Александр Вертинский. «Я не знаю, зачем и кому это нужно…. Черный пьеро - александр вертинский Он альфонс по призванью. Он знает секреты И умеет из женщины сделать зеро… Но когда затоскуют его флажолеты, Он божественный принц, он влюбленный Пьеро
Всемирный Пьеро -Александр Вертинский
21 марта 1889 года, в Киеве, родился Александр Вертинский, поэт, композитор, певец, кумир эстрады первой половины XX века,киноактёр.
Его родители не были официально женаты, так как отец, частный поверенный Николай Петрович Вертинский не смог добиться развода с первой женой
Мать Александра, Евгения Степановна Сколацкая, дворянского происхождения, очень рано умерла - сыну исполнилось всего
3 года. Когда мальчику исполнилось 5 лет, умер его отец.
Александр и его сестра Надежда стали круглыми сиротами. Детей забрали родственники в разные семьи, Саше сказали, что его сестра умерла и он пребывал в этой уверенности много лет, пока, наконец, случайно, не встретил свою сестру.
В 9 лет Вертинский поступает в Первую императорскую Александрийскую гимназию. Но учится и ведёт себя плохо. Поэтому через два года его переводят в гимназию "попроще".
В эти, гимназические годы, мальчик начинает писать стихи и увлекаться театром.
Он играл на любительской сцене и был статистом в киевском театре Соловцова. Писал театральные рецензии и небольшие рассказы в местных газетах и в еженедельнике «Лукоморье»
В 1910 году Вертинский переехал в Москву и вместе с сестрой Надей, актрисой, поселился в Козицком переулке, в доме Бахрушина.
Он с головой окунулся в литературную и театральную жизнь города. Александр в восторге от поэзии Блока, он знакомится с футуристами, Маяковским. Он восхищён поэзией Владимира Маяковского. Ему нравится Игорь Северянин.
В начале 1912 Вертинский поступает в театр миниатюр М. А. Арцибушевой, где выступает с небольшими пародиями, которые имели успех.
" Его первый номер здесь, «Танго», был выполнен с использованием элементов эротики: на сцене в эффектных костюмах танцевали прима-балерина и её партнер, а Вертинский, стоя у кулис, исполнял песенку — пародию на происходящее. Премьера имела успех, и начинающий артист удосужился одной строчки в рецензии «Русского слова»: «Остроумный и жеманный Александр Вертинский». Впоследствии, продолжая сотрудничать с театром М. Арцебушевой, Вертинский писал злободневные пародии («Фурлана», «Теплый грех» и др.): они и принесли ему первые заработки."-
В 1913 Александр попытался поступить в Московский художественный театр, однако не был принят из-за дефекта дикции - Станиславскому не понравилось, что молодой человек плохо выговаривает букву «р». Вв 1912 году Вертинский начинает сниматься в кино "На съемочной площадке А. Вертинский подружился со звёздами русского кино начала ХХ века, Иваном Мозжухиным и Верой Холодной. Более того, согласно Д. К. Самину, автору книги «Самые знаменитые эмигранты России», именно Вертинскому Вера Холодная была обязана своим стремительным взлётом. Он первым разглядел «демоническую красоту и талант актрисы в скромной, никому не известной жене прапорщика Холодного» и привел ее на кинофабрику Ханжонкова. Александр Вертинский был тайно влюблен в актрису и посвятил ей свои первые песни — «Маленький креольчик», «За кулисами», «Ваши пальцы пахнут ладаном» http://ru.wikipedia.org/wiki/Вертинский,_Александр_Николаевич
В 1914 году начинается Первая мировая война, и Александр Вертинский уходит на фронт санитаром-добровольцем. Он работает санитаром на 68-м санитарном поезде Всероссийского союза городов до ранения в1915г. Вернувшись в Москву, Александр узнаёт о смерти сестры. Теперь он совсем один.
В 1915 году, Вертинский предлагает Арцыбушевскому театру миниатюр свою новую программу: «Песенки Пьеро».
Начинается создание эстрадного жанра -маски Пьеро.
Сначала создаётся маска "белого Пьеро" . Артист выступает в белом костюме, загримированный, освещённый "лунным светом". В репертуаре его присутствуют стихи поэтов Серебряного века, но преобладают песни собственного сочинения:«Маленький креольчик», «Лиловый негр», «Ваши пальцы пахнут ладаном» (посвященные Вере Холодной), «Сероглазочка», «Минуточка», «Я сегодня смеюсь над собой» и другими.
Автор книги: "Самые знаменитые эмигранты России", Самин Д. К пишет о "белом Пьеро": "При этом в своих стихах он стремился показать, что никем не понятый, одинокий человек беззащитен перед лицом огромного безжалостного мира. Именно поэтому песенки Вертинского оказались «впору любому», каждый мог увидеть в них себя. Он избавился от традиций русского романса, которые уже стали рутиной, и предложил эстраде другую песню, связанную с эстетикой новейших течений в искусстве и культуре, и, прежде всего, авторскую художественную песню. Вертинскому удалось создать новый жанр, которого еще не было на русской эстраде." К Александру Вертинскому приходитприходит слава.
Позднее образ "белого" Пьеро сменяется образом "черного Пьеро". "мертвенно-белый грим на лице заменяла маска-домино, белый костюм Пьеро - совершенно черное одеяние, единственным белым пятном на котором выделялся шейный платок. Новый Пьеро стал в своих песенках ироничнее и язвительнее прежнего, поскольку утратил наивные грезы юности, разглядел будничную простоту и безучастность окружающего мира", - пишет Самин.
В предреволюционные 16 и 17 годы Вертинский отказывается от маски Пьеро и начинает выступать в концертном фраке. В этом образе он будет выступать всю жизнь. В эти годы Александр Вертинский объезжает все крупные российские города, в которых выступает с триумфом. Он становится всероссийской знаменитостью.
Революция 1917г положила конец блестящей карьере артиста.
Его романс «То, что я должен сказать», написанный под впечатлением гибели трехсот московских юнкеров, был негативно воспринят советской влатью. Вертинского вызвали в ЧК и объяснили, что можно и что нельзя.
В конце 1917 года Вертинский уезжает на юг гастролировать, и два года выступает на юге, в Екатеринослав, Одессе, Харькове, Ялте, Севастополе. В 1919г он эмигрирует из России.
Начинаются скитания за границей. Константинополь, Румыния, Польша, Германия. Слава Вертинского становится мировой. Однако, он тоскует по Родине и в 1922-193 г предпринимает первую попытку вернуться в СССР, но ему отказывают.
К середине 20-х годов Вертинский предпринимает вторую попытку вернуться в Россию. И снова получает отказ. К тому времени он становится мировой знаменитостью и переежает жить во Францию.
Вертинский живёт во Франции 10 лет,с 1925 по 1934год.Он полюбил Францию, французы полюбили его. Вертинский написал о Франции следующие строки: «…моя Франция - это один Париж, зато один Париж - это вся Франция! Я любил Францию искренне, как всякий, кто долго жил в ней. Париж нельзя было не любить, как нельзя было его забыть или предпочесть ему другой город. Нигде за границей русские не чувствовали себя так легко и свободно. Это был город, где свобода человеческой личности уважается… Да, Париж… это родина моего духа!».
Во Франции творчество артиста достигает полного расцвета. Он много гастролирует по Европе и Америке. И везде имеет огромный успех.
В октябре 1935 Александр Вертинский уехал в Китай. Он надеялся найти нового слушателя в Шанхае, где была большая русская эмигрантская община. Но он просчитался. "Живя в Китае, Вертинский впервые в своей эмигрантской жизни узнал нужду; кроме того, для артиста, привыкшего вращаться в мировых центрах, жизнь в Китае выглядела очень провинциальной. Он пел в кабаре «Ренессанс», в летнем саду «Аркадия», в кафешантане «Мари-Роуз», но это были очень скромные заведения. ", пишет Самин.
И тут, неожиданно, в 1937 году, Вертинскому предложили вернуться в СССР. Вертинский рвётся на Родину, он начинает работать в советской газете «Новая жизнь» в Шанхае, вступает в клуб советских граждан, участвует в передачах радиостанции ТАСС, готовит воспоминания. Но в 1939 году начинается вторая мировая война. Оформление документов в Россию приостанавливается.
И только в 1943 году, после письма Вертинского Молотову, Александр Николаевич с семьёй возвращается в СССР. Оставляя позади эмиграцию, во время которой было написано множество его знаменитых песен,http://ru.wikipedia.org/wiki/Вертинский,_Александр_Николаевич таких, как «Пани Ирена», «Венок», «Баллада о седой госпоже», «В синем и далеком океане», «Мадам, уже падают листья», «Джимми», «Оловянное сердце», «Марлен», «Желтый ангел» и др.
Вернувшись в Моску, Вертинский с семьёй поселился на улице Горького. Александр Вертинский прожил на родине 14 лет.
Все это время он интенсивно работал, постоянно выступал с концертами, имел огромный успех.
Во время войны Вертинский выступал на фронте, исполняя патриотические песни - как советских авторов, так и собственные:«О нас и о родине», «Наше горе», «В снегах России» и др. В 1945 году он написал песню «Он», посвящённую Сталину. Он много гастролировал.
Вертинский снимался в кино: «Заговор обреченных» (1950, роль кардинала, Государственная премия 1951), «Великий воин Албании Скандербег» (роль дожа Венеции), «Анна на шее» (1954, роль князя).
"Казалось бы, жизнь на родине складывалась счастливо и удачно. Однако, из ста с лишним песен из репертуара Вертинского к исполнению в СССР было допущено не более тридцати, более того, на каждом концерте присутствовал цензор, который зорко следил, чтобы артист не выходил за поставленные рамки. Концерты в Москве и Ленинграде были редкостью, на радио Вертинского не приглашали, пластинок почти не издавали, не было рецензий в газетах.", - пишет Самин.
"За год до смерти Вертинский писал заместителю министра культуры: Где-то там: наверху всё ещё делают вид, что я не вернулся, что меня нет в стране. Обо мне не пишут и не говорят ни слова. Газетчики и журналисты говорят: «Нет сигнала». Вероятно, его и не будет. А между тем я есть! Меня любит народ (Простите мне эту смелость). Я уже по 4-му и 5-му разу объехал нашу страну, я заканчиваю третью тысячу концертов!"
"артист в последние годы жизни пребывал в глубоком духовном кризисе. В 1956 году он писал жене:Я перебрал сегодня в уме всех своих знакомых и "друзей" и понял, что никаких друзей у меня здесь нет! Каждый ходит со своей авоськой и хватает в неё всё, что ему нужно, плюя на остальных. И вся психология у него "авосечная", а ты — хоть сдохни — ему наплевать! <…> Ты посмотри эту историю со Сталиным. Всё фальшиво, подло, неверно <…> На съезде Хрущев сказал: «Почтим вставанием память 17 миллионов человек, замученных в лагерях». Ничего себе?! Кто, когда и чем заплатит за «ошибки» всей этой сволочи?! И доколе будут измываться над нашей Родиной? Доколе?…
Вертинский (по воспоминаниям дочери Марианны) говорил о себе: «У меня нет ничего, кроме мирового имени»."http://ru.wikipedia.org/wiki/Вертинский,_Александр_Николаевич
Александр Николаевич Вертинский скончался 21 мая 1957 года, во время гастролей, в гостинице «Астория» в Ленинграде, от острой сердечной недостаточности. Он похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве
Песни его продолжают жить.
