне был в то время шестнадцатый год в исходе. Учителя продолжали ходить ко мне, St.-Jérôme присматривал за моим учением, и я поневоле и неохотно готовился к университету. Вне учения занятия мои состояли в уединенных бессвязных мечтах и размышлениях, в деланиях гимнастики, с тем чтобы сделаться первым силачом в мире, в шлянии без всякой определенной цели и мысли по всем комнатам и особенно коридору девичьей и в разглядывании себя в зеркало, от которого, впрочем, я всегда отходил с тяжелым чувством уныния и даже отвращения. Наружность моя, я убеждался, не только была некрасива, но я не мог даже утешать себя обыкновенными утешениями в подобных случаях. Я не мог сказать, что у меня выразительное, умное или благородное лицо. Выразительного ничего не было – самые обыкновенные, грубые и дурные черты; глаза маленькие, серые, особенно в то время, когда я смотрелся в зеркало, были скорее глупые, чем умные. Мужественного было еще меньше: несмотря на то, что я был не мал ростом и очень силен по летам, все черты лица были мягкие, вялые, неопределенные. Даже и благородного ничего не было; напротив, лицо мое было такое, как у простого мужика, и такие же большие ноги и руки; а это в то время мне казалось очень стыдно.
Глава II
ВЕСНА
В тот год, как я вступил в университет, Святая была как-то поздно в апреле, так что экзамены были назначены на Фоминой, а на Страстной я должен был и говеть и уже окончательно приготавливаться.
Погода после мокрого снега, который, бывало, Карл Иваныч называл «сын за отцом пришел», уже дня три стояла тихая, теплая и ясная. На улицах не видно было клочка снега, грязное тесто заменилось мокрой, блестящей мостовой и быстрыми ручьями. С крыш уже на солнце стаивали последние капели, в палисаднике на деревьях надувались почки, на дворе была сухая дорожка к конюшне мимо замерзлой кучи навоза, и около крыльца между камнями зеленелась мшистая травка. Был тот особенный период весны, который сильнее всего действует на душу человека: яркое, на всем блестящее, но не жаркое солнце, ручьи и проталинки, пахучая свежесть в воздухе и нежно-голубое небо с длинными, прозрачными тучками. Не знаю почему, но мне кажется, что в большом городе еще ощутительнее и сильнее на душу влияние этого первого периода рождения весны, – меньше видишь, но больше предчувствуешь. Я стоял около окна, в которое утреннее солнце сквозь двойные рамы бросало пыльные лучи на пол моей невыносимо надоевшей мне классной комнаты, и решал на черной доске какое-то длинное алгебраическое уравнение. В одной руке я держал изорванную мягкую «Алгебру» Франкера, в другой – маленький кусок мела, которым испачкал уже обе руки, лицо и локти полуфрачка. Николай в фартуке, с засученными рукавами, отбивал клещами замазку и отгибал гвозди окна, которое отворялось в палисадник. Его занятие и стук, который он производил, развлекали мое внимание. Притом я был в весьма дурном, недовольном расположении духа. Все как-то мне не удавалось: я сделал ошибку в начале вычисления, так что надо было все начинать сначала; мел я два раза уронил, чувствовал, что лицо и руки мои испачканы, губка где-то пропала, стук, который производил Николай, как-то больно потрясал мои нервы. Мне хотелось рассердиться и поворчать; я бросил мел, «Алгебру» и стал ходить по комнате. Но мне вспомнилось, что нынче Страстная середа, нынче мы должны исповедоваться и что надо удерживаться от всего дурного; и вдруг я пришел в какое-то особенное, кроткое состояние духа и подошел к Николаю.
– Позволь, я тебе помогу, Николай, – сказал я, стараясь дать своему голосу самое кроткое выражение; и мысль, что я поступаю хорошо, подавив свою досаду и помогая ему, еще более усилила во мне это кроткое настроение духа.
Замазка была отбита, гвозди отогнуты, но, несмотря на то, что Николай из всех сил дергал за перекладины, рама не подавалась.
