Юность толстой 1 и 2 главы. Лев толстойюность

Повесть «Юность» Толстого, написанная в 1857 году, стала завершением знаменитой трилогии Льва Николаевича («Детство», «Отрочество», «Юность»). Книга описывает студенческие годы жизни главного героя и его близкого окружения.

Главные герои

Николай Иртеньев (Николенька) – шестнадцатилетний юноша из дворянского сословия.

Володя – старший брат Николая.

Дмитрий Нехлюдов – близкий друг Николая.

Другие персонажи

Папа – отец Николая, вдовец, позднее повторно связавший себя узами брака.

Сонечка – первая любовь Николеньки.

Авдотья – мачеха Николая.

Варенька Нехлюдова – сестра Дмитрия, подруга Николая.

Любочка родная сестра Николая и Володи.

Иконин, Зухин, Семенов – студенты, приятели Николая.

Краткое описание

Глава I. Что я считаю началом юности

Молодому дворянину Николеньке Иртеньеву « шестнадцатый год в исходе ». Он очень дорожит дружбой с Дмитрием Нехлюдовым – интересным умным юношей, благодаря которому Николай увлекся идеей саморазвития.

В настоящее время герой мечтает успешно сдать вступительные экзамены в университет.

Глава II. Весна

Вступает в свои права весна, и Николенька любуется переменами в природе, которые вдохновляют его.

Глава III. Мечты

Молодой Иртеньев мечтает о том, как он поступит в университет и будет часть стипендии « отдавать бедным, и так, чтобы никто не знал ». Он будет жить простой, скромной жизнью, и непременно закончит « курс первым кандидатом с двумя золотыми медалями ».

Глава IV. Наш семейный кружок

Отец Николеньки подолгу отсутствует, но с его появлением в доме всегда начинается веселье. Николай все больше отдаляется от своего старшего брата Володи, несмотря на то, что братья по-прежнему любят друг друга. Сестра Любочка стала совсем взрослой, и теперь является девушкой на выданье.

Глава V. Правила

Николай решает составить себе « расписание обязанностей и занятий на следующий год ». Планов оказалось столь много, что юноше пришлось сшить из листов тетрадь и назвать ее «Правила жизни».

Отец приглашает в дом духовника, чтобы вся семья смогла исповедаться.

Глава VI. Исповедь

Иртеньевы поочередно заходят к монаху и исповедуются в грехах. После исповеди Николенька чувствует себя « совершенно чистым, нравственно переродившимся и новым человеком ». Перед сном он вспоминает « стыдный грех, который утаил на исповеди» и очень переживает по этому поводу. Николай решает завтра же отправиться в монастырь и вновь исповедаться.

Глава VII. Поездка в монастырь

Проведя тревожную ночь, Николенька просыпается на заре и сразу собирается в дороге. С трудом поймав на пустынной улице извозчика, он переживает, что тот завезет его « в глухой переулок и ограбит ». Но вскоре Николай успокаивается, и благополучно приезжает в монастырь.

Глава VIII. Вторая исповедь

Николай повторно исповедуется, и чувствует после своего признания несказанное облегчение. Однако мелкие бытовые неприятности « скоро разогнали это чувство ».

Глава IX. Как я готовлюсь к экзамену

Все семейство Иртеньевых, за исключением Николая и Володи, уезжает в деревню. « Сознание свободы и то весеннее чувство ожидания чего-то » и мешают Николеньке сосредоточиться на подготовке к экзаменам. И лишь боязнь разочаровать Нехлюдова заставляет юношу прилежно учиться.

Глава X. Экзамен истории

На свой первый в жизни экзамен Николай надевает фрак. Ему кажется, что он просто « ослепителен », но уверенность сменяется робостью сразу после того, как юноша перешагивает порог аудитории. Николеньке попадается знакомый билет, и он сдает историю на «отлично».

Глава XI. Экзамен математики

Следующий экзамен – математика. Николенька знает « предмет порядочно, но было два вопроса из алгебры », с которыми он был совершенно незнаком. Юноше приходит на выучку его новый знакомый – Иконин, который отдает ему свой билет. В результате Николенька с блеском сдает экзамен.

Глава XII. Латинский экзамен

Николенька узнает, что профессор, принимающий экзамен по латыни, « был будто бы какой-то зверь, наслаждавшийся гибелью молодых людей », которых он заваливал на экзаменах. Профессор дает Иртеньеву текст, который не был предусмотрен в подготовительной программе. Юноша с трудом справляется с ним, и в результате получает низший бал.

Глава XIII. Я большой

Николай успешно сдает последний экзамен и становится студентом. Теперь у него есть собственная лошадь и кучер. Чтобы в полной мере почувствовать себя взрослым, Николенька закуривает трубку и принимается « пускать кольца и затягиваться », но очень быстро ему становится плохо.

Глава XIV. Чем занимались Володя с Дубковым

Николая приходит поздравить Дмитрий, и они вместе отправляются к Дубкову, где застают Володю, играющего в карты. Володя проигрывает, и вся компания решает отправиться в ресторан, чтобы поздравить Николеньку с поступлением в университет.

Глава XV. Меня поздравляют

В ресторане все поздравляют Николая. Ему очень хочется казаться взрослым, и он на собственные деньги заказывает « полбутылочку шампанского ». Володя, глядя на захмелевшего брата, конфузится.

Глава XVI. Ссора

В ресторане Николай конфликтует с одним из посетителей, который называет его невежей. Растерявшийся юноша не смог дать должного отпора, и, стыдясь своего поведения, скрывает этот досадный инцидент от приятелей. В дальнейшем он будет еще долгое время переживать по этому поводу, считая, что « поступил как трус ».