21 марта 1889 года родился Александр Вертинский - главный русский шансонье XX века, печальный Пьеро, вписавший свою судьбу в историю отечественной культуры.
Трехкомнатная квартира на последнем этаже дома на углу Тверской и Козицкого переулка в Москве и сегодня выглядит так, словно ее хозяин вот-вот вернется. В просторном кабинете все те же большие книжные шкафы, все тот же гигантский письменный стол с наполеоновским вензелем и бюстом Вольтера.
Сейчас в кабинете все чаще бывает лишь вдова Вертинского. Вновь и вновь перечитывает его письма, рукописи. Он смотрит на нее с фотографий, развешанных на стенах, расставленных на столе, и словно возвращает в те пятнадцать лет неизбывного счастья, когда по квартире витает запах табака и лаванды, дом полон гостей и шумные застолья длятся допоздна. И все это - будто здесь и сейчас. Нет, время не остановилось, оно сомкнуло объятия, чтобы вновь и вновь перечитывать эту странную, загадочную судьбу.
Первое детское воспоминание Вертинского - о смерти матери. Трехлетний Саша сидит на горшке и выковыривает глаза у плюшевого медвежонка. Горничная Лизка отрывает мальчика от увлекательного занятия: «Вставай, твоя мама умерла!»
Мать лежит в серебристом гробу на столе, тело ее скрывают цветы; у изголовья стоят серебряные подсвечники и маленькая табуретка. В руке Саша сжимает шоколадку, он бросается к матери, чтобы угостить. Но мать не раскрывает рта…
Через два года от чахотки умер отец. Однажды ранней весной его нашли без чувств на могиле супруги. Оправиться от болезни он уже не смог. Когда кровь хлынула горлом, рядом с ним была только десятилетняя дочь Надя, не знавшая, как помочь. Обессиленный отец упал на подушку и захлебнулся кровью.
Старшая сестра матери забрала Надю к себе в Ковно. Саша остался жить в Киеве с другой сестрой матери, которая уверила мальчика в том, что его сестра умерла. То же самое было сказано Наде о брате. Спустя годы Александр случайно обнаружит упоминание о Н. Н. Вертинской в журнале «Театр и искусство», напишет ей, и выяснится, что это его сестра. Во время Первой мировой Вертинскому сообщат, что Надя покончила с собой. Только после смерти Вертинского его вдова выяснит, что Надежда Николаевна живет в Ленинграде.
Смерть причудливо и неотвратимо вписалась в его жизнь. Смерть была тем миром, где кончались тщета мальчика Мая и тревоги Безноженьки и наступал долгожданный покой.
Александр Вертинский появился на свет «незаконнорожденным». Родственники отца и матери не одобряли союз Николая Вертинского с Евгенией Скалацкой (Сколацкой) даже тогда, когда родились Надя и Саша. Евгения Степановна происходила из дворянского рода, а Николай Петрович был присяжным поверенным. Первая жена отца по настоянию родственников Николая Вертинского не давала ему развода. Так что пришлось усыновить собственных детей.
Жизнь с самого начала оставляла для Александра Вертинского слишком много вопросов без ответов. Слишком много «пустого» пространства. И он научился заполнять его вымыслом. Создал собственный театр с безумным множеством персонажей, каждый из которых - от сироток-калек и безымянных кокаинеточек до гениальных скрипачей и кинодив - был им самим.
Театр стал маниакальной страстью Вертинского еще с гимназических лет. Он любыми способами проникал на спектакли, оперы, концерты, выступал в любительских постановках в контрактовом зале на киевском Подоле и подвизался статистом в Соловцовском театре - разумеется, бесплатно. А чтобы не умереть с голоду, брался за любую работу - пописывал рецензии на выступления гастролеров, служил корректором в типографии, нанимался помощником бухгалтера в гостиницу, продавал открытки, грузил арбузы на барках и даже подворовывал у двоюродной сестры безделушки, чтобы сбыть их на толкучке.
В 1911–1912 годах журналы «Киевская неделя» и «Лукоморье» опубликовали первые рассказы Вертинского: «Красные бабочки» и «Моя невеста» - декадентские, но с бунинской интонацией. «Красные бабочки» - о мальчике-сироте, случайно погубившем красных бабочек, вышитых на черном платье. Мальчик наказан суровой теткой, но бабочки являются ему во сне, чтобы отомстить за погибших сестер. «Моя невеста» - о сумасшедшей бездомной, читающей стихи на эстраде опустевшего осеннего парка. Эта «светлая малютка-невеста» при ближайшем рассмотрении оказывается «маленьким уродливым существом» с «длинным, острым, серо-зеленого цвета лицом», «черно-синими припухшими губами», «без бровей, без ресниц, с глубоко вдавленными в череп глазами».
Свободное от литературных посиделок и работы время Вертинский коротал с киевской богемной молодежью в подвальном кабачке, закусывая дешевое вино дешевым сыром. В приобретенном на толкучке подержанном фраке, всегда с живым цветком в петлице, всегда презрительный и надменный, он сыпал заранее продуманными афоризмами и производил на окружающих впечатление большого оригинала. Но прекрасно понимал, что вечно так продолжаться не может.
Скопив 25 рублей и подыскав компаньона с театральным гардеробчиком (без собственных костюмов в театрах тогда статистов не брали), Вертинский подался в Москву.
Здесь он играл небольшие роли в любительских студиях, поступил в театр миниатюр Марьи Арцыбушевой, где служил за котлеты и борщ, соглашался на любые роли в кино, показывался во МХАТе - но из-за своего грассирующего «р» был отвергнут Станиславским.
А внутри бурлило и клокотало, требовало выхода и не находило его. Слишком много вокруг было никому неизвестных талантов и знаменитых бездарностей. Столицы захлестнула эпидемия увлечения кокаином. Его покупали сначала в аптеках, затем с рук, носили в пудреницах и портсигарах, щедро одалживали и одалживались. Однажды выглянув из выходившего на крышу окна мансарды, которую Вертинский снимал, он обнаружил, что весь скат усеян пустыми коричневыми бутылочками из-под кокаина.
Вертинский отправился к психиатру, профессору Баженову, и, подойдя к трамвайной остановке, увидел, как Пушкин сошел со своего пьедестала, оставив на нем четкий след. Александр Сергеевич сел вместе с Вертинским в трамвай и достал большой старинный медный пятак - для оплаты.
Справиться с пристрастием к кокаину Вертинскому помогла война. Под именем Брат Пьеро он записался в санитарный поезд, курсировавший от Москвы к фронту и обратно. Почти два года Вертинский перевязывал раненых, читал им письма от родных, пел и даже, по его уверению, оперировал.
В 1915 году Вертинский вернулся в театр миниатюр Арцыбушевой с собственным номером - «Ариетки Пьеро». На фоне черного занавеса в лунном луче прожектора на сцене появлялся высокий молодой человек. На его густо покрытом белилами лице резко выделялись ярко-красный рот, обведенные тушью большие глаза и печально вздернутые нарисованные брови. После вступления рояля этот странный юноша взмахивал руками и тихо начинал:
Я люблю Вас, моя сегоглазочка,
Золотая ошибка моя!
Вы - вечегняя жуткая сказочка,
Вы - цветок из кагтины Гойя.
После бесконечных ямщиков и соловьев, аллей и ночей, дышащих сладострастьем, с одной стороны, а с другой с другой - на фоне бравад футуристов, претенциозных поэз Игоря Северянина и одесской шансоньетки Изы Кремер с ее занзибарами-кларами, - печальный Пьеро Вертинского стал сенсацией. Ему удалось невозможное: вписать богемную экзотику - всех этих маленьких креольчиков, смуглых принцев с Антильских островов, китайчат Ли, лиловых негров - в живописный ландшафт одинокой и беззащитной души; превратить ироничную игру культурными символами в откровение глубокой печали.
Так певец без выдающихся вокальных данных, композитор, не знавший нотной грамоты, актер с дефектом дикции стал всероссийским кумиром. Издательство «Прогрессивные новости» Б. Андржеевского огромными тиражами выпускало «Песенки Вертинского», которые впечатлительные курсистки развозили по всей стране.
Начались гастроли и бенефисы, от восторженной и возмущенной публики нередко приходилось спасаться через черный ход. Посыпались приглашения в кино. Популярность Вертинского была столь велика, что в феврале 1917 года Александра Керенского называли «печальным Пьеро российской революции».
Как и подавляющее большинство представителей русской интеллигенции, Вертинский связывал с Февральской революцией опьяняющие надежды на обновление и очищение. Октябрьский переворот заставил протрезветь. Под впечатлением гибели московских юнкеров, убитых большевиками, Вертинский написал знаменитых «Юнкеров»:
Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в вечный покой.
Песня стала настоящим белогвардейским гимном - с нею шли в бой и умирали русские офицеры и юнкера. Существует легенда, что Вертинского вызывали в ЧК для дачи объяснений по поводу контрреволюционной песни. Артист возмутился: «Но вы же не можете запретить мне их жалеть!» И в ответ услышал: «Дышать запретим, если потребуется».
Как и многие эпизоды из жизни Вертинского, допрос в ЧК не имеет документальных подтверждений. Тем не менее факт остается фактом: вслед за отступающей белой армией, как и многие российские артисты, Вертинский подался на юг, где все еще верили в счастливую развязку и мучились тяжелым предчувствием, что ее никогда не будет.
В 1920 году на пароходе «Великий князь Александр Михайлович», увозящем барона Врангеля, Вертинский покинул Россию, отправившись в добровольное изгнание на 23 года.
Его одиссея началась с Константинополя, где он пел разноязыким эмигрантам цыганские романсы и раздобыл греческий паспорт на имя Александра Вертидиса. Закружилась круговерть авантюр, лиц, городов, стран. Румыния, Польша, Германия, Австрия, Венгрия, Палестина, Египет, Ливия, Франция, США… Выступления в ресторанах и кабаках - между горячим и десертом; в мюзик-холлах и фешенебельных отелях - для королей Густава Шведского, Альфонса Испанского, принца Уэльского, для Вандербильтов и Ротшильдов.
В Бессарабии его арестовали по обвинению в просоветской пропаганде песней «В степи молдаванской» - в особенности строками «О, как сладко, как больно сквозь слезы / Хоть взглянуть на родную страну…» Естественно, в деятельности Вертинского усмотрели происки НКВД. С тех пор слава чекистского агента бросает тень на его репутацию по сей день - как будто агент НКВД не может быть великим артистом…
Все двадцать с лишним лет, где бы Вертинский ни выступал, он пел только на русском (исключение делал лишь для любимой Франции, где исполнял несколько своих песенок по-французски). Его основной аудиторией, конечно же, была русская эмиграция, для которой печальный Пьеро являлся не просто символом утраченной России, но, по выражению Шаляпина, «сказителем земли русской».