«Если рама выйдет теперь сразу, когда я потяну с ним, – подумал я, – значит, грех, и не надо нынче больше заниматься». Рама подалась набок и вышла.
– Куда отнести ее? – сказал я.
– Позвольте, я сам управлюсь, – отвечал Николай, видимо, удивленный и, кажется, недовольный моим усердием, – надо не спутать, а то там, в чулане, они у меня до номерам.
– Я замечу ее, – сказал я, поднимая раму.
Мне кажется, что, если бы чулан был версты за две и рама весила бы вдвое больше, я был бы очень доволен. Мне хотелось измучиться, оказывая эту услугу Николаю. Когда я вернулся в комнату, кирпичики и соляные пирамидки были уже переложены на подоконник и Николай крылышком сметал песок и сонных мух в растворенное окно. Свежий пахучий воздух уже проник в комнату и наполнял ее. Из окна слышался городской шум и чиликанье воробьев в палисаднике.
Все предметы были освещены ярко, комната повеселела, легкий весенний ветерок шевелил листы моей «Алгебры» и волоса на голове Николая. Я подошел к окну, сел на него, перегнулся в палисадник и задумался.
Какое-то новое для меня, чрезвычайно сильное и приятное чувство вдруг проникло мне в душу. Мокрая земля, по которой кое-где выбивали ярко-зеленые иглы травы с желтыми стебельками, блестящие на солнце ручьи, по которым вились кусочки земли и щепки, закрасневшиеся прутья сирени с вспухлыми почками, качавшимися под самым окошком, хлопотливое чиликанье птичек, копошившихся в этом кусте, мокрый от таявшего на нем снега черноватый забор, а главное – этот пахучий сырой воздух и радостное солнце говорили мне внятно, ясно о чем-то новом и прекрасном, которое, хотя я не могу передать так, как оно сказывалось мне, я постараюсь передать так, как я воспринимал его, - все мне говорило про красоту, счастье и добродетель, говорило, что как то, так и другое легко и возможно для меня, что одно не может быть без другого и даже что красота, счастье и добродетель – одно и то же. «Как мог я не понимать этого, как дурен я был прежде, как я мог бы и могу быть хорош и счастлив в будущем! – говорил я сам себе. – Надо скорей, скорей, сию же минуту сделаться другим человеком и начать жить иначе». Несмотря на это, я, однако, долго еще сидел на окне, мечтая и ничего не делая. Случалось ли вам летом лечь спать днем в пасмурную дождливую погоду и, проснувшись на закате солнца, открыть глаза и в расширяющемся четырехугольнике окна, из-под полотняной сторы, которая, надувшись, бьется прутом об подоконник, увидать мокрую от дождя, тенистую лиловатую сторону липовой аллеи и сырую садовую дорожку, освещенную яркими косыми лучами, услыхать вдруг веселую жизнь птиц в саду и увидать насекомых, которые вьются в отверстии окна, просвечивая на солнце, почувствовать запах последождевого воздуха и подумать: «Как мне не стыдно было проспать такой вечер», – и торопливо вскочить, чтобы идти в сад порадоваться жизнью? Если случалось, то вот образчик того сильного чувства, которое я испытывал в это время.
МЕЧТЫ
«Нынче я исповедаюсь, очищаюсь от всех грехов, – думал я, – и больше уж никогда не буду... (тут я припомнил все грехи, которые больше всего мучили меня). Буду каждое воскресенье ходить непременно в церковь, и еще после целый час читать Евангелие, потом из беленькой, которую я буду получать каждый месяц, когда поступлю в университет, непременно два с полтиной (одну десятую) я буду отдавать бедным, и так, чтобы никто не знал; и не нищим, а стану отыскивать таких бедных, сироту или старушку, про которых никто не знает.