Глава XVII. Я собираюсь делать визиты

В последний день пребывания в Москве Николай должен был « сделать, по приказанию папа, визиты ». Он надеется, что ему составит компанию Володя, но брат решительно отказывается.

Глава XVIII. Валахины

Свой первый визит Николенька наносит Валахиным. Он с трепетом ожидает появления Сонечки, поскольку в нем « оставалось еще живое и трогательное воспоминание прошедшей детской любви ». Николай знает, что пару лет назад « Сонечке изрезали лицо стеклами кареты », которая перевернулась во время движения. Однако при виде девушки младший Иртеньев не замечает никаких шрамов – он видит перед собой все ту же милую девочку, в которую некогда был так влюблен.

Глава XIX. Корнаковы

Визит к Корнаковым оказался менее приятным для Николая. Во время беседы с княгиней и ее дочерьми юноша узнает, что Корнаковы и Иртеньевы являются единственными законными наследниками богатого князя Ивана Ивановича.

Глава XX. Ивины

У Ивиных Николенька чувствует себя крайне некомфортно. При встрече генеральский сын проявляет учтивость, но вместе с тем дает понять, что совсем не рад приезду Николеньки. В результате Иртеньев начинает « приходить в раздраженное состояние духа ». Княгиня ставит Николеньку в неловкое положение своими неожиданными слезами, а князь ведет себя с ним холодно и надменно.

Глава XXI. Князь Иван Иваныч

Свой последний визит Николай наносит князю. В детстве он называл « Ивана Иваныча дедушкой », но новость, что он является одним из его наследников, заставляет Николеньку чувствовать себя неуютно в компании доброжелательного старика.

Глава XXII. Задушевный разговор с моим другом

Николенька едет с Дмитрием на дачу к Нехлюдовым. По дороге друзья разговаривают по душам, и Дмитрий признается в своей любви к приживалке Любови Сергеевне.

Глава XXIII. Нехлюдовы

На даче Николенька знакомится с матерью и сестрой Дмитрия. Он удивляется, как его друг мог влюбиться в старую деву Любовь Сергеевну, которая « была очень нехороша собой: рыжа, худа, невелика ростом, немного кривобока ».

Глава XXIV. Любовь

Также у Нехлюдовых Николай знакомится с родной тетей Дмитрия Софьей Ивановной – удивительно доброй и любящей женщиной.

Глава XXV. Я ознакомливаюсь

Николенька замечает, что в семействе Нехлюдовых больной темой является чувство Дмитрия к приживалке. Иртеньев очень доволен поездкой – среди этих людей он чувствует себя совершенно взрослым.

Глава XXVI. Я показываюсь с самой выгодной стороны

Во время прогулки по саду Николенька, желая произвести впечатление, хвастает своим родством с Иваном Ивановичем. Он приукрашивает свои отношения с князем, из-за чего конфузится и краснеет.

Глава XXVII. Дмитрий

Сильная зубная боль меняет настроение Дмитрия в худшую сторону. Поначалу он сорвался на горничной, а после « из всех сил несколько раз ударил по голове кулаком » мальчика-слугу. Заметив, что Николай стал свидетелем его жестокости, Дмитрию стало совестно.

Глава XXVIII. В деревне

Николенька и Володя присоединяются к своей семье в деревне. Николай периодически вспоминает о своей любви к Соне, но вскоре деревенская жизнь увлекает его. Он замечает, что отец кажется необычайно веселым в последнее время.

Глава XXIX. Отношения между нами и девочками

Николенька « совершенно невольно в взгляде на девочек » подражает старшему брату, и относится к сестре и Кате несколько презрительно. Между тем, братья еще больше сближаются между собой.

Глава XXX. Мои занятия

Убедившись, что имеет « талант и страсть к музыке », Николенька все лето проводит за уроками игры на фортепиано. Таким образом он хочет очаровывать барышень. Также Николай увлекается чтением французских романов.

Глава XXXI. Сomme il faut

Желая подражать героям романов, Николенька стремится всегда выглядеть безупречно. Особый упор он делает на состоянии своих ногтей.

Глава XXXII. Юность

В это лето Николенька остро ощущает, что он « юн, невинен, свободен и поэтому почти счастлив ». Он наслаждается летом, любуется природой и занимается тем, к чему тянется душа.

Глава XXXIII. Соседи

Николенька с удивлением замечает, что отец переменился в своем отношении к соседям Епифановым, с которыми у него была давняя « тяжба за какую-то землю ». Отец часто ездит к соседям и называет их « славными людьми ».

Глава XXXIV. Женитьба отца

Во второй раз отец Николая собирается жениться в возрасте 48 лет. Его избранницей становится Авдотья Васильевна Епифанова – молодая и красивая женщина.

Глава XXXV. Как мы приняли это известие

Женитьба отца становится главным предметом обсуждений в семье Иртеньевых. Володя настроен крайне негативно по отношению к будущей мачехе, и признается, что причиной женитьбы является некая « темная история ».

Глава XXXVI. Университет

В университете начинаются занятия, и Володя с Николаем вынуждены пропустить свадьбу отца и Авдотьи. В университете Николенька не может быстро и легко примкнуть « ни к какой компании и, чувствуя себя одиноким и неспособным к сближению », начинает вести себя надменно с однокурсниками.

Глава XXXVII. Сердечные дела

Николенька часто влюбляется « в незнакомых и особенно замужних женщин ». Однако все его сердечные увлечения весьма мимолетны.

Глава XXXVIII. Свет

« Светские удовольствия » разочаровывают Николеньку. Оказавшись на долгожданном приеме у Корнаковых, юноша робеет и принимается вести себя крайне неестественно и нести всякий вздор. Он выглядит настолько глупо, что его избегает даже Володя.