Уже с начала 1920-х Вертинский просил разрешения вернуться - через советское консульство, через Анатолия Луначарского, возглавившего советскую делегацию в Берлине, - но неизменно получал отказ.
В конце 1935 года он приехал в Китай - в Шанхае и Харбине была довольно обширная русская община. В Шанхае артист дал двадцать аншлаговых концертов (даже Шаляпину здесь сумели организовать только два выступления), однако бесконечно петь для одной и той же аудитории невозможно, и Вертинский намеревался через какое-то время вернуться в Европу. Но в 1937 году его вдруг пригласили в СССР - без всяких просьб со стороны артиста. Вертинский остался в Китае, ожидая, когда организуют возвращение. Он ждал пять лет.
Что побудило Сталина позвать Вертинского? Рассказывали, что генералиссимус любил слушать ариетки Брата Пьеро в часы отдыха - особенно песню «В синем и далеком океане». Легенда приписывает также Сталину известную фразу «Дадим артисту Вертинскому спокойно дожить на Родине», произнесенную после того, как «отец всех народов» лично вычеркнул артиста из ждановского постановления, громившего Дмитрия Шостаковича и Сергея Прокофьева. Нравился Сталину Вертинский или нет, несомненно одно - возвращение «соловья белоэмиграции», мировой знаменитости было идеологически выгодно советскому режиму, тем более в 1943 году, когда открылся союзный фронт и в стране бродили оттепельные настроения.
Вертинский же всегда и всем говорил о том, что возвращается, чтобы «рассказать о страданиях эмиграции» и «помирить Родину с ней». «Шанхайская Тэффи» Наталия Ильина не преминула по этому поводу съязвить в автобиографическом романе «Возвращение». Ее Джордж Эрмин (Георгий Еремин), подозрительно похожий на Вертинского, прочитав Конституцию СССР, перекрестился и изрек: «Я подумал, что же это - Китеж, воскресающий без нас!»
Ранним утром 4 ноября 1943 года на пароходе «Дайрен-Мару» Вертинский покинул Шанхай. С ним были его двадцатилетняя жена Лидия и ее мать, на руках он держал трехмесячную дочь Марианну. Необходимость содержать семью была не самой последней причиной переезда в СССР. Шла война, зверствовала инфляция, иностранные конторы в Китае закрывались, русские эмигранты спасались от японской оккупации. Выступать становилось все труднее. Вертинский пускался в рискованные финансовые авантюры, не имевшие успеха. Его самой удачной коммерческой операцией была закупка пяти бутылей водки накануне рождения ребенка. Продав их после повышения цен, Вертинский оплатил счета за услуги роддома.
Первым советским городом на их пути стала Чита. Стоял жуткий мороз, семью Вертинского поселили в гостинице, где практически не топили, а по стенам ползали клопы. А в местной филармонии артиста уже поджидала телеграмма из Москвы с распоряжением дать в Чите несколько концертов. Родина встречала блудного сына.
О его возвращении ходили анекдоты. В одном из них рассказывалось, как Вертинский, приехав в СССР, выходит из вагона с двумя чемоданами, ставит их, целует землю и смотрит вокруг: «Не узнаю тебя, Россия!» Обернувшись, обнаруживает, что чемоданов нет. «Узнаю тебя, Россия!» - восклицает артист. В другом повествовалось о приеме, устроенном в честь Вертинского «пролетарским графом» Алексеем Николаевичем Толстым. Гости долго томятся, ожидая, когда их пригласят к столу. Кто-то из присутствующих, оглядев собравшееся общество - граф Толстой, граф Игнатьев, митрополит Николай Крутицкий, Александр Вертинский, - спрашивает: «Кого ждем?» Остроумец-куплетист Смирнов-Сокольский отвечает: «Государя!»
Первой советской киноролью Вертинского стал кардинал Бирнч в фильме Михаила Калатозова «Заговор обреченных». Актер сыграл изысканного, сладкоречивого патриция со следами былого донжуанства. Так и должен выглядеть настоящий враг советского режима - образованный, воспитанный, обвораживающий своим лоском. Только такие и могут строить заговоры и вынашивать планы государственного переворота. Сталинская премия за роль кардинала свидетельствовала о высочайшем одобрении этой трактовки.
Такого же двуликого Януса Вертинский исполнил в помпезном фильме Сергея Юткевича «Великий воин Скандербег». Возможно, он играл бы маскирующихся иродов и дальше, если бы Исидор Анненский не предложил ему роль князя в экранизации чеховской «Анны на шее». Одним своим появлением на экране Вертинский, этот обломок царской России, воскрешал шик дворянских собраний и балов при дворе.
Положение «советского артиста» Вертинского было довольно странным. С одной стороны, явное благоволение властей: его с семьей поселили в «Метрополе», затем выделили квартиру, наградили высшей государственной премией. Правда, семья в течение трех лет обитала в «Метрополе» не от хорошей жизни. Съехать было просто некуда, потому что выделенная квартира находилась на первом этаже двухэтажного дома на Хорошевском шоссе. Артист опасался поселяться в ней и с помощью сложных маневров обменял ее на квартиру на улице Горького, которая была в таком жутком состоянии, что нуждалась в капитальном ремонте. Опасения Вертинского, как выяснилось позже, были не напрасны - квартира на Хорошевском шоссе подверглась налету знаменитой .
С другой стороны, из ста с лишним песен к исполнению было разрешено не более тридцати (авторство текстов Георгия Иванова и Николая Гумилева Вертинскому пришлось приписать себе), единственная прижизненная пластинка вышла в 1944 году, о концертах - ни строчки в прессе. «Я существую на правах публичного дома, - горько шутил Вертинский, - все ходят, но в обществе говорить об этом не принято».
Из эмиграции Вертинский вернулся практически с пустыми карманами, вскоре родилась вторая дочь, Настя. Гастрольбюро обеспечило артисту по 20–25 концертов в месяц по всей стране от Средней Азии до Дальнего Востока - в нетопленных, неприспособленных для выступлений залах с расстроенными роялями и пьяной публикой. Но концертная жизнь в европейских кабаках приучила его работать в любых условиях.
Платили Вертинскому по самому низкому тарифу, поскольку у него не было никаких званий. За концерт артист получал около 800 рублей, при этом его выступления всегда проходили при аншлагах и собирали десятки тысяч рублей. Приходилось соглашаться на все, давать левые концерты, выкручиваться, объясняться… Вместе с аккомпаниатором Михаилом Брохесом он вдоль и поперек исколесил всю страну по нескольку раз, дав около трех тысяч концертов. Написал два десятка стихов, работал над мемуарами, которые не успел закончить. 14 лет на Родине превратили бодрого, моложавого мужчину в глубокого старика.
Он не хотел умереть дома, не желал, чтобы родные видели «кухню смерти». 21 мая 1957 года Вертинский готовился к концерту в Ленинграде, был сдержан и немногословен. Он находился в своем 208-м номере «Астории», когда начался сердечный приступ. Лекарства под рукой не оказалось. Как выяснилось позже - оно бы уже не помогло. При вскрытии сосуды рассыпались, как хрупкое стекло.
Между прочим, исполнитель песенок кабаре без медицинского образования спас жизнь боевого полковника, проведя тому операцию. От полковника всё равно отказался хирург санитарного состава, признав пациента безнадёжным - пуля прошила офицера через живот и засела возле сердца, извлечь её врачу не представлялось возможным в дорожных условиях.
Полковника в бессознательном состоянии переложили в отсек медперсонала, чтобы после фиксации смерти сгрузить на ближайшей остановке. "Резать" раненого санитар Вертинский, конечно, не решился. Но он вдруг вспомнил о диковинном инструменте, приобретённом им по случаю почти из эстетических соображений - блестящая штуковина оригинальной конструкции. Но применения ей никак не находилось, и начальник посоветовал убрать её с глаз. Этими особыми длинными щипцами с захватом Вертинский добрался через рану в животе полковника до пули в груди, сумел зацепить её и достать. Очнувшегося офицера передали в госпиталь, а спаситель так никогда и не узнал его имени.
Близкие вспоминают о Вертинском как о человеке сильного характера, балагуре-весельчаке, умеющем сорить деньгами, но при других условиях добывать средства тяжёлым трудом. Его сценический образ резко контрастирует с натурой артиста - субтильный персонаж трагикомедий Пьеро с певучим речитативом, исполняющий драматические ироничные и умные тексты. Скорей, это были не песни, а стихи - чувственные, душевные, но и с гражданской и личностной позицией - на фоне мелодии. И этот феномен одинаково гипнотически воздействовал и на взыскательную элитарную публику, и на обывателей. Театром и литературой Саша Вертинский увлёкся в гимназии, а потом судьба подарила ему участие в киевском литературном собрании Софьи Зелинской, а это - поэты Михаил Кузмин, Владимир Эльснер, художники Марк Шагал, Александр Осмеркин, Казимир Малевич, Натан Альтман. Затем московская богема, знакомство с футуристами; сильное увлечение стихами Александра Блока. Вертинский не был обычным эстрадным шансонье, это новатор, создатель собственного жанра, основанного на прогрессивных творческих методах новейшей эстетики, на самобытном творческом мышлении. Первая рецензия на его выступления поместилась в одну фразу: "Остроумный и жеманный Александр Вертинский". Таким он показался автору заметки в "Русском слове", посмотревшему в начале 1910-х номер лёгкой эротики "Танго".
После возвращения с войны родился Белый Пьеро, исполняющий ариэтки, теперь известные всему миру, несмотря на их русскоязычность: "Маленький креольчик", "Лиловый негр", "Ваши пальцы пахнут ладаном" и другие. Ведь по отзывам его современников, наравне с текстами играли его интонации и, особенно, руки - то мучительно воздеваемые, то порхающие, то опадающие. Чаще Вертинский писал мелодии к своим стихам, иногда на стихи уже признанных мэтров поэтического слова Марины Цветаевой, Игоря Северянина, Александра Блока.
Александр Вертинский - Лиловый негр
В начале 1918 года Вертинский преобразился на сцене в Чёрного Пьеро. И этот тип с маской-домино и в чёрном одеянии стал гораздо более язвителен, он говорил о жестокости происходящего вокруг: "Я сегодня смеюсь над собой", "За кулисами", "Дым без огня", "Панихида хрустальная", "Безноженка", "Бал господень".
Советской власти такой Пьеро был не по нраву, ему это сообщили. Александр Вертинский эмигрировал, скитался по многим странам Европы, Азии, жил в США. Там он написал знаменитые "Венок", "Баллада о седой госпоже", "В синем и далёком океане", "Сумасшедший шарманщик", "Мадам, уже падают листья", "Танго "Магнолия"", "Оловянное сердце", "Жёлтый ангел".
Всемирно прославленный артист не с первой попытки, но получил разрешение вернуться в СССР в 1943 году. Здесь допустили к исполнению около 30 песен из его репертуара в 100 сочинений. А на каждом концерте присутствовал цензор, причём, концерты проходили в глубинке, в большие города Вертинского пускали очень редко. Вообразите, гладкая причёска, барственная осанка, фрак с гвоздикой в петлице - и это посреди совхозов, парткомов и транспарантов. Декаденство "Пьеро" раздражало чинуш, потому что была развернута кампания против лирических песен, уводящих слушателей от задач социалистического строительства. Но, судя по воспоминаниям его близких, Александр Вертинский любил свою Родину, хотя принимал не все воззрения советской идеологии. "Вечерняя Москва" составила портрет великого артиста из цитат его родственников и близкой подруги.
Глава "Об Александре Вертинском" из книги Натальи Ильиной "Дороги и судьбы":
"Всегда элегантный (умел носить вещи, к тому же рост, фигура, манеры), аккуратный, подтянутый (ботинки начищены, платки и воротнички белоснежны), внешне на представителя богемы не похож совершенно. А по характеру - богема, актер...цены деньгам не знал, были - разбрасывал, раздавал, прогуливал, не было - мрачнел, сидел без них...".
"Какой он большой, широкоплечий, а в походке, в манере кланяться что-то развинченное, капризное, чуть ли не женственное, но это идёт ему, это в стиле его песенок, он - прекрасен. И зал считал, что - прекрасен! Эта элегантная фигура, прибывшая к нам из парижских ресторанов и притонов Сан-Франциско, не вписывалась в провинциальность Харбина, она чудом появилась на его подмостках, Харбин это чувствовал, был признателен, исходил аплодисментами..."
"Вертинский - ночной человек. Встретить его в первую половину дня удавалось не часто, а если удавалось, то лишь в пустом и тёмном зале "Ренессанса". Утренний Вертинский угрюм, хмур, на лице выражение брезгливости... Ночной Вертинский весел, бодр, шутлив. Прекрасный рассказчик, импровизатор, мистификатор".
"Тем, кто видел его только на эстраде, кто знал его лишь как исполнителя песенок о "бананово-лимонном Сингапуре", о "лиловых неграх" и "испано-суизах", - этим людям трудно представить себе, каким шутником, острословом, юмористом, любителем розыгрышей бывал Вертинский. И с какой быстротой сам реагировал на шутку, хохотал до слёз, весь отдаваясь смеху".
"Этот бродяга "с душою цыганской" на склоне лет обрёл семейный очаг, прочность, признание, материальное благополучие. А вот - тосковал".
Александр Вертинский - Креольчик
Дочь Анастасия Вертинская в телеинтервью 14 Декабря 2013 рассказала, что работает над фильмом об отце, который снимает Дуня Смирнова.
"При папе пороть нас было нельзя - он хватался за валидол, убегал, а мы прятались под полами его домашнего халата. И вот он стоял такой худой, но книзу расширяющийся, и когда мама влетала с линейкой – она порола нас линейкой – и спрашивала: "Саша, где дети?" – он не мог ей соврать, тихо говорил: "Лилечка" и опускал глаза вниз".
"Когда папа возвращался домой с гастролей, начиналось вручение подарков. Но он был педант, у него в чемодане все ровно сложено, иногда он даже привозил недоеденную половину лимона, завернутую в салфетку. Чемодан распаковывал мучительно медленно, мотая нам нервы. Ни в коем случае нельзя было торопить его, и мы просто замирали в ожидании".
"Папа потрясающе рассказывал сказки. Например, у него был бесконечный сериал про кота Клофердона".
"Отец увидел толпу людей возле особняка купеческой дочери Марии Морозовой на Арбате. Это с вокзала привезли раненых. Их выносили на носилках из карет, а в доме уже работали доктора. Отец просто подошёл и стал помогать. Врач присмотрелся к высокому пареньку и позвал к себе в перевязочную - разматывать грязные бинты и промывать раны.
Почему именно меня? - спросит Вертинский позднее.
И услышит:
Руки мне твои понравились. Тонкие, длинные, артистичные пальцы. Чувствительные. Такие не сделают больно".
"От усталости в глазах круги, и вдруг кто-то хватает Вертинского за ноги:
Пьероша, спойте мне что-нибудь.
Боже мой, вы бредите или серьезно?
Умоляю вас, спойте, я скоро умру…
Вертинский видит повязку, мокрую от крови. Опускается на край носилок и поёт "Колыбельную" на слова Бальмонта.
Утром сёстры отыскали Пьеро в груде человеческих тел. Он спал, положив голову на грудь солдата, которому "Колыбельная" облегчила переход в мир иной".
Александр Вертинский - Доченьки
На открытии в Музее Одной Улицы выставки, посвященной 120-летию со дня рождения Александра Вертинского его дочь Марианна рассказала о первом посещении артистом Киева после детских лет:
"Он написал письмо домой: "Огромные афиши с моей фамилией заклеили весь город. Ажиотаж невероятный… Если Москва была возвращением на Родину, то Киев - это возвращение в отчий дом".
Из того же письма: "Вспоминал, как семилетним мальчиком сюда водила меня Наташа (кузина, прим. М. С.), как я замирал от пения хора и как завидовал мальчикам в белых и золотых стихарях...У меня вечером концерт в том самом бывшем Соловцовском театре, где... открутил бинокль от кресла (хотел его продать - я был вечно голоден) и откуда меня с треском выгнали!"
"О Киеве отец вспоминал чуть ли не каждый день. Думал купить небольшой домик здесь, завести корову, но мама не хотела переезжать из Москвы… Отец хотел выписать старичков каких-нибудь из Киева, мужа и жену, чтобы они могли готовить вкуснятину - кровяную колбасу, окорок свиной запекали. Папа даже построил погреб, такой как был у них в Киеве, но в нем никогда ничего не лежало".
В интервью журналу "Вестник" №7 от 28.03.02 Марианна Вертинская говорит:
"Любовь их видели, это да. Отец, уезжая, каждый день писал маме письма - каждый Божий день! Она его боготворила, он, собственно говоря, сделал её личностью, незаурядной женщиной. Ведь она вышла за него замуж в 18 лет! Он вылепил и воспитал её, как Пигмалион Галатею. Замуж, овдовев в 34 года, мама больше не выходила, хотя предложения были - и очень хорошие. Но кого, скажите, она могла сравнить с Александром Николаевичем? Сейчас она пишет воспоминания о шестнадцати годах счастливого замужества".
Жена Лидия Вертинская написала в книге "Синяя птица любви":
"И рядом возникает человек в элегантном черном смокинге. Вертинский! Какой он высокий! Лицо немолодое. Волосы гладко зачесаны. Профиль римского патриция! Он мгновенно окинул притихший зал и запел".
"На меня его выступление произвело огромное впечатление. Его тонкие изумительные и выразительно пластичные руки, его манера кланяться - всегда чуть небрежно, чуть свысока. Слова его песен, где каждое слово и фраза, произнесённые им, звучали так красиво и изысканно. Я ещё никогда не слышала, чтобы так красиво звучала русская речь, слова поражали своей богатой интонацией".
"Мы стали часто встречаться - по субботам или в воскресенье. Но в остальные дни Александр Николаевич скучал, и тогда мы стали переписываться. От этого времени у меня остались все его письма и стихи...В этих письмах весь Вертинский, каким я его знала. Страстный, щедрый, любящий, знающий, что такое истинное чувство, истинное страдание. Сейчас так уже не пишут..."
"Война в России всколыхнула в нас, русских, любовь к Родине и тревогу о её судьбе. Александр Николаевич горячо убеждал меня ехать в Россию и быть с Родиной в тяжёлый для неё час. Я тоже стала об этом мечтать".
"Мы плыли в хорошей каюте первого класса, но Александр Николаевич всю дорогу спать ложился одетым, даже ботинки не снимал, сбрасывал только пиджак. Меня это удивляло, но потом я догадалась: видимо, он не раздевался, так как собирался нас спасать в случае затопления парохода".
"Между прочим, впервые мой муж был смущён, когда на станции Отпор, на границе, к нему подошёл пограничник и строго спросил, сколько он везет костюмов. Александр Николаевич ответил, что у него три костюма, из которых один на нем, еще один концертный фрак и один смокинг. Выслушав ответ, пограничник неодобрительно покачал головой, а Вертинский стоял с виноватым лицом".
"Вертинский стоял у окна на каждой станции и ждал, что вот-вот вынесут молоко...Но не тут-то было! Оказалось, что во время войны тара, то есть бутылка, сама по себе редкость и ценность, и ее дают только в обмен на другую бутылку. Вертинский накинул деньги на бутылку, но никто не соглашался. Мы поехали дальше, девочка стала капризничать, мы дали ей водички, сладкого чая, но она хотела есть...Александр Николаевич подошел к женщине, продававшей молоко, сунул ей 400 рублей, вырвал бутылку и побежал к поезду. Большой, огромный, он бежал, прижав бутылку к груди".
"Когда мы приехали в Россию, то многие обыватели решили, что мы очень богатые люди. У них заграница связывалась с большими деньгами и богатством. Александр Николаевич говорил, что здесь люди думают, что за границей с неба падают жареные куропатки. Иногда нам предлагали какие-то вещи, которые нужны были нашей семье, и запрашивали немыслимо высокие цены. И как-то однажды Александр Николаевич в задумчивости сказал мне: "Знаешь, они хотят на мне отыграться за всю революцию!"
"Вертинский, будучи круглым сиротой, никогда не праздновал свой день рождения. В семье, где он жил, никто не отмечал этот день... Приехав на Родину, я решила возместить Александру Николаевичу за все потерянные дни рождения".
Александр Вертинский. "Песенка о моей жене"
Документальный фильм об Александре Вертинском, "Песенка о моей жене" и фотографии добавлены Кариной Коротковой.
К этой дате кинематографисты и журналисты подготовили документальные фильмы, видеоинтервью, поэтические встречи. Но рассказать о Вертинском всё и сразу очень сложно. Ведь он был не только пронзительным артистом, очаровавшим и Запад и Восток планеты. Новатор эстрадных подмостков, кумир многомиллионной публики во время Первой мировой войны служил рядовым санитаром - самоотверженно, до изнурения, без пощады к собственному здоровью. Между прочим, исполнитель песенок кабаре без медицинского образования спас жизнь боевого полковника, проведя тому операцию. От полковника всё равно отказался хирург санитарного состава, признав пациента безнадёжным - пуля прошила офицера через живот и засела возле сердца, извлечь её врачу не представлялось возможным в дорожных условиях. Полковника в бессознательном состоянии переложили в отсек медперсонала, чтобы после фиксации смерти сгрузить на ближайшей остановке. "Резать" раненого санитар Вертинский , конечно, не решился. Но он вдруг вспомнил о диковинном инструменте, приобретённом им по случаю почти из эстетических соображений - блестящая штуковина оригинальной конструкции. Но применения ей никак не находилось, и начальник посоветовал убрать её с глаз. Этими особыми длинными щипцами с захватом Вертинский добрался через рану в животе полковника до пули в груди, сумел зацепить её и достать. Очнувшегося офицера передали в госпиталь, а спаситель так никогда и не узнал его имени.
Близкие вспоминают о Вертинском как о человеке сильного характера, балагуре-весельчаке, умеющем сорить деньгами, но при других условиях добывать средства тяжёлым трудом. Его сценический образ резко контрастирует с натурой артиста - субтильный персонаж трагикомедий Пьеро с певучим речитативом, исполняющий драматические ироничные и умные тексты. Скорей, это были не песни, а стихи - чувственные, душевные, но и с гражданской и личностной позицией - на фоне мелодии. И этот феномен одинаково гипнотически воздействовал и на взыскательную элитарную публику, и на обывателей. Театром и литературой Саша Вертинский увлёкся в гимназии, а потом судьба подарила ему участие в киевском литературном собрании Софьи Зелинской, а это - поэты Михаил Кузмин, Владимир Эльснер, художники , Александр Осмеркин, Казимир Малевич, Натан Альтман. Затем московская богема, знакомство с футуристами; сильное увлечение стихами Александра Блока. Вертинский не был обычным эстрадным шансонье, это новатор, создатель собственного жанра, основанного на прогрессивных творческих методах новейшей эстетики, на самобытном творческом мышлении. Первая рецензия на его выступления поместилась в одну фразу: "Остроумный и жеманный Александр Вертинский" . Таким он показался автору заметки в "Русском слове", посмотревшему в начале 1910-х номер лёгкой эротики "Танго".
Близкие вспоминают о Вертинском как о человеке сильного характера, балагуре-весельчаке, умеющем сорить деньгами, но при других условиях добывать средства тяжёлым трудом
Александр Вертинский на обложке белого журнала "Театр", где он назван Пьеро Арлекиновичем Коломбининым (1919 год)
После возвращения с войны родился Белый Пьеро , исполняющий ариэтки, теперь известные всему миру, несмотря на их русскоязычность: "Маленький креольчик", "Лиловый негр", "Ваши пальцы пахнут ладаном" и другие. Ведь по отзывам его современников, наравне с текстами играли его интонации и, особенно, руки - то мучительно воздеваемые, то порхающие, то опадающие. Чаще Вертинский писал мелодии к своим стихам, иногда на стихи уже признанных мэтров поэтического слова Марины Цветаевой, Игоря Северянина, Александра Блока.
В начале 1918 года Вертинский преобразился на сцене в Чёрного Пьеро. И этот тип с маской-домино и в чёрном одеянии стал гораздо более язвителен, он говорил о жестокости происходящего вокруг: "Я сегодня смеюсь над собой", "За кулисами", "Дым без огня", "Панихида хрустальная", "Безноженка", "Бал господень". Советской власти такой Пьеро был не по нраву, ему это сообщили. Александр Вертинский эмигрировал, скитался по многим странам Европы, Азии, жил в США. Там он написал знаменитые "Венок", "Баллада о седой госпоже", "В синем и далёком океане", "Сумасшедший шарманщик", "Мадам, уже падают листья", "Танго "Магнолия"", "Оловянное сердце", "Жёлтый ангел".
Всемирно прославленный артист не с первой попытки, но получил разрешение вернуться в СССР в 1943 году. Здесь допустили к исполнению около 30 песен из его репертуара в 100 сочинений. А на каждом концерте присутствовал цензор, причём, концерты проходили в глубинке, в большие города Вертинского пускали очень редко. Вообразите, гладкая причёска, барственная осанка, фрак с гвоздикой в петлице - и это посреди совхозов, парткомов и транспарантов. Декаденство "Пьеро" раздражало чинуш, потому что была развернута кампания против лирических песен, уводящих слушателей от задач социалистического строительства. Но, судя по воспоминаниям его близких, Александр Вертинский любил свою Родину, хотя принимал не все воззрения советской идеологии. "Вечерняя Москва" составила портрет великого артиста из цитат его родственников и близкой подруги.
Глава "Об Александре Вертинском" из книги Натальи Ильиной "Дороги и судьбы":
"Всегда элегантный (умел носить вещи, к тому же рост, фигура, манеры), аккуратный, подтянутый (ботинки начищены, платки и воротнички белоснежны), внешне на представителя богемы не похож совершенно. А по характеру - богема, актер...цены деньгам не знал, были - разбрасывал, раздавал, прогуливал, не было - мрачнел, сидел без них...".
"Какой он большой, широкоплечий, а в походке, в манере кланяться что-то развинченное, капризное, чуть ли не женственное, но это идёт ему, это в стиле его песенок, он - прекрасен. И зал считал, что - прекрасен! Эта элегантная фигура, прибывшая к нам из парижских ресторанов и притонов Сан-Франциско, не вписывалась в провинциальность Харбина, она чудом появилась на его подмостках, Харбин это чувствовал, был признателен, исходил аплодисментами..."
"Вертинский - ночной человек. Встретить его в первую половину дня удавалось не часто, а если удавалось, то лишь в пустом и тёмном зале "Ренессанса". Утренний Вертинский угрюм, хмур, на лице выражение брезгливости... Ночной Вертинский весел, бодр, шутлив. Прекрасный рассказчик, импровизатор, мистификатор".
"Тем, кто видел его только на эстраде, кто знал его лишь как исполнителя песенок о "бананово-лимонном Сингапуре", о "лиловых неграх" и "испано-суизах", - этим людям трудно представить себе, каким шутником, острословом, юмористом, любителем розыгрышей бывал Вертинский. И с какой быстротой сам реагировал на шутку, хохотал до слёз, весь отдаваясь смеху".
"Этот бродяга "с душою цыганской" на склоне лет обрёл семейный очаг, прочность, признание, материальное благополучие. А вот - тосковал".
Дочь Анастасия Вертинская в телеинтервью 14 Декабря 2013 рассказала, что работает над фильмом об отце, который снимает Дуня Смирнова.
"При папе пороть нас было нельзя - он хватался за валидол, убегал, а мы прятались под полами его домашнего халата. И вот он стоял такой худой, но книзу расширяющийся, и когда мама влетала с линейкой – она порола нас линейкой – и спрашивала: "Саша, где дети?" – он не мог ей соврать, тихо говорил: "Лилечка" и опускал глаза вниз".
"Когда папа возвращался домой с гастролей, начиналось вручение подарков. Но он был педант, у него в чемодане все ровно сложено, иногда он даже привозил недоеденную половину лимона, завернутую в салфетку. Чемодан распаковывал мучительно медленно, мотая нам нервы. Ни в коем случае нельзя было торопить его, и мы просто замирали в ожидании".
"Папа потрясающе рассказывал сказки. Например, у него был бесконечный сериал про кота Клофердона".
После съёмок "Безымянной звезды" Анастасия Вертинская дала интервью ИТАР–ТАСС.
"Отец увидел толпу людей возле особняка купеческой дочери Марии Морозовой на Арбате. Это с вокзала привезли раненых. Их выносили на носилках из карет, а в доме уже работали доктора. Отец просто подошёл и стал помогать. Врач присмотрелся к высокому пареньку и позвал к себе в перевязочную - разматывать грязные бинты и промывать раны.
Почему именно меня? - спросит Вертинский позднее.
И услышит:
Руки мне твои понравились. Тонкие, длинные, артистичные пальцы. Чувствительные. Такие не сделают больно".
"От усталости в глазах круги, и вдруг кто-то хватает Вертинского за ноги:
Пьероша, спойте мне что-нибудь.
Боже мой, вы бредите или серьезно?
Умоляю вас, спойте, я скоро умру…
Вертинский видит повязку, мокрую от крови. Опускается на край носилок и поёт "Колыбельную" на слова Бальмонта.
Утром сёстры отыскали Пьеро в груде человеческих тел. Он спал, положив голову на грудь солдата, которому "Колыбельная" облегчила переход в мир иной".
На открытии в Музее Одной Улицы выставки, посвященной 120-летию со дня рождения Александра Вертинского его дочь Марианна рассказала о первом посещении артистом Киева после детских лет:
"Он написал письмо домой: "Огромные афиши с моей фамилией заклеили весь город. Ажиотаж невероятный… Если Москва была возвращением на Родину, то Киев - это возвращение в отчий дом".
Из того же письма: "Вспоминал, как семилетним мальчиком сюда водила меня Наташа (кузина, прим. М. С.), как я замирал от пения хора и как завидовал мальчикам в белых и золотых стихарях...У меня вечером концерт в том самом бывшем Соловцовском театре, где... открутил бинокль от кресла (хотел его продать - я был вечно голоден) и откуда меня с треском выгнали!"
"О Киеве отец вспоминал чуть ли не каждый день. Думал купить небольшой домик здесь, завести корову, но мама не хотела переезжать из Москвы… Отец хотел выписать старичков каких-нибудь из Киева, мужа и жену, чтобы они могли готовить вкуснятину - кровяную колбасу, окорок свиной запекали. Папа даже построил погреб, такой как был у них в Киеве, но в нем никогда ничего не лежало".
В интервью журналу "Вестник" №7 от 28.03.02 Марианна Вертинская говорит:
"Любовь их видели, это да. Отец, уезжая, каждый день писал маме письма - каждый Божий день! Она его боготворила, он, собственно говоря, сделал её личностью, незаурядной женщиной. Ведь она вышла за него замуж в 18 лет! Он вылепил и воспитал её, как Пигмалион Галатею. Замуж, овдовев в 34 года, мама больше не выходила, хотя предложения были - и очень хорошие. Но кого, скажите, она могла сравнить с Александром Николаевичем? Сейчас она пишет воспоминания о шестнадцати годах счастливого замужества".
Жена Лидия Вертинская написала в книге "Синяя птица любви":
"И рядом возникает человек в элегантном черном смокинге. Вертинский! Какой он высокий! Лицо немолодое. Волосы гладко зачесаны. Профиль римского патриция! Он мгновенно окинул притихший зал и запел".
"На меня его выступление произвело огромное впечатление. Его тонкие изумительные и выразительно пластичные руки, его манера кланяться - всегда чуть небрежно, чуть свысока. Слова его песен, где каждое слово и фраза, произнесённые им, звучали так красиво и изысканно. Я ещё никогда не слышала, чтобы так красиво звучала русская речь, слова поражали своей богатой интонацией".
"Мы стали часто встречаться - по субботам или в воскресенье. Но в остальные дни Александр Николаевич скучал, и тогда мы стали переписываться. От этого времени у меня остались все его письма и стихи...В этих письмах весь Вертинский, каким я его знала. Страстный, щедрый, любящий, знающий, что такое истинное чувство, истинное страдание. Сейчас так уже не пишут..."
"Война в России всколыхнула в нас, русских, любовь к Родине и тревогу о её судьбе. Александр Николаевич горячо убеждал меня ехать в Россию и быть с Родиной в тяжёлый для неё час. Я тоже стала об этом мечтать".
"Мы плыли в хорошей каюте первого класса, но Александр Николаевич всю дорогу спать ложился одетым, даже ботинки не снимал, сбрасывал только пиджак. Меня это удивляло, но потом я догадалась: видимо, он не раздевался, так как собирался нас спасать в случае затопления парохода".
"Между прочим, впервые мой муж был смущён, когда на станции Отпор, на границе, к нему подошёл пограничник и строго спросил, сколько он везет костюмов. Александр Николаевич ответил, что у него три костюма, из которых один на нем, еще один концертный фрак и один смокинг. Выслушав ответ, пограничник неодобрительно покачал головой, а Вертинский стоял с виноватым лицом".
"Вертинский стоял у окна на каждой станции и ждал, что вот-вот вынесут молоко...Но не тут-то было! Оказалось, что во время войны тара, то есть бутылка, сама по себе редкость и ценность, и ее дают только в обмен на другую бутылку. Вертинский накинул деньги на бутылку, но никто не соглашался. Мы поехали дальше, девочка стала капризничать, мы дали ей водички, сладкого чая, но она хотела есть...Александр Николаевич подошел к женщине, продававшей молоко, сунул ей 400 рублей, вырвал бутылку и побежал к поезду. Большой, огромный, он бежал, прижав бутылку к груди".
"Когда мы приехали в Россию, то многие обыватели решили, что мы очень богатые люди. У них заграница связывалась с большими деньгами и богатством. Александр Николаевич говорил, что здесь люди думают, что за границей с неба падают жареные куропатки. Иногда нам предлагали какие-то вещи, которые нужны были нашей семье, и запрашивали немыслимо высокие цены. И как-то однажды Александр Николаевич в задумчивости сказал мне: "Знаешь, они хотят на мне отыграться за всю революцию!"
"Вертинский, будучи круглым сиротой, никогда не праздновал свой день рождения. В семье, где он жил, никто не отмечал этот день... Приехав на Родину, я решила возместить Александру Николаевичу за все потерянные дни рождения".
В конце XIX века родиться вне брака означало получить много проблем в будущем и не получить практически никаких прав.
Тем более если дело происходило в Киеве, который до революции считался столпом православия и оплотом благочестия Российской империи.
Еще хуже, если внебрачный ребенок появлялся в результате мезальянса — у представителей разных сословий, как это и случилось с Александром Вертинским.
Его отец, Николай Петрович Вертинский, происходил из бедной семьи мелкого железнодорожного служащего и прачки. Тем не менее Николай сделал блистательную карьеру — окончив юридический факультет, он занялся частной практикой и через несколько лет снискал славу самого удачливого в городе адвоката. Кроме того, Вертинский занимался и журналистикой — в газете «Киевское слово» он публиковал судебные фельетоны под псевдонимом Граф Нивер.
На одном из светских раутов он познакомился с юной Женечкой — Евгенией Степановной Скалацкой, дочерью главы городского дворянского собрания. Между ними вспыхнул роман, который они тщательно скрывали, ведь к тому времени Вертинский уже был женат. А вскоре великосветский Киев потряс скандал — Евгения родила от своего любовника дочь Надю. Надо сказать, что семья так никогда и не простила ей этого «падения». В данной ситуации Николай Петрович повел себя благородно: он предложил Женечке стать его супругой, для чего, правда, ему необходимо было официально расторгнуть предыдущий брак. Но жена наотрез отказалась дать ему развод, и Вертинский в итоге стал жить на два дома, сняв для любовницы с дочкой небольшой дом №43 на Владимирской улице.
Именно в этом доме 21 марта 1889 года появился на свет Саша Вертинский. Так же как и Надя, он был внебрачным ребенком, и это «клеймо внебрачности» стало для Александра Вертинского, по его мнению, неким метафизическим вектором будущей судьбы и карьеры. Он словно навсегда остался «вне брака» по отношению ко всей эстраде первой половины XX века.
Родителей своих Александр практически не запомнил.
Когда мальчику было три года, его мать Евгения Степановна внезапно умерла — после неудачной «женской операции», результатом которой стало заражение крови. Сашу взяла на воспитание старшая сестра матери, Мария Степановна, Надя осталась жить с отцом.
Николай Петрович так и не смог пережить смерть Женечки. Сам не свой от горя, он практически отошел от дел и долгие часы проводил на кладбище у ее могилы. В 1894 году у него началась скоротечная чахотка, и буквально в течение нескольких дней Вертинский-старший скончался.
Осиротевшие дети стали жить в разных городах: Надю взяла в семью другая тетка, Лидия Степановна. При этом Саше через некоторое время сказали, что его сестра умерла, как и родители, и отныне он на свете один.
Его воспитанием занималась тетка Мария, которая считала Сашиного отца «соблазнителем» сестры и виновником ее падения". На любые вопросы об отце мальчик слышал в ответ: "Твой отец — негодяй! " Но Саша не верил ей — он помнил, как на отпевание в Георгиевский храм пришли тысячи людей — вдов, рабочих, нищих студентов, чьи дела адвокат Вертинский вел безвозмездно. Он помнил, как эти люди на руках отнесли гроб его отца на кладбище.
У Марии Степановны были своеобразные представления о воспитании мальчиков. Она била племянника за малейшую провинность, запрещала ему гулять, играть с друзьями, кататься на санках. В ответ Саша забросил занятия в аристократической 1-й гимназии (где в то время учились Михаил Булгаков и Константин Паустовский), и занялся совсем не богоугодным делом: начал подворовывать деньги из Киево-Печерской лавры. Там, в лаврских пещерах, паломники клали на святые мощи медяки, а Саша с приятелями, делая вид, что целуют святыню, собирали губами эти монетки. "Из пещер мы выходили с карманами, набитыми деньгами, и сразу накупали пирожных, конфет, папирос... " — позже вспоминал Вертинский в своей книге "Дорогой длинною... ".
Однажды их поймали с поличным... Скандал был на весь город. Из гимназии Александра выгнали с позором, а дома тетка почти до полусмерти избила его тяжелой казацкой нагайкой. Много лет спустя Вертинский вспоминал, что тогда, лежа ночами на сундуке в передней, он мечтал только об одном — как обольет керосином теткину кровать и подожжет. Но и после столь сурового наказания Саша не перестал воровать. «Как из меня не вышел преступник, до сих пор понять не могу. По всем законам логики, я должен был стать преступником», — позже писал Вертинский.
Возможно, интерес к музыке и театральному искусству, проявившийся у Саши уже в детстве, спас его от этой участи. «По субботам и церковным праздникам в нашей гимназической церкви пел хор, составленный из учеников», — вспоминал Вертинский. Поначалу он только слушал, потом стал подпевать, даже ходил на репетиции, но в хор Сашу так и не взяли — о нем шла дурная слава воришки и хулигана. Тогда Вертинский решил попробовать свои силы в театре. В то время в «Контрактовом зале» на Подоле устраивались любительские спектакли, где могли принять участие все, кто желал почувствовать себя актером.
Правда, первая «настоящая» роль Вертинского завершилась провалом. Он играл слугу, который должен был крикнуть одно единственное слово: "Император! ". Но когда картавый от природы Александр выкрикнул: "Импеятой! ", публика в зале покатилась со смеху, и дебютанта выставили со сцены. Кстати, Вертинский до самой смерти так и не научился выговаривать букву «р», из-за чего, много лет спустя, Станиславский отказался принимать его в Художественный театр.
Увлечение театром дорого обошлось Александру. Когда тетка узнала, что ее племянник продолжает воровать деньги, чтобы покупать билеты на спектакли, она запретила слуге пускать его в дом. И Вертинский стал ночевать в чужих подъездах, на лавках в парке, в садовых беседках. На жизнь он зарабатывал чем придется: продавал открытки, грузил арбузы на Днепре, работал корректором в типографии и даже какое-то время прослужил помощником бухгалтера в гостинице «Европейская», откуда его, правда, вскоре выгнали.
И тут судьба Вертинского сделала неожиданный счастливый поворот — однажды его в своем подъезде подобрала Софья Николаевна Зелинская, бывшая подруга его матери и преподавательница женской гимназии Киева. Она пригласила его к себе в дом, позна-комила с цветом киевской интеллигенции — Николаем Бердяевым, Марком Шагалом, Натаном Альтманом. Под влиянием новых знакомых Вертинский попробовал заниматься журналистикой. Он написал несколько рецензий на выступления артистов для газеты «Киевская неделя», издал несколько рассказов. На гонорары от публикаций Александр купил подержанный фрак и влился в ряды киевской богемы, изображая из себя циничного скептика, далекого от мира.
Именно там, в подвальных кабачках Крещатика, где собирались молодые люди артистических наклонностей, он придумал свою первый «фирменный знак»: живой цветок, продетый в петлицу фрака. Каждый день — новый. ъ
В возрасте 18 лет Вертинский неожиданно заявил всем друзьям и знакомым, что ему «смертельно надоел» Киев и он отправляется покорять Москву. Едва ли не каждый знакомый задал ему вопрос: "Почему именно Москву, а не столицу — Санкт-Петербург?" Но Вертинский никому не стал объяснять, что именно там случайно нашлась его якобы умершая сестра Надя, которая тоже стала актрисой.
Именно сестра и помогла Александру «встать на ноги» и освоиться в незнакомом городе, обеспечив его работой на первое время: Вертинский должен был давать купеческим дочкам уроки сценического мастерства. Однажды, ожидая Надежду в скверике перед Театром миниатюр, он случайно обратил на себя внимание Марии Александровны Арцыбушевой — владелицы этого театра.
"Увидев меня среди актеров, — вспоминал Вертинский в книге "Дорогой длинною...", — она как-то вскользь заметила:
— Что вы шляетесь без дела, молодой человек? Шли бы лучше в актеры, ко мне в театр!
— Но я же не актер! — возразил я. — Я ничего, собственно, не умею.
— Не умеете, так научитесь!
— А сколько я буду получать за это? — деловито спросил я.
Она расхохоталась:
— Получать?! Вы что? В своем уме? Спросите лучше, сколько я с вас буду брать за то, чтобы сделать из вас человека.
Я моментально скис.
Заметив это, Мария Александровна чуть подобрела:
— Ни о каком жаловании не может быть и речи, но в три часа мы садимся обедать. Борщ и котлеты у нас всегда найдутся. Вы можете обедать с нами.
Что же мне оставалось делать? Я согласился. Таким образом, моим первым „жалованием“ в театре были борщ и котлеты».
В Театре миниатюр ему поручили номер, называвшийся «Танго»: Вертинский, стоя у кулис, пел песенку — пародию на исполняемый на сцене довольно эротичный танец. За что он удостоился одной строчки в рецензии от критика газеты «Русское слово»: «Остроумный и жеманный Александр Вертинский».
"Этого было достаточно, чтобы я «задрал нос» и чтоб все наши актеры возненавидели меня моментально, — писал Вертинский. — Но уже было поздно. Успех мой шагал сам по себе, меня приглашали на вечера. А иногда даже писали обо мне. Марье Александровне пришлось дать мне наконец «жалование» двадцать пять рублей в месяц, что при «борще и котлетах» уже являлось базисом, на котором можно было разворачиваться... "
В 1912 году Вертинский дебютировал и в кино. Он сыграл ангела в фильме, который снимал Илья Толстой по рассказу своего отца "Чем люди живы? ".
Сам Александр Николаевич позже описал свой дебют так: "Эту роль никто не хотел играть, потому что ангел должен был по ходу картины упасть в настоящий снег, к тому же совершенно голым. А зима была суровая. Стоял декабрь. За обедом у Ханжонкова Илья Толстой предложил эту роль Мозжухину, но тот со смехом отказался: «Во-первых, во мне нет ничего „ангельского“, а во-вторых, меня не устраивает получить воспаление легких», — ответил он. Толстой предложил роль мне. Из молодечества и чтобы задеть Ивана, я согласился. Актеры смотрели на меня как на сумасшедшего. Их шуткам не было конца, но я презрительно отмалчивался, изображая из себя героя".
Эта эпизодическая роль дала Вертинскому пропуск в мир московской богемы — и Александр сделал все, чтобы стать одним из самых ярких и запоминающихся ее представителей. Он мог запросто заявиться в ресторан в желтой кофте с деревянной ложкой в петлице или отправиться на прогулку по Тверскому бульвару в нелепой куртке с помпонами вместо пуговиц, с набеленным по-клоунски лицом и моноклем в глазу.
С кинематографом связана и первая любовь Вертинского — Вера Холодная, «звезда» русского немого кино. К моменту их знакомства актриса уже была замужем, но Александр на протяжении нескольких лет не оставлял попыток добиться ее благосклонности, посвящая ей свои первые песни — «Маленький креольчик», «За кулисами». Когда же стало ясно, что взаимности не будет, Вертинский словно заочно отпел свою возлюбленную, посвятив ей одну из самых мистических своих песен — «Ваши пальцы пахнут ладаном». Через три года молодая актриса действительно скончалась при весьма загадочных обстоятельствах.
В 1913 году в кругу своих театрально-кинематографических знакомых Александр впервые попробовал кокаин — в то время это было крайне модно.
"Все увлекались им, — позже писал Вертинский. — Актеры носили в жилетном кармане пузырьки и «заряжались» перед каждым выходом на сцену. Актрисы носили его в пудреницах и нюхали также; поэты, художники перебивались случайными понюшками, одолженными у других, ибо на свой кокаин у них не было денег... Не помню уже, кто дал мне первый раз понюхать ко-каин, но пристрастился я к нему довольно быстро. Сперва нюхал понемножечку, потом все больше и чаще. После первой понюшки на короткое время ваши мозги как бы прояснялись, вы чувствовали необычайный подъем, ясность, бодрость, смелость, дерзание... Вы улыбались самому себе, своим мыслям, новым и неожиданным, глубочайшим по содержанию. Продолжалось это десять минут. Через четверть часа кокаин ослабевал... Вы бросались к бумаге, пробовали записать эти мысли... Утром же, прочитав написанное, вы убеждались, что все это бред! Передать свои ощущения вам не удалось! Вы брали вторую понюшку. Она опять подбадривала вас на несколько минут, но уже меньше. Дальше, все учащающие понюшки, вы доходили до степени полного отупения. Тогда вы умолкали. И так и сидели, белый как смерть, с кроваво красными губами, кусая их до боли... Конечно, ни к чему хорошему это привести не могло. Во-первых, кокаин разъедал слизистую оболочку носа, и у многих из нас носы уже обмякли, и выглядели ужасно, а, во-вторых, кокаин почти не действовал и не давал ничего, кроме удручающего, безнадежного отчаяния. Полного омертвления всех чувств. Равнодушия ко всему окружающему... А тут еще и галлюцинации... Я жил в мире призраков! Помню, однажды я вышел на Тверскую и увидел совершенно ясно, как Пушкин сошел с своего пьедестала и, тяжело шагая, направился к остановке трамвая... Тогда я понял, что просто сошел с ума. И первый раз в жизни я испугался. Мне стало страшно! Что же будет дальше? Сумасшедший дом? Смерть? Паралич сердца?.. "
Еще одним потрясением для Вертинского стала смерть его сестры Надежды, которая тоже была заядлой кокаинисткой. Обстоятельства ее гибели неизвестны, хотя до наших дней сохранился старый номер журнала «Театр и искусство» за 1914 год, в котором помещена крохотная заметка: «Известная москвичам артистка Н.Н. Вертинская отравилась в Петрограде кокаином. Причина — неудачно сложившаяся личная жизнь».
Спасаясь от наркотического дурмана, Вертинский оборвал все свои связи в артистическом мире и решил пойти добровольцем на фронт. О том, как это получилось, много лет спустя написала его дочь, Анастасия Вертинская:
"Отец увидел толпу людей возле особняка купеческой дочери Марии Морозовой на Арбате. Это с вокзала привезли раненых. Их выносили на носилках из карет, а в доме уже работали доктора. Отец просто подошел и стал помогать. Врач присмотрелся к высокому пареньку и позвал к себе в перевязочную — разматывать грязные бинты и промывать раны.
— Почему именно меня? — спросит Вертинский позднее.
И услышит:
— Руки мне твои понравились. Тонкие, длинные, артистичные пальцы. Чувствительные. Такие не сделают больно.
За неспешной работой прошла ночь, другая, третья... Парень едва держался на ногах, но духом не падал, и в перевязочной ему нравилось. Врач, поняв, что с помощником повезло, стал учить его «фирменному» бинтованию. Вертинский успевал читать раненым, писать за них письма домой, присутствовал на операциях, которые делал знаменитый московский хирург Холин; запоминал, как мягко, но уверенно работает тот с инструментом... "
Через несколько дней Вертинский был официально принят санитаром на 68-й поезд Всероссийского союза городов, который с 1914 по 1916 годы курсировал между передовой и Москвой. Словно стесняясь своего актерского прошлого, он решил скрыться за псевдонимом «Брат Пьеро» — когда-то этот образ принес ему славу в Театре миниатюр, пусть поможет и на войне.
"Вскоре отец до того набил руку, освоил перевязочную технику, что без конца удивлял ловкостью, быстротой и чистотой работы, — писала Анастасия Александровна. — Выносливый, высокий, он мог ночами стоять в перевязочной, о его руках ходили легенды, а единственный поездной врач Зайдис говорил: «Твои руки, Пьероша, священные. Ты должен их беречь, в перевязочной же не имеешь права дотрагиваться до посторонних предметов».
Каждые 5 часов менялись сестры, а заменить Вертинского было некому — как-то раз ему пришлось проработать почти двое суток подряд. В поезде велась книга, в которую записывалась каждая перевязка. Вертинский работал только на тяжелых операциях. Когда он закончил службу на поезде, а это произошло в 1916 году, на его счету было 35 тысяч перевязок.
Уже ближе к концу своей службы Александру Вертинскому приснился странный сон, который он любил пересказывать всем своим близким.
«Будто бы стою я на залитой солнцем лесной поляне, — рассказывал он своей дочке Анастасии, — а на той поляне сам Бог вершит суд над людьми.
— Кто этот брат Пьеро? — вдруг спросил Творец у дежурного ангела.
— Начинающий актер.
— А как его настоящая фамилия?
— Вертинский.
— Этот актер сделал 35 тысяч перевязок, — помолчав, сказал Бог. — Умножьте перевязки на миллион и верните ему в аплодисментах».
Сон оказался пророческим — всемирная слава к Вертинскому пришла буквально сразу же по его возвращении в Москву.
В 1916 году он пришел в арцыбушевский Театр миниатюр и предложил свой новый оригинальный номер «Песенки Пьеро».
На этот раз никакой жеманности, никаких дурацких и пошлых шуток, все очень строго и аскетично.
«От страха перед публикой, боясь „своего“ лица, я делал сильно условный грим: свинцовые белила, тушь, ярко-красный рот. Чтобы спрятать смущение и робость, я пел в таинственном „лунном“ полумраке» — так описывал свои выступления Вертинский в книге "Дорогой длинною... ".
Образ черного Пьеро, появившийся позднее, был иным: мертвенно-белый грим на лице заменила маска-домино, белый костюм Пьеро заменило совершенно черное одеяние, на котором ярко выделялся белый шейный платок.
Но самое главное — иным было и содержание песен, так называемых «ариеток».
Новый Пьеро вместо романтических или (как можно было ожидать от фронтовика) военных песен стал рассказывать глубоко личные истории. Простые песни вроде «Безноженьки» — про девочку-калеку, которая спит на кладбище и видит, как «добрый и ласковый Боженька» приклеил ей во сне «ноги — большие и новые»... Публика была шокирована: о таком раньше не то чтобы петь, но и говорить вслух было не принято. Но мировая война перевернула все, и старые романсы с их «грезами» и «розами», «соловьями» и «лунными ночами» стали казаться какой-то невообразимой фальшью, ничего не стоящей мишурой.
"Помню, я сидел на концерте Собинова и думал: «...О чем он поет? Ведь это уже стертые слова! Они ничего не говорят ни уму, ни сердцу», — вспоминал Александр Николаевич.
Вертинский не имел музыкальной подготовки и даже не знал нотной грамоты, но именно он придумал новые законы жанра, основан-ные на двух простых вещах: на правде и на вере в мечту. Поэтому он и пел о далеких сингапурах, лиловых неграх, бедных горничных и несчастных солдатиках. И эти песни оказались близки всем слоям, сословиям и классам смертельно уставшей империи.
К началу 17-го года Вертинский объехал уже всю Россию, а его первый бенефис в Петербурге состоялся 25 октября 1917 года — как раз в тот вечер, когда революционные матросы взяли Зимний дворец. Несомненно, в этом совпадении можно найти немало скрытого символизма, ведь именно в этот вечер на смену «Грустному Пьеро» явились буйные и жестокие революционные «арлекино».
Говорят, когда уже после Октябрьского переворота Вертинский написал свой самый известный романс «Я не знаю, кому и зачем это нужно» — о гибели трехсот московских юнкеров, его вызвали в ЧК.
"Вы же не можете запретить мне их жалеть! " — пытался он как-то оправдаться.
В ответ на это он услышал: "Надо будет — и дышать запретим!"
Но Вертинский уехал не сразу — до самого конца 1919 года он гастролировал по России, давая концерты солдатам Добровольческой армии. В конце концов судьба привела его на борт парохода «Великий князь Александр Михайлович», на котором остатки Белой армии спешно эвакуировались в Константинополь. Впрочем, в Константинополе Вертинский надолго не задержался. С помощью знакомого еще по Москве театрального администратора он смог обзавестись новым паспортом на имя «греческого подданного Александра Вертидиса». Под этим именем он отправился в Европу: в Румынию, оттуда в Польшу, Германию, Австрию, Францию и Бельгию, выступая как в третьесортных кабаре и шантанах, так и в первоклассных ресторанах. Долгое время Вертинский прожил в Америке, где его концерты всегда проходили с неизменным успехом. Однако, чтобы овладеть действительно «широкой публикой», нужно было переходить на английский язык, от чего Александр Николаевич решительно отказался.
«Чтобы понять нюансы моих песен и переживать их, — сказал он как-то в одном из интервью, — необходимо знание русского языка... Я буквально ощущаю каждое слово на вкус и, когда пою его, то беру все, что можно от него взять. В этом основа и исток моего искусства».
Чтобы быть поближе к русской аудитории, он и отправился в Шанхай, где была большая русская колония. Безусловно, тогда он не предполагал, что из-за начавшейся Второй мировой войны ему придется остаться в Китае на восемь долгих лет.
О «китайском» периоде Вертинского вспоминала тогда начинающая журналистка, впоследствии известная писательница Наталья Ильина. Она познакомилась с Вертинским в кабаре «Ренессанс», где в строгом черном костюме, безупречно элегантный, артист пел под аккомпанемент двух гитар «Очи черные» и другие романсы — обычный «заигранный эмигрантский репертуар».
«Отработав в прокуренном кабаре среди танцующих пар, — писала Ильина, — он шел в смежный ресторанный зал и коротал там время с друзьями, а иногда и вовсе незнако-мыми людьми, наперебой приглашавшими его за свой столик. Потом он нередко ехал в другое кабаре. Требовалась железная выносливость, чтобы вести ту жизнь, которую вел Вертинский в Шанхае».
Здесь же, в Шанхае, произошло событие, изменившее всю его дальнейшую жизнь. Весной 1940 года на Пасхальный вечер в кабаре «Ренессанс» пришла с друзьями зеленоглазая красавица, семнадцатилетняя Лидия Циргвава.
"До этого я знала Вертинского только по пластинкам и была его поклонницей, но никогда его самого не видела, — много лет спустя вспоминала она. — На меня его выступление произвело огромное впечатление. Его тонкие, изумительные и выразительно пластичные руки, его манера кланяться — всегда чуть небрежно, чуть свысока. Слова его песен, где каждое слово и фраза, произнесенные им, звучали так красиво и изысканно. Я еще никогда не слышала, чтобы так красиво звучала русская речь, слова поражали своей богатой интонацией. Я была очарована и захвачена в сладкий плен. Но в этот миг я не испытывала к нему ничего, кроме... жалости. Я была юна, неопытна, совсем не знала жизни, но мне захотелось защитить его. И всю мою неразбуженную неж-ность и любовь я готова была отдать ему. Отдать с радостью. Потому что никого прекраснее его нет. И никогда в моей жизни не будет... По счастливой случайности, за нашим столиком сидели его знакомые. Он подошел. Нас по-знакомили. Я сказала: «Садитесь, Александр Николаевич».
Он сел — и потом не раз говорил: «Сел — и навсегда».
Влечение было обоюдным.
Надо сказать, что Вертинскому вовсе не были чужды легкие и необременительные отношения с поклонницами.
Обладая удивительно влюбчивым характером, он страстно ухаживал за многими женщинами, бурно переживал разрывы, а однажды даже женился. Произошло это в 1924 году в Берлине, когда Вертинский предложил руку и сердце некой Рахили Потоцкой из богатой еврейской семьи. К сожалению, жизнь молодых с самого начала не заладилась, уже через несколько месяцев после свадьбы новобрачные подали на развод, и после этой неудачи Вертинский предпочитал не заводить серьезных отношений.
Но вот с Лидией все было по-другому.
Дочь советского подданного, грузина Владимира Константиновича Циргвава, служившего в управлении Китайско-Восточной железной дороги, Лидия была непохожа на женщин, с которыми Вертинский был знаком прежде.
«Она у меня, как иконка — навсегда. Навсегда» — так начал Вертинский стихотворение, посвященное своей будущей жене.
"Моя дорогая Лилочка, Вы для меня — самое дорогое, самое любимое, самое светлое, что есть в моей жизни, — писал он в своих письмах. — Вы — моя любовь. Вы — ангел. Вы — невеста!.. Вы — самая красивая на свете. Самая неж-ная, самая чистая. И все должно быть для Вас, даже мое искусство. Даже мои песни и вся моя жизнь. Помните, что Вы — мое «Спасенье», что Вас послал Бог, и не обижайте меня, «усталого и замученного».
В апреле 1942 года брак Вертинского и Лидии Циргвава был зарегистрирован в советском посольстве в Японии, в Токио. «Бракосочетание состоялось в Кафедральном православном соборе, — писала Лидия Вертинская. — Были белое платье, фата, взволнованный жених, цветы, пел хор. Весь русский Шанхай пришел на нашу свадьбу».
Вскоре у молодоженов родилась дочь Марианна, а спустя еще полтора года — вторая дочка, Анастасия.
Между этими двумя счастливыми событиями произошло еще одно, о котором Александр Николаевич мечтал вот уже несколько лет: ему разрешили вернуться в СССР. Вообще-то переговоры о возвращении Вертинского велись еще с 1936 года, причем именно по инициативе советского правительства. Дело в том, что такой поступок артиста с мировым именем был на тот момент очень выгоден для поднятия престижа Страны Советов. Для работы по возвращению «заблудших» был создан специальный главк Наркомата иностранных дел. К примеру, Куприна обхаживали два года, поселили в шикарной усадьбе, обеспечили целую серию встреч с восторженными поклонниками... Но вот с Вертинским решение вопроса почему-то все время откладывалось — то ли сам Александр Николаевич не слишком настаивал, то ли постоянная «текучка» кадров в Наркоминделе мешала нормальной работе — неизвестно, но окончательного ответа Вертинскому пришлось ждать целых семь лет.
Лидия Вертинская вспоминала в своей книге: "Война в России всколыхнула в нас, русских, любовь к Родине и тревогу о ее судьбе. Александр Николаевич горячо убеждал меня ехать в Россию и быть с Родиной в тяжелый для нее час. Я тоже стала об этом мечтать. Он написал письмо Вячеславу Михайловичу Молотову. Просил простить его и пустить домой, в Россию, обещал служить Родине до конца своих дней. Письмо В.М. Молотову повез из Шанхая в Москву посольский чиновник, сочувственно относившийся к Вертинскому. Через два месяца пришел положительный ответ и визы... На станции Отпор нас встречали представители нашего консульства, но, между прочим, к Александру Николаевичу все равно подошел пограничник и строго спросил, сколько он везет костюмов. Он ответил, что у него три костюма, из которых один на нем, еще один концертный фрак и один смокинг. Выслушав ответ, пограничник неодобрительно покачал головой, а Вертинский стоял с виноватым лицом... Затем мы приехали в Читу. Город был суровый. Мороз. Стужа. Помню, когда я впервые вышла из гостиницы на улицу, то было ощущение, что меня окунули в котел с кипятком. Гостиницу еле отапливали, воды почти не было, по стенам ползали клопы. В гостинице было много военных. А из Москвы в Читу пришла телеграмма в местную филармонию с распоряжением, чтобы артист Вертинский дал несколько концертов в Чите. И администратор, который занимался нами, увидев, как мы с маленьким ребенком замерзаем в номере, предложил переехать к нему. Мы с благодарностью согласились. Его семья занимала две комнаты в коммунальной квартире. Вещей оказалось много, и мы разместили их в прихожей и в общей кухне. Кое-что у нас тут же «конфисковали», но мне было очень жаль только теплые шерстяные носки, которые я связала для Александра Николаевича. Тем временем Александр Николаевич осмотрел зал филармонии, нашел пианиста и стал репетировать. Вертинский спел четыре концерта. Зал был переполнен. Прием и успех были блестящие!"
Кстати, именно тогда Вертинский первый раз в жизни отпраздновал день своего рождения.
"Будучи круглым сиротой, он никогда не праздновал свой день рождения, — писала Лидия Вертинская. — В семье, где он жил, никто не отмечал этот день... Поэтому, приехав на Родину, я решила возместить Александру Николаевичу за все потерянные дни рождения. Жили мы тогда еще в гостинице «Метрополь». Мы договорились с дирекцией гостиницы снять на вечер малый банкетный зал. Заказали прекрасный ужин и вина и пригласили гостей. Пригласили всех, с кем успели познакомиться и подружиться. Пришли актеры театров и кино, писатели, поэты, художники и добрые знакомые и поклонники Вертинского. Среди гостей был у нас Дмитрий Шостакович с женой. Он подарил Вертинскому партитуру Седьмой симфонии с дарственной надписью... "
Вертинский прожил на родине еще 14 лет, но эту жизнь никак нельзя было назвать свободной и полноценной.
Нет, его не преследовали, но и не давали «дышать полной грудью», обращаясь с ним как с музейным экспонатом.
Случай уникальный — так, в 1951 году Вертинский был награжден Сталинской премией (за роль католического кардинала в фильме Михаила Калатозова «Заговор обреченных»), но в то же время из ста с лишним песен из его репертуара к исполнению в СССР было допущено не более тридцати, и на каждом концерте присутствовали цензоры. Концерты в Москве и Ленинграде были неофициально запрещены, на радио его никогда не приглашали, но в то же время его песни знали все.
Отчаявшись, он написал два сверхпатриотических, по советским меркам, стихотворения, и отправил стихи Поскребышеву, сталинскому секретарю, вместе с письмом, где спрашивал, может ли он чувствовать себя своим на вновь обретенной Родине.
«Обо мне не пишут и не говорят ни слова, как будто меня нет в стране, — писал он вождю. — Газетчики и журналисты говорят „нет сигнала“. Вероятно, его и не будет. А между тем я есть! И очень „есть“! Меня любит народ! (Простите мне эту смелость.) 13 лет на меня нельзя достать билета! Все это мучает меня. Я не тщеславен. У меня мировое имя, и мне к нему никто и ничего добавить не может. Но я русский человек! И советский человек. И я хочу одного — стать советским актером. Для этого я и вернулся на Родину».
Сталину оба стихотворения понравились, он лично поблагодарил Вертинского, но... даже эти стихи никто не захотел напечатать.
Существует предположение, что советская пропагандистская машина просто не знала, как именно «подать» творчество Вертинского. Ведь каждому из знаменитых «возвращенцев» властями был заранее определен некий символ, который, как предполагалось, тот будет воплощать. Дескать, если бы вернулся Шаляпин, он стал бы символом «народного голоса». Рахманинов — певцом русского характера, Бунин — любителем родной природы...
Но какую идею мог воплотить в себе Вертинский?
Несмотря на всю простоту его «песенок», Александр Николаевич никак не помещался ни в одну простую идеологическую схему, являясь, разве что, примером самого вопиющего космополитизма: «...все равно, где бы мы ни причалили, не поднять нам усталых ресниц»... Возможно, именно поэтому Вертинскому так и не нашлось места в советской иерархии людей от искусства, и в результате его стали считать неким «археологическим экспонатом» из дореволюционной жизни.
Но несмотря на отсутствие официального признания, на цензуру и запрет выступать в Москве и Ленинграде, сам Александр Николаевич был доволен своей жизнью: «Я — живу. И живу неплохо... За четырнадцать лет я спел на родине около двух тысяч концертов. Страна наша огромна, и все же я успел побывать везде. И в Сибири, и на Урале, и в Средней Азии, и в Заполярье, и даже на Сахалине... Народ меня принимает тепло и пока не дает мне уйти со сцены».
Незадолго до своей смерти 21 мая 1957 года Вертинский все же написал о том, что было его тайной болью все последние годы, об официальном, «государственном» признании его искусства: "Через 30—40 лет меня и мое творчество вытащат из подвалов забвения и начнут во мне копаться... "
И он был прав.
Копирайт: Gala Биография 2009