У меня будет особенная комната (верно, St.-Jérôme’ова), и я буду сам убирать ее и держать в удивительной чистоте; человека же ничего для себя не буду заставлять делать. Ведь он такой же, как и я. Потом буду ходить каждый день в университет пешком (а ежели мне дадут дрожки, то продам их и деньги эти отложу тоже на бедных) и в точности буду исполнять все (что было это «все», я никак бы не мог сказать тогда, но я живо понимал и чувствовал это «все» разумной, нравственной, безупречной жизни). Буду составлять лекции и даже вперед проходить предметы, так что на первом курсе буду первым и напишу диссертацию; на втором курсе уже вперед буду знать все, и меня могут перевести прямо в третий курс, так что я восемнадцати лет кончу курс первым кандидатом с двумя золотыми медалями, потом выдержу на магистра, на доктора и сделаюсь первым ученым в России... даже в Европе я могу быть первым ученым... Ну, а потом? – спрашивал я сам себя, но тут я припомнил, что эти мечты – гордость, грех, про который нынче же вечером надо будет сказать духовнику, и возвратился к началу рассуждений. – Для приготовления к лекциям я буду ходить пешком на Воробьевы горы; выберу себе там местечко под деревом и буду читать лекции; иногда возьму с собой что-нибудь закусить: сыру, или пирожок от Педотти, или что-нибудь. Отдохну и потом стану читать какую-нибудь хорошую книгу, или буду рисовать виды, или играть на каком-нибудь инструменте (непременно выучусь играть на флейте). Потом она тоже будет ходить гулять на Воробьевы горы и когда-нибудь подойдет ко мне и спросит: кто я такой? Я посмотрю на нее этак печально и скажу, что я сын священника одного и что я счастлив только здесь, когда один, совершенно один-одинешенек. Она подаст мне руку, скажет что-нибудь и сядет подле меня. Так каждый день мы будем приходить сюда, будем друзьями, и я буду целовать ее... Нет, это нехорошо. Напротив, с нынешнего дня я уж больше не буду смотреть на женщин. Никогда, никогда не буду ходить в девичью, даже буду стараться не проходить мимо; а через три года выйду из-под опеки и женюсь непременно. Буду делать нарочно движенья как можно больше, гимнастику каждый день, так что, когда мне будет двадцать пять лет, я буду сильней Раппо. Первый день буду держать по полпуда «вытянутой рукой» пять минут, на другой день двадцать один фунт, на третий день двадцать два фунта и так далее, так что, наконец, по четыре пуда в каждой руке, и так, что буду сильнее всех в дворне; и когда вдруг кто-нибудь вздумает оскорбить меня или станет отзываться непочтительно об ней, я возьму его так, просто, за грудь, подниму аршина на два от земли одной рукой и только подержу, чтоб чувствовал мою силу, и оставлю; но, впрочем, и это нехорошо; нет, ничего, ведь я ему зла не сделаю, а только докажу, что я...»
Да не упрекнут меня в том, что мечты моей юности так же ребячески, как мечты детства и отрочества. Я убежден в том, что, ежели мне суждено прожить до глубокой старости и рассказ мой догонит мой возраст, я стариком семидесяти лет буду точно так же невозможно ребячески мечтать, как и теперь. Буду мечтать о какой-нибудь прелестной Марии, которая полюбит меня, беззубого старика, как она полюбила Мазепу, о том, как мой слабоумный сын вдруг сделается министром по какому-нибудь необыкновенному случаю, или о том, как вдруг у меня будет пропасть миллионов денег. Я убежден, что нет человеческого существа и возраста, лишенного этой благодетельной, утешительной способности мечтания. Но, исключая общей черты невозможности – волшебности мечтаний, мечтания каждого человека и каждого возраста имеют свой отличительный характер. В тот период времени, который я считаю пределом отрочества и началом юности, основой моих мечтаний были четыре чувства: любовь к ней, к воображаемой женщине, о которой я мечтал всегда в одном и том же смысле и которую всякую минуту ожидал где-нибудь встретить. Эта она была немножко Сонечка, немножко Маша, жена Василья, в то время, как она моет белье в корыте, и немножко женщина с жемчугами на белой шее, которую я видел очень давно в театре, в ложе подле нас. Второе чувство было любовь любви. Мне хотелось, чтобы все меня знали и любили. Мне хотелось сказать свое имя: Николай Иртеньев, и чтобы все были поражены этим известием, обступили меня и благодарили бы за что-нибудь. Третье чувство было надежда на необыкновенное, тщеславное счастье – такая сильная и твердая, что она переходила в сумасшествие. Я так был уверен, что очень скоро, вследствие какого-нибудь необыкновенного случая, вдруг сделаюсь самым богатым и самым знатным человеком в мире, что беспрестанно находился в тревожном ожидании чего-то волшебно-счастливого. Я все ждал, что вот начнется и я достигну всего, чего может желать человек, и всегда повсюду торопился, полагая, что уже начинается там, где меня нет. Четвертое и главное чувство было отвращение к самому себе и раскаяние, но раскаяние до такой степени слитое с надеждой на счастие, что оно не имело в себе ничего печального. Мне казалось так легко и естественно оторваться от всего прошедшего, переделать, забыть все, что было, и начать свою жизнь со всеми ее отношениями совершенно снова, что прошедшее не тяготило, не связывало меня. Я даже наслаждался в отвращении к прошедшему и старался видеть его мрачнее, чем оно было. Чем чернее был круг воспоминаний прошедшего, тем чище и светлее выдавалась из него светлая, чистая точка настоящего и развивались радужные цвета будущего. Этот-то голос раскаяния и страстного желания совершенства и был главным новым душевным ощущением в ту эпоху моего развития, и он-то положил новые начала моему взгляду на себя, на людей и на мир божий. Благой, отрадный голос, столько раз с тех пор, в те грустные времена, когда душа молча покорялась власти жизненной лжи и разврата, вдруг смело восстававший против всякой неправды, злостно обличавший прошедшее, указывавший, заставляя любить ее, ясную точку настоящего и обещавший добро и счастие в будущем, – благой, отрадный голос! Неужели ты перестанешь звучать когда-нибудь?
Глава IV
НАШ СЕМЕЙНЫЙ КРУЖОК
Папа эту весну редко бывал дома. Но зато, когда это случалось, он бывал чрезвычайно весел, бренчал на фортепьянах свои любимые штучки, делал сладенькие глазки и выдумывал про всех нас и Мими шуточки, вроде того, что грузинский царевич видел Мими на катанье и так влюбился, что подал прошение в синод об разводной, что меня назначают помощником к венскому посланнику, – и с серьезным лицом сообщал нам эти новости; пугал Катеньку пауками, которых она боялась; был очень ласков с нашими приятелями Дубковым и Нехлюдовым и беспрестанно рассказывал нам и гостям свои планы на будущий год. Несмотря на то, что планы эти почти каждый день изменялись и противоречили один другому, они были так увлекательны, что мы их заслушивались, и Любочка, не смигивая, смотрела прямо на рот папа, чтобы не проронить ни одного слова. То план состоял в том, чтобы нас оставить в Москве в университете, а самому с Любочкой ехать на два года в Италию, то в том, чтоб купить именье в Крыму, на южном берегу, и ездить туда каждое лето, то в том, чтобы переехать в Петербург со всем семейством, и т. п. Но, кроме особенного веселья, в папа последнее время произошла еще перемена, очень удивлявшая меня. Он сшил себе модное платье – оливковый фрак, модные панталоны со штрипками и длинную бекешу, которая очень шла к нему, и часто от него прекрасно пахло духами, когда он ездил в гости, и особенно к одной даме, про которую Мими не говорила иначе, как со вздохом и с таким лицом, на котором так и читаешь слова: «Бедные сироты! Несчастная страсть! Хорошо, что ее уж нет», и т. п. Я узнал от Николая, потому что папа ничего не рассказывал нам про свои игорные дела, что он играл особенно счастливо эту зиму; выиграл что-то ужасно много, положил деньги в ломбард и весной не хотел больше играть. Верно, от этого, боясь не удержаться, ему так хотелось поскорее уехать в деревню. Он даже решил, не дожидаясь моего вступления в университет, тотчас после пасхи ехать с девочками в Петровское, куда мы с Володей должны были приехать после.
Володя всю эту зиму и до самой весны был неразлучен с Дубковым (с Дмитрием же они начинали холодно расходиться). Главные их удовольствия, сколько я мог заключить по разговорам, которые слышал, постоянно заключались в том, что они беспрестанно пили шампанское, ездили в санях под окна барышни, в которую, как кажется, влюблены были вместе, и танцевали визави уже не на детских, а на настоящих балах. Это последнее обстоятельство, несмотря на то, что мы в Володей любили друг друга, очень много разъединило нас. Мы чувствовали слишком большую разницу – между мальчиком, к которому ходят учителя, и человеком, который танцует на больших балах, – чтобы решиться сообщать друг другу свои мысли. Катенька была уже совсем большая, читала очень много романов, и мысль, что она скоро может выйти замуж, уже не казалась мне шуткой; но, несмотря на то, что и Володя был большой, они не сходились с ним и даже, кажется, взаимно презирали друг друга. Вообще, когда Катенька бывала одна дома, ничто, кроме романов, ее не занимало, и она большей частью скучала; когда же бывали посторонние мужчины, то она становилась очень жива и любезна и делала глазами то, что уже я понять никак не мог, что́ она этим хотела выразить. Потом только, услыхав в разговоре от нее, что одно позволительное для девицы кокетство – это кокетство глаз, я мог объяснить себе эти странные неестественные гримасы глазами, которые других, кажется, вовсе не удивляли. Любочка тоже уже начинала носить почти длинное платье, так что ее гусиные ноги были почти не видны, но она была такая же плакса, как и прежде. Теперь она мечтала уже выйти замуж не за гусара, а за певца или музыканта и с этой целью усердно занималась музыкой. St.-Jérôme, который, зная, что остается у нас в доме только до окончания моих экзаменов, приискал себе место у какого-то графа, с тех пор как-то презрительно смотрел на наших домашних. Он редко бывал дома, стал курить папиросы, которые были тогда большим щегольством, и беспрестанно свистал через карточку какие-то веселенькие мотивы. Мими становилась с каждым днем все огорченнее и огорченнее и, казалось, с тех пор, как мы все начинали вырастать большими, ни от кого и ни от чего не ожидала ничего хорошего.
Когда я пришел обедать, я застал в столовой только Мими, Катеньку, Любочку и St.-Jérôme’а; папа не был дома, а Володя готовился к экзамену с товарищами в своей комнате и потребовал обед к себе. Вообще это последнее время большей частью первое место за столом занимала Мими, которую мы никто не уважали, и обед много потерял своей прелести. Обед уже не был, как при maman или бабушке, каким-то обрядом, соединяющим в известный час все семейство и разделяющим день на две половины. Мы позволяли себе опаздывать, приходить ко второму блюду, пить вино в стаканах (чему подавал пример сам St.-Jérôme), разваливаться на стуле, вставать не дообедав и тому подобные вольности. С тех пор обед перестал быть, как прежде, ежедневным семейным радостным торжеством. То ли дело бывало в Петровском, когда в два часа все, умытые, одетые к обеду, сидят в гостиной и, весело разговаривая, ждут условленного часа. Именно в то самое время, как хрипят часы в официантской, чтоб бить два, с салфеткой на руке, с достойным и несколько строгим лицом, тихими шагами входит Фока. «Кушанье готово!» – провозглашает он громким протяжным голосом, и все с веселыми, довольными лицами, старшие впереди, младшие сзади, шумя крахмаленными юбками и поскрипывая сапогами и башмаками, идут в столовую и, негромко переговариваясь, рассаживаются на известные места. Или то ли дело бывало в Москве, когда все, тихо переговариваясь, стоят перед накрытым столом в зале, дожидаясь бабушки, которой Гаврило уже прошел доложить, что кушанье поставлено, – вдруг отворяется дверь, слышен шорох платья, шарканье ног, и бабушка, в чепце с каким-нибудь необыкновенным лиловым бантом, бочком, улыбаясь или мрачно косясь (смотря по состоянию здоровья), выплывает из своей комнаты. Гаврило бросается к ее креслу, стулья шумит, и, чувствуя, как по спине пробегает какой-то холод – предвестник аппетита, берешься за сыроватую крахмаленную салфетку, съедаешь корочку хлеба и с нетерпеливой и радостной жадностью, потирая под столом руки, поглядываешь на дымящие тарелки супа, которые по чинам, годам и вниманию бабушки разливает дворецкий.
Теперь я уже не испытывал никакой ни радости, ни волнения, приходя к обеду.
Болтовня Мими, St.-Jérôme’а и девочек о том, какие ужасные сапоги носит русский учитель, как у княжон Корнаковых платья с воланами и т. д., – болтовня их, прежде внушавшая мне искренное презрение, которое я, особенно в отношении Любочки и Катеньки, не старался скрывать, не вывела меня из моего нового, добродетельного расположения духа. Я был необыкновенно кроток; улыбаясь, слушал их особенно ласково, почтительно просил передать мне квасу и согласился с St.-Jérôme’ом, поправившим меня в фразе, которую я сказал за обедом, говоря, что красивее говорить je puis, чем je peux. Должен, однако, сознаться, что мне было несколько неприятно то, что никто не обратил особенного внимания на мою кротость и добродетель. Любочка показала мне после обеда бумажку, на которой она записала все свои грехи; я нашел, что это очень хорошо, но что еще лучше в душе своей записать все свои грехи и что «все это не то».
– Отчего же не то? – спросила Любочка.
– Ну, да и это хорошо; ты меня не поймешь, – и я пошел к себе на верх, сказав St.-Jérôme’у, что иду заниматься, но, собственно, с тем, чтобы до исповеди, до которой оставалось часа полтора, написать себе на всю жизнь расписание своих обязанностей и занятий, изложить на бумаге цель своей жизни и правила, по которым всегда уже, не отступая, действовать.
ПРАВИЛА
Я достал лист бумаги и прежде всего хотел приняться за расписание обязанностей и занятий на следующий год. Надо было разлиневать бумагу. Но так как линейки у меня не нашлось, я употребил для этого латинский лексикон. Кроме того, что, проведя пером вдоль лексикона и потом отодвинув его, оказалось, что вместо черты я сделал по бумаге продолговатую лужу чернил, – лексикон не хватал на всю бумагу, и черта загнулась по его мягкому углу. Я взял другую бумагу и, передвигая лексикон, разлиневал кое-как. Разделив свои обязанности на три рода: на обязанности к самому себе, к ближним и к богу, я начал писать первые, но их оказалось так много и столько родов и подразделений, что надо было прежде написать «Правила жизни», а потом уже приняться за расписание. Я взял шесть листов бумаги, сшил тетрадь и написал сверху: «Правила жизни». Эти два слова были написаны так криво и неровно, что я долго думал: не переписать ли? и долго мучался, глядя на разорванное расписание и это уродливое заглавие. Зачем все так прекрасно, ясно у меня в душе и так безобразно выходит на бумаге и вообще в жизни, когда я хочу применять к ней что-нибудь из того, что думаю?..
– Духовник приехали, пожалуйте вниз правила слушать, – пришел доложить Николай.
Я спрятал тетрадь в стол, посмотрел в зеркало, причесал волосы кверху, что, по моему убеждению, давало мне задумчивый вид, и сошел в диванную, где уже стоял накрытый стол с образом и горевшими восковыми свечами. Папа в одно время со мною вошел из другой двери. Духовник, седой монах с строгим старческим лицом, благословил папа. Папа поцеловал его небольшую широкую сухую руку; я сделал то же.
– Позовите Вольдемара, – сказал папа. – Где он? Или нет, ведь он в университете говеет.
– Он занимается с князем, – сказала Катенька и посмотрела на Любочку. Любочка вдруг покраснела отчего-то, сморщилась, притворяясь, что ей что-то больно, и вышла из комнаты. Я вышел вслед за нею. Она остановилась в гостиной и что-то снова записала карандашиком на свою бумажку.
– Что, еще новый грех сделала? – спросил я.
– Нет, ничего, так, – отвечала она, краснея.
– Вот, тебе все искушение, – сказала Катенька, входя в комнату и обращаясь к Любочке.
Я не мог понять, что делалось с сестрой: она была сконфужена так, что слезы выступили у нее на глаза и что смущение ее, дойдя до крайней степени, перешло в досаду на себя и на Катеньку, которая, видимо, дразнила ее.
– Вот видно, что ты иностранка (ничего не могло быть обиднее для Катеньки названия иностранки, с этой-то целью и употребила его Любочка), – перед этаким таинством, – продолжала она с важностью в голосе, – и ты меня нарочно расстроиваешь... ты бы должна понимать... это совсем не шутка...
– Знаешь, Николенька, что она написала? – сказала Катенька, разобиженная названием иностранки, – она написала...
– Не ожидала я, чтоб ты была такая злая, – сказала Любочка, совершенно разнюнившись, уходя от нас, – в такую минуту, и нарочно, целый век, все вводит в грех. Я к тебе не пристаю с твоими чувствами и страданиями.
ИСПОВЕДЬ
С этими и подобными рассеянными размышлениями я вернулся в диванную, когда все собрались туда и духовник, встав, приготовился читать молитву перед исповедью. Но как только посреди общего молчания раздался выразительный, строгий голос монаха, читавшего молитву, и особенно когда произнес к нам слова: откройте все ваши прегрешения без стыда, утайки и оправдания, и душа ваша очистится пред богом, а ежели утаите что-нибудь, большой грех будете иметь, – ко мне возвратилось чувство благоговейного трепета, которое я испытывал утром при мысли о предстоящем таинстве. Я даже находил наслаждение в сознании этого состояния и старался удержать его, останавливая все мысли, которые мне приходили в голову, и усиливаясь чего-то бояться.
Первый прошел исповедоваться папа. Он очень долго пробыл в бабушкиной комнате, и во все это время мы все в диванной молчали или шепотом переговаривались о том, кто пойдет прежде. Наконец опять из двери послышался голос монаха, читавшего молитву, и шаги папа. Дверь скрипнула, и он вышел оттуда, по своей привычке покашливая, подергивая плечом и не глядя ни на кого из нас.
– Ну, теперь ты ступай, Люба, да смотри все скажи. Ты ведь у меня большая грешница, – весело сказал папа, щипнув ее за щеку.
Любочка побледнела и покраснела, вынула и опять спрятала записочку из фартука и, опустив голову, как-то укоротив шею, как будто ожидая удара сверху, прошла в дверь. Она пробыла там недолго, но, выходя оттуда, у нее плечи подергивались от всхлипываний. Наконец после хорошенькой Катеньки, которая, улыбаясь, вышла из двери, настал и мой черед. Я с тем же тупым страхом и желанием умышленно все больше и больше возбуждать в себе этот страх вошел в полуосвещенную комнату. Духовник стоял перед налоем и медленно обратил ко мне свое лицо.
Я пробыл не более пяти минут в бабушкиной комнате, но вышел оттуда счастливым и, по моему тогдашнему убеждению, совершенно чистым, нравственно переродившимся и новым человеком. Несмотря на то, что меня неприятно поражала вся старая обстановка жизни, те же комнаты, те же мебели, та же моя фигура (мне бы хотелось, чтоб все внешнее изменилось так же, как, мне казалось, я сам изменился внутренно), – несмотря на это, я пробыл в этом отрадном настроении духа до самого того времени, как лег в постель.
Я уже засыпал, перебирая воображением все грехи, от которых очистился, как вдруг вспомнил один стыдный грех, который утаил на исповеди. Слова молитвы перед исповедью вспомнились мне и не переставая звучали у меня в ушах. Все мое спокойствие мгновенно исчезло. «А ежели утаите, большой грех будете иметь...» – слышалось мне беспрестанно, и я видел себя таким страшным грешником, что не было для меня достойного наказания. Долго я ворочался с боку на бок, передумывая свое положение и с минуты на минуту ожидая божьего наказания и даже внезапной смерти, - мысль, приводившая меня в неописанный ужас. Но вдруг мне пришла счастливая мысль: чем свет идти или ехать в монастырь к духовнику и снова исповедаться – и я успокоился.