Глава XXXIX. Кутеж

Зимой Николаю доводится участвовать в кутеже, и он выносит « из него не совсем приятное чувство». Он долго готовился к предстоящему событию, но на деле оно оказалось не таким веселым, как ожидал юный Иртеньев. Он несказанно удивлен тем, что на следующий день участники кутежа расхваливали его на все лады.

Глава XL. Дружба с Нехлюдовыми

Николай становится частым гостем в доме у Нехлюдовых. Ему нравится бывать в этой семье, и вскоре он сближается с сестрой Дмитрия – Варей.

Глава XLI. Дружба с Нехлюдовым

И если дружба Николая с Нехлюдовыми укрепляется, то отношения с самим Дмитрием в ту пору висели « только на волоске ». Николенька перестает понимать поступки своего друга, он находит в нем множество недостатков, и однажды между приятелями разгорается ссора.

Глава XLII. Мачеха

В Москву приезжает отец с мачехой, которую Николенька не любит и не уважает. Особенно сильно его раздражает в Авдотье двуличие: при гостях она неизменно « молодая, здоровая и холодная красавица », а в обычной жизни – это « тоскующая женщина, неряшливая и скучающая ».

Глава XLIII. Новые товарищи

Николай готовится к предстоящим экзаменам. Она знакомится с бедными, но чрезвычайно умными и интересными студентами, которые превосходят его во всем, кроме принадлежности к аристократии.

Глава XLIV. Зухин и Семенов

Среди знакомых Николеньки особенно выделяются два студента – Семенов и Зухин. Последний « был необычайно умен » и пользовался большим уважением среди преподавателей, в то время как Семенов был страстным любителем кутежей. В итоге о страшно задолжал и был вынужден бросить университет и пойти в солдаты.

Глава XLV. Я проваливаюсь

Николенька с треском проваливает экзамен по математике, и его не переводят на следующий курс. Закрывшись в комнате, он три дня горько плачет, сожалея о том, что не придерживался собственных «Правил жизни». Николай дает обет « не делать ничего дурного », трудиться и не изменять собственным принципам.

Заключение

В своем рассказе Толстой удивительно тонко описывает психологию взросления главного героя, вступающего во «взрослую» жизнь. Он мастерски описывает переживания, сомнения и надежды юноши, который еще вчера был мальчиком.

После ознакомления с кратким пересказом «Юность» рекомендуем прочесть произведение Толстого в полной версии.

Тест по повести

Проверьте запоминание краткого содержания тестом:

Рейтинг пересказа

Средняя оценка: 4.2 . Всего получено оценок: 100.

Со школьной скамьи нам знакома трилогия Льва Николаевича Толстого: «Детство», «Отрочество», «Юность». Именно этому произведению, а точнее третьей его части, будет посвящена эта статья. Мы рассмотрим сюжет, анализ и образ главного героя повести «Юность» Толстого. Особое внимание уделим краткому содержанию произведения.

О книге

В 1852 году увидела свет первая часть трилогии, что написал Л. Толстой («Детство», «Отрочество», «Юность»). А в 1857 вышла последняя повесть, завершившая цикл. В основу книги легла история жизни обычного ребенка XIX столетия. Самым ценным в этом биографическом описании стал глубокий психологизм, с которым автору удалось передать все этапы эмоционального, социального и физического становления ребенка. Толстой стал первым русским писателем, которому удалось так точно, тонко и подробно описать человеческую душу в период взросления. Не зря повесть изобилует рассуждениями, внутренними монологами и размышлениями.

Теперь рассмотрим сюжет повести «Юность» Толстого. Содержание по главам начинается с описания Николая. Мальчику уже исполнилось пятнадцать лет. На этот момент у героя сформировался свой взгляд на мир, заключающийся в том, что человек должен стремиться к нравственному развитию. При этом Николай полагает, что это легко и всем доступно. Юноша готовится к поступлению в университет. Всю весну он мечтает о будущей идеальной жизни, которая пройдет в праведности и рядом с целомудренной женщиной.

Семья Николеньки

В семье Иртеньевых произошли изменения. Отец редко стал бывать дома, а по возвращении много шутил. Любочка нисколько не переменилась, зато Катенька превратилась в кокетку. У Володи своя жизнь. Они с младшим братом стали совсем чужие. Во взрослой студенческой жизни с настоящими балами, друзьями и шампанским Николеньке нет места.

Повесть «Юность» Толстого - это настоящее жизнеописание обычного ребенка со всеми его переживаниями, драматичными ситуациями, надеждами и чаяниями. Так, сдав хорошо экзамены, Николай начинает очень собой гордиться. Однако неудача во время сдачи латыни привела к тому, что юноша охладел к учебе. В итоге Николенька поступает.

Начало самостоятельной жизни

Отец отбывает в деревню, оставляя младшему сыну двести рублей и пролетку с кучером и конем. Почувствовав себя взрослым, Николай начинает совершать глупости. Л. Н. Толстой отлично описывает поведение молодого человека, предоставленного самому себя. Стремясь быть похожим на брата, который начал курить после поступления в университет, Николай едет в табачную лавку и тратит там почти все оставленные ему деньги. Однако по возвращении домой юноша сильно разочаровывается в покупках - курить ему не понравилось.

Володя решает отметить поступление младшего брата ужином у «Яра». Николай с Димой Нехлюдовым отправляются к Дубкову, чтобы забрать Володю. Там Николенька видит, как старший брат играет в карты, это ему сильно не нравится.

Наконец, друзья приезжают к «Яру». Здесь их проводили в отдельную комнату, где ждали ужин и шампанское. Николай пытался подчеркнуть свою взрослость, говорил, как ему казалось, умные вещи, но его почему-то стыдились. Опьянев со второй бутылки шампанского, юноша отправился покурить, но по дороге рассорился с каким-то господином. С досады Николай нагрубил Дубкову. Позднее героя еще долго мучила совесть из-за этой незаслуженной обиды друга.

Уезжая, отец наказал младшему сыну посетить определенных людей, составив их список. И вот, когда Николай уже собирается выезжать, приходят Иленька и Грап. Они пришли поздравить юношу, но Николенька обошелся с ними очень холодно, презирая Грапа за подобострастие, и уехал.

Визиты

Первыми посетил Николенька Валахиных. Увидел Сонечку, с которой не встречался уже три года. Девушка сильно переменилась, стала взрослее. Недолго пообщавшись с ней, юноша решает, что влюблен. Л. Н. Толстой очень достоверно передает чувства, испытываемые Николаем.

Дальше наш герой отправляется к князьям Корнаковым. Здесь Николай к своему большому изумлению узнает, что является наследником князя Ивана Иваныча. Новость нисколько не радует, наоборот, приносит лишь огорчение и смущение.

Пребывая в тех же странных чувствах Николай отправляется к Иван Иванычу. Старик очень обрадовался гостю и проявил огромное радушие. Но юношу не оставляли смущение и неловкость.

Николай едет с Дмитрием на дачу к Нехлюдовым. По дороге друг рассказывает ему о своих чувствах к Любови Сергеевне. Эта совсем некрасивая, намного старше его женщина с необыкновенной душой живет в их доме.

Когда друзья приезжают, именно некрасивость Любови Сергеевны неприятно поражает Николеньку. Остальные же Нехлюдовы ему очень понравились. Юноша старается вести себя вежливо, быть со всеми ласковым и приветливым.

Какая бывает любовь?

Если сравнить теперешнее поведение Николеньки с зарисовками, что дает повесть «Детство», можно отчетливо увидеть эмоциональный рост главного героя. Читатель сразу понимает, что перед ним не ребенок, а юноша с другими мыслями, желаниями и мечтами. Так, смотря на окружающих его женщин, Иртеньев-младший начинает задумывать о природе любви и приходит к выводу, что она бывает трех видов. Первый - любовь к красоте. При такой любви очень много о ней говорят по-французски, не заботясь о взаимных чувствах. Второй - любовь к самоотверженности. Заключается она в том, что человек наслаждается процессом жертвования ради возлюбленного, не интересуясь, нуждается ли оный в подобных проявлениях чувств. Третий - деятельная любовь. В этом случае человек стремится выполнить все прихоти предмета воздыхания. Только такие люди могут быть счастливы в своей любви.

Деревня

Володя с Николаем отправляются на почтовых в деревню. Первым вышел их встречать, несмотря на поздний час, слуга Фока, который от радости буквально трясся. На ночлег братьев отправили в диванную комнату, где когда-то умерла мать.

Утром Николенька встретил очень веселого отца. Тот был в таком благодушии, что разговаривал с младшим сыном на равных, чем вызвал еще большую любовь юноши. А затем Иртеньев-старший уехал в гости к Епифановым.

Продолжают развиваться события повести «Юность» Толстого. Володя скучает в деревне, демонстрируя это всем домашним. Николенька начинает ему подражать. Под влиянием брата юноша начинает также высокомерно относится к девочкам и Мими, полагая, что они не видели настоящей городской жизни.

Спит Николай на веранде. Здесь множество комаров и мошек, нещадно кусающих его по ночам. Распорядок дня у него был примерно одинаковый. Он равно вставал, затем шел купаться на реку. Там читал на берегу или гулял, а домой приходил только к чаю. Чтению юноша уделял много времени, выбирая в основном романы Поля де Кока и Дюма. Под влиянием этих книг он начинает мечтать о приключениях и подвигах.

В то же время Николай думает и о своем будущем, о том, какое место его ждет в свете. Сильно его тревожит опасение утратить благовоспитанность, ведь сохранение ее требует огромных нравственных трудов.

Содержание повести «Детство» во многом предопределило третью часть трилогии. Так, в скором времени Иртеньев-старший объявляет о своем намерении жениться. На тот моменту отцу семейства исполнилось сорок восемь лет. Невестой его стала уже не молодая, зато красивая женщина, дочь соседей Епифановых Авдотья Васильевна. Семья Иртеньевых, за исключением Любочки, не обрадовалась этому известию, но возразить отцу никто не посмел. Свадьба была назначена через две недели, но ни Володя, ни Николай не смогли остаться и отправились в столицу - начиналась учеба. Остальные Иртеньевы должны были приехать к ним зимой.

Учеба и возвращение отца

Николай чувствует свое одиночество и отчуждение. Он ежедневно посещает занятия, правда, ничего не записывает, полагая это лишним. Постепенно юноша заводит новых знакомых, большая часть которых живет только ради удовольствия. Николай постепенно поддается их влиянию и начинает подражать им.

Реалистично и достоверно изображает быт дворянства Л. Н. Толстой («Юность»). Иртеньевы приезжают в столицу раньше - молодой жене стало скучно в деревне. Авдотья Васильевна, несмотря на всю свою любовь к мужу, не вписалась в домашний уклад его семьи и постоянно донимала Иртеньева-старшего ревностью и расспросами. В результате этого муж постепенно охладел к своей молодой жене и даже стал ее тихо ненавидеть. Дети тоже не питали к мачехе особой любви, за исключением Любочки.

Николай впервые попадает на бал, однако весь вечер мрачно стоит в стороне, отвечая невпопад, когда с ним заговаривали. Зимой он становится участником студенческого кутежа, который совершенно ему не понравился. Сначала было ужасно скучно, а потом все так напились, что Николай вспоминал об этом только со стыдом.

Близятся экзамены. Иртеньев-младший понимает, что ничего не запомнил из прослушанных курсов, а конспектов он не писал. Результатом этого стал провал на первом же экзамене. Юноша запирается на три дня в комнате, он несчастен, жизнь кажется ему безрадостной и ужасной. Он даже хотел пойти в гусары, но отец отговорил его - можно перевестись на другой факультет.

Развязка

Повесть «Юность» Толстого подходит к концу. Как-то ночью Николенька находит тетрадку, озаглавленную так: «Правила жизни». Герой начинает вспоминать о своих юношеских мечтах, что вызывает в нем слезы раскаяния. С этого момента он решает вернуться на путь праведности и духовного развития. Николенька верит, что в будущем его ждет счастливая и радостная жизнь.

Анализ

Как и многие литературные произведения Толстого наша трилогия воплощает в себе огромное число идей и замыслов. Работая над текстом, автор тщательно подбирал каждое слово, поэтому любая фраза или описание имеют концептуальное значение и подчинены общей идее. А идея эта заключается в том, чтобы как можно достовернее и подробнее изобразить процесс становления человека от ребенка до юноши. И здесь нет места ничего не значащим сценам, мыслям и словам. Любая мелочь и деталь помогает лучше понять внутренний мир юноши, его душевные переживания, надежды и чаяния. Так, описывая книги, которые читает Николенька, Толстой поясняет читателю причины тяги своего героя к приключениям и подвигам. А подобные мысли тут же находят отражение в поступках юноши. Все взаимосвязано в произведении. Каждая деталь становится ключом к пониманию природы поступков. За такое скрупулезное отношение к повествованию проза Толстого и была названа «диалектикой души».

Почему же автор выбирает для описания именно эти этапы (детство, отрочество, юность) жизни человека? Дело в том, что именно в эти периоды люди наиболее ярко ощущают себя в этом мире, свою неделимость с ним, а затем, постепенно, начинают отдаляться от него, осознавать себя как личность. Не зря трилогия начинается именно с повести «Детство», темы которой связаны с совсем маленьким детским мирком главного героя. Затем в «Отрочестве» мир, а с ним и мысли главного героя расширяются. В «Юности» же мировоззрение героя совершенно меняется. Если раньше для него главенствовали отношения с семьей, наиболее ярко звучала тема дома, то теперь на первый план выходит построение связей с внешним миром.

Герой повести

«Детство», «Отрочество» и «Юность» объединены одним героем - Николенькой Иртеньевым. Именно от его лица ведется все повествование. Он происходит из знатной аристократической семьи. Образ главного героя во много автобиографичен. Читатель видит Николеньку через восприятие героем происходящих вокруг событий, отношение его к другим персонажам.

Как и многие литературные произведения Толстого, «Юность» очень правдиво изображает внутренний мир героя. Николеньке семнадцать, он не стремится к учебе, а желает идти по пути нравственного самосовершенствования. Однако постепенно он приходит к осознанию, что его нынешняя жизнь мелочна и пуста, далека от прекрасного идеала.

Образ Карла Ивановича

Все повествование сосредоточил на образе главного героя Л. Н. Толстой («Юность»). Другим персонажем уделено намного меньше места в повести. Карл Иванович - учитель и гувернер Николеньки, он ценен для автора тем, что оказал огромное влияние на становление личности мальчика. Его честный, добрый и открытый характер способствовал формирования нравственных ценностей главного героя. Любовь к чтению Карла Ивановича также передалась его воспитаннику. Он прожил длинную и тяжелую жизнь, повидал многое на своем веку, но смог сохранить чистоту своей души. Николеньке он предан до самозабвения, а семью Иртеньевых считает практически своей.

Вывод. Толстой: «Юность»

Глава «Юность» - одно из величайших творений Толстого. В этом произведении великий классик проявил себя и как художник, и как моралист. Однако нет в произведении громоздкой назидательности. Наоборот, автор изображает развитие человеческой души, которая учится на своих ошибках. Только так и никак иначе происходит взросление человека. На собственном опыте, своих разочарованиях, разбитых мечтах и надеждах на лучшее будущее.

Полный вариант 4 часа (≈80 страниц А4), краткое содержание 5 минут.

Герои

Николай Иртеньев

Володя (брат главному герою)

Соня (первая возлюбленная Николая)

St. – Jérôme(гувернёр Николая)

Отец

Мими

Дубков (приятелем Володи)

Дмитрий Нехлюдов (друг Николая)

Иконин (товарищ и сокурсник Николая)

Авдотья (мачеха Николая)

Варенька Нехлюдова (сестра Дмитрия)

Николаю шел шестнадцатый год. Он готовился к экзаменам в университет, был наполнен мечтами и думами о собственной судьбе. Для более точного определения жизненной цели Коля завел специальную тетрадь. В ней он фиксировал обязанности и правила, требуемые для развития нравственных характеристик. В среду приехал монах. Исповедовавшись, Коля почувствовал себя новым человеком. Однако ночью ему вспомнился один его грех, скрытый во время исповеди. Он практически не спал ночью. В шестом часу он отправился с извозчиком в монастырь, чтобы снова провести исповедь. После исповеди он радостный возвращался назад. Ему казалось, что он самый лучший и чистый человек на всем белом свете. Коля не сдержался и поведал об исповеди извозчику. Тот ответил, что это дело господ. Чувство радости пропало. Коля ощущал некоторую неуверенность в собственных стремлениях и качествах.

Коля отлично выдержал вступительные испытания и его зачислили в университет. Родные поздравили его. По приказу отца, в абсолютное распоряжение Коли поступил кучер Кузьма, гнедой конь и пролетка. Николай решил, что он теперь взрослый. Поэтому на Кузнецком мосту приобрел большое количество различных безделушек, а также табак и трубку. Дома он попробовал курить. Однако его затошнило, и он почувствовал слабость. За ним заехал Нехлюдов и объяснил ему глупость его поступка. Они с Володей и Дубковым отправились в ресторан, чтобы отметить поступление Николая в университет. Наблюдая за собравшимися, Коля отметил, что Нехлюдов имел отличия от остальных в лучшую сторону. Он не курил, не играл в карты, не рассказывал о своих девушках. Однако Николай, по причине детского восторга от взрослой жизни, стремился подражать Дубкову и Володе. Он пил шампанское, прикуривал папиросу от свечи, которая находилась на столе незнакомых людей. В итоге получилась ссора с Колпиковым. Коля почувствовал себя оскорбленным. Собственную обиду он сорвал на Дубкове. Он незаслуженно накричал на того. Нехлюдов понимал ребячество поступков друга, успокаивал и утешал его.

На следующий день по приказу отца Коля, как взрослый, поехал наносить визиты. Он побывал у Корнаковых, Валахиных, Ивиных, князя Ивана Иваныча. Он с трудом выдерживал длительные часы вынужденных разговоров. Просто и свободно он ощущал себя только в обществе Нехлюдова. Тот пригласил его приехать к матери Дмитрия в Кунцево. Во время дороги друзья разговаривали на различные темы. Коля признался, что окончательно запутался в многообразии новых впечатлений. Ему нравилась в друге рассудительность без намека назидательности, нравился его ум. Нравилось, что Дмитрий смог простить тот инцидент в ресторане. Он как бы не придал ей особого значения. благодаря разговорам с другом, Коля стал понимать, что переход во взрослую жизнь – это не изменение во времени, а душевное постепенное становление. Он восхищался Дмитрием все больше. И когда засыпал в доме Дмитрия, думал, что было бы отлично, если бы Нехлюдов стал мужем его сестры. Или он, Николай, стал бы мужем сестры друга.

На следующий день Коля отправился в деревню на почтовых. Там он вспоминал о своем детстве и о матери. Он долго думал о собственном будущем, о благовоспитанности, которая требовала долго внутренне трудиться над собой. Он наслаждался жизнью в деревне и с радостью находил в себе возможность воспринимать все оттенки природной красоты.

Отец взял вторую жену в сорок восемь лет. Дети не любили мачеху. Отец и его новая супруга через некоторое время тихо ненавидели друг друга.

Николай начал учиться в университете. Ему казалось, что он растворился в толпе студентов. Он оказался разочарован. Николай метался от бесед с Дмитрием до кутежей со студентами, которые Нехлюдов осуждал. Николая раздражали светские условности. Они казались в большинстве случаев притворством мелких людей. Коля завел новых друзей среди студентов. Он отметил, что главная забота у студентов – получить от жизни сначала удовольствия. Оказавшись под влиянием новых товарищей, он тоже следовал тому же правилу. Николай был небрежен в учебе. Поэтом первый экзамен он не сдал. На протяжении трех дней он не покидал комнату, чувствовал себя несчастливым. Он потерял всю радость жизни. Нехлюдов приходил к нему. Но их дружба была уже не столь крепка. Поэтому сочувствие Дмитрия показалось Коле снисходительным. А это было для него оскорблением.

Как-то раз Коля поздним вечером достал тетрадь. На него нахлынули чувства, которые были связаны с мечтами юности. Он плакал, раскаявшись. Он решил снова фиксировать жизненные правила и впредь не отступать от них.

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Лев Николаевич Толстой

ЧТО Я СЧИТАЮ НАЧАЛОМ ЮНОСТИ

Я сказал, что дружба моя с Дмитрием открыла мне новый взгляд на жизнь, ее цель и отношения. Сущность этого взгляда состояла в убеждении, что назначение человека есть стремление к нравственному усовершенствованию и что усовершенствование это легко, возможно и вечно. Но до сих пор я наслаждался только открытием новых мыслей, вытекающих из этого убеждения, и составлением блестящих планов нравственной, деятельной будущности; но жизнь моя шла все тем же мелочным, запутанным и праздным порядком.

Те добродетельные мысли, которые мы в беседах перебирали с обожаемым другом моим Дмитрием, чудесным Митей , как я сам с собою шепотом иногда называл его, еще нравились только моему уму, а не чувству. Но пришло время, когда эти мысли с такой свежей силой морального открытия пришли мне в голову, что я испугался, подумав о том, сколько времени я потерял даром, и тотчас же, ту же секунду захотел прилагать эти мысли к жизни, с твердым намерением никогда уже не изменять им.

И с этого времени я считаю начало юности .

Мне был в то время шестнадцатый год в исходе. Учителя продолжали ходить ко мне, St.-Jérôme присматривал за моим учением, и я поневоле и неохотно готовился к университету. Вне учения занятия мои состояли: в уединенных бессвязных мечтах и размышлениях, в деланиях гимнастики, с тем чтобы сделаться первым силачом в мире, в шлянии без всякой определенной цели и мысли по всем комнатам и особенно коридору девичьей и в разглядывании себя в зеркало, от которого, впрочем, я всегда отходил с тяжелым чувством уныния и даже отвращения. Наружность моя, я убеждался, не только была некрасива, но я не мог даже утешать себя обыкновенными утешениями в подобных случаях. Я не мог сказать, что у меня выразительное, умное или благородное лицо. Выразительного ничего не было – самые обыкновенные, грубые и дурные черты; глаза маленькие серые, особенно в то время, когда я смотрелся в зеркало, были скорее глупые, чем умные. Мужественного было еще меньше: несмотря на то, что я был не мал ростом и очень силен по летам, все черты лица были мягкие, вялые, неопределенные. Даже и благородного ничего не было; напротив, лицо мое было такое, как у простого мужика, и такие же большие ноги и руки; а это в то время мне казалось очень стыдно.

В тот год, как я вступил в университет, Святая была как-то поздно в апреле, так что экзамены были назначены на Фоминой, а на Страстной я должен был и говеть и уже окончательно приготавливаться.

Погода после мокрого снега, который, бывало, Карл Иваныч называл «сын за отцом пришел », уже дня три стояла тихая, теплая и ясная. На улицах не видно было клочка снега, грязное тесто заменилось мокрой, блестящей мостовой и быстрыми ручьями. С крыш уже на солнце стаивали последние капели, в палисаднике на деревьях надувались почки, на дворе была сухая дорожка, к конюшне мимо замерзлой кучи навоза и около крыльца между камнями зеленелась мшистая травка. Был тот особенный период весны, который сильнее всего действует на душу человека: яркое, на всем блестящее, но не жаркое солнце, ручьи и проталинки, пахучая свежесть в воздухе и нежно-голубое небо с длинными прозрачными тучками. Не знаю почему, но мне кажется, что в большом городе еще ощутительнее и сильнее на душу влияние этого первого периода рождения весны, – меньше видишь, но больше предчувствуешь. Я стоял около окна, в которое утреннее солнце сквозь двойные рамы бросало пыльные лучи на пол моей невыносимо надоевшей мне классной комнаты, и решал на черной доске какое-то длинное алгебраическое уравнение. В одной руке я держал изорванную мягкую «Алгебру» Франкера, в другой – маленький кусок мела, которым испачкал уже обе руки, лицо и локти полуфрачка. Николай в фартуке, с засученными рукавами, отбивал клещами замазку и отгибал гвозди окна, которое отворялось в палисадник. Его занятие и стук, который он производил, развлекали мое внимание. Притом я был в весьма дурном, недовольном расположении духа. Все как-то мне не удавалось: я сделал ошибку в начале вычисления, так что надо было все начинать с начала; мел я два раза уронил, чувствовал, что лицо и руки мои испачканы, губка где-то пропала, стук, который производил Николай, как-то больно потрясал мои нервы. Мне хотелось рассердиться и поворчать; я бросил мел, «Алгебру» и стал ходить по комнате. Но мне вспомнилось, что нынче Страстная середа, нынче мы должны исповедоваться, и что надо удерживаться от всего дурного; и вдруг я пришел в какое-то особенное, кроткое состояние духа и подошел к Николаю.

– Позволь, я тебе помогу, Николай, – сказал я, стараясь дать своему голосу самое кроткое выражение; и мысль, что я поступаю хорошо, подавив свою досаду и помогая ему, еще более усилила во мне это кроткое настроение духа.

Замазка была отбита, гвозди отогнуты, но, несмотря на то, что Николай из всех сил дергал за перекладины, рама не подавалась.

«Если рама выйдет теперь сразу, когда я потяну с ним, – подумал я, – значит грех, и не надо нынче больше заниматься». Рама подалась набок и вышла.

– Куда отнести ее? – сказал я.

– Позвольте, я сам управлюсь, – отвечал Николай, видимо удивленный и, кажется, недовольный моим усердием, – надо не спутать, а то там, в чулане, они у меня по номерам.

– Я замечу ее, – сказал я, поднимая раму.

Мне кажется, что, если бы чулан был версты за две и рама весила бы вдвое больше, я был бы очень доволен. Мне хотелось измучиться, оказывая эту услугу Николаю. Когда я вернулся в комнату, кирпичики и соляные пирамидки были уже переложены на подоконник и Николай крылышком сметал песок и сонных мух, в растворенное окно. Свежий пахучий воздух уже проник в комнату и наполнял ее. Из окна слышался городской шум и чириканье воробьев в палисаднике.

Все предметы были освещены ярко, комната повеселела, легкий весенний ветерок шевелил листы моей «Алгебры» и волоса на голове Николая. Я подошел к окну, сел на него, перегнулся в палисадник и задумался.

Какое-то новое для меня, чрезвычайно сильное и приятное чувство вдруг проникло мне в душу. Мокрая земля, по которой кое-где выбивали ярко-зеленые иглы травы с желтыми стебельками, блестящие на солнце ручьи, по которым вились кусочки земли и щепки, закрасневшиеся прутья сирени с вспухлыми почками, качавшимися под самым окошком, хлопотливое чиликанье птичек, копошившихся в этом кусте, мокрый от таявшего на нем снега черноватый забор, а главное – этот пахучий сырой воздух и радостное солнце говорили мне внятно, ясно о чем-то новом и прекрасном, которое, хотя я не могу передать так, как оно сказывалось мне, я постараюсь передать так, как я воспринимал его, – все мне говорило про красоту, счастье и добродетель, говорило, что как то, так и другое легко и возможно для меня, что одно не может быть без другого, и даже что красота, счастье и добродетель – одно и то же. «Как мог я не понимать этого, как дурен я был прежде, как я мог бы и могу быть хорош и счастлив в будущем! – говорил я сам себе. – Надо скорей, скорей, сию же минуту сделаться другим человеком и начать жить иначе». Несмотря на это, я, однако, долго еще сидел на окне, мечтая и ничего не делая. Случалось ли вам летом лечь спать днем в пасмурную дождливую погоду и, проснувшись на закате солнца, открыть глаза и в расширяющемся четырехугольнике окна, из-под полотняной сторы, которая, надувшись, бьется прутом об подоконник, увидать мокрую от дождя, тенистую, лиловатую сторону липовой аллеи и сырую садовую дорожку, освещенную яркими косыми лучами, услыхать вдруг веселую жизнь птиц в саду и увидать насекомых, которые вьются в отверстии окна, просвечивая на солнце, почувствовать запах последождевого воздуха и подумать: «Как мне не стыдно было проспать такой вечер», – и торопливо вскочить, чтобы идти в сад порадоваться жизнью? Если случалось, то вот образчик того сильного чувства, которое я испытывал в это время.

«Нынче я исповедаюсь, очищаюсь от всех грехов, – думал я, – и больше уж никогда не буду… (тут я припомнил все грехи, которые больше всего мучили меня), Буду каждое воскресенье ходить непременно в церковь, и еще после целый час читать евангелие, потом из беленькой , которую я буду получать каждый месяц, когда поступлю в университет, непременно два с полтиной (одну десятую) я буду отдавать бедным, и так, чтобы никто не знал: и не нищим, а стану отыскивать таких бедных, сироту или старушку, про которых никто не знает.

У меня будет особенная комната (верно, St.-Jérôme"ова), и я буду сам убирать ее и держать в удивительной чистоте; человека же ничего для себя не буду заставлять делать. Ведь он такой же, как и я. Потом буду ходить каждый день в университет пешком (а ежели мне дадут дрожки, то продам их и деньги эти отложу тоже на бедных) и в точности буду исполнять все (что было это «все», я никак бы не мог сказать тогда, но я живо понимал и чувствовал это «все» разумной, нравственной, безупречной жизни). Буду составлять лекции и даже вперед проходить предметы, так что на первом курсе буду первым и напишу диссертацию; на втором курсе уже вперед буду знать все, и меня могут перевести прямо в третий курс, так что я восемнадцати лет кончу курс первым кандидатом с двумя золотыми медалями, потом выдержу на магистра, на доктора и сделаюсь первым ученым в России… даже в Европе я могу быть первым ученым… Ну, а потом? – спрашивал я сам себя, но тут я припомнил, что эти мечты – гордость, грех, про который нынче же вечером надо будет сказать духовнику, и возвратился к началу рассуждений: – Для приготовления к лекциям я буду ходить пешком на Воробьевы горы; выберу себе там местечко под деревом и буду читать лекции; иногда возьму с собой что-нибудь закусить: сыру или пирожок от Педотти, или что-нибудь. Отдохну и потом стану читать какую-нибудь хорошую книгу, или буду рисовать виды, или играть на каком-нибудь инструменте (непременно выучусь играть на флейте). Потом она тоже будет ходить гулять на Воробьевы горы и когда-нибудь подойдет ко мне и спросит: кто я такой? Я посмотрю на нее этак печально и скажу, что я сын священника одного и что я счастлив только здесь, когда один, совершенно один-одинешенек. Она подаст мне руку, скажет что-нибудь и сядет подле меня. Так каждый день мы будем приходить сюда, будем друзьями, и я буду целовать ее… Нет, это нехорошо. Напротив, с нынешнего дня я уж больше не буду смотреть на женщин. Никогда, никогда не буду ходить в девичью, даже буду стараться не проходить мимо; а через три года выйду из-под опеки и женюсь непременно. Буду делать нарочно движенья как можно больше, гимнастику каждый день, так что, когда мне будет двадцать пять лет, я буду сильней Раппо. Первый день буду держать по полпуда «вытянутой рукой» пять минут, на другой день двадцать один фунт, на третий день двадцать два фунта и так далее, так что, наконец, по четыре пуда в каждой руке, и так, что буду сильнее всех в дворне; и когда вдруг кто-нибудь вздумает оскорбить меня или станет отзываться непочтительно об ней, я возьму его так, просто, за грудь, подниму аршина на два от земли одной рукой и только подержу, чтоб чувствовал мою силу, и оставлю; но, впрочем, и это нехорошо; нет, ничего, ведь я ему зла не сделаю, а только докажу, что я…» Да не упрекнут меня в том, что мечты моей юности так же ребячески, как мечты детства и отрочества. Я убежден в том, что, ежели мне суждено прожить до глубокой старости и рассказ мой догонит мой возраст, я стариком семидесяти лет буду точно так же невозможно ребячески мечтать, как и теперь. Буду мечтать о какой-нибудь прелестной Марии, которая полюбит меня, беззубого старика, как она полюбила Мазепу, о том, как мой слабоумный сын вдруг сделается министром по какому-нибудь необыкновенному случаю, или о том, как вдруг у меня будет пропасть миллионов денег. Я убежден, что нет человеческого существа и возраста, лишенного этой благодетельной, утешительной способности мечтания. Но, исключая общей черты невозможности – волшебности мечтаний, мечтания каждого человека и каждого возраста имеют свой отличительный характер. В тот период времени, который я считаю пределом отрочества и началом юности, основой моих мечтаний были четыре чувства: любовь к ней , к воображаемой женщине, о которой я мечтал всегда в одном и том же смысле и которую всякую минуту ожидал где-нибудь встретить. Эта она была немножко Сонечка, немножко Маша, жена Василья, в то время, как она моет белье в корыте, и немножко женщина с жемчугами на белой шее, которую я видел очень давно в театре, в ложе подле нас. Второе чувство было любовь любви. Мне хотелось, чтобы все меня знали и любили. Мне хотелось сказать свое имя: Николай Иртеньев, и чтобы все были поражены этим известием, обступили меня и благодарили бы за что-нибудь. Третье чувство было надежда на необыкновенное, тщеславное счастье – такая сильная и твердая, что она переходила в сумасшествие. Я так был уверен, что очень скоро, вследствие какого-нибудь необыкновенного случая, вдруг сделаюсь самым богатым и самым знатным человеком в мире, что беспрестанно находился в тревожном ожидании чего-то волшебно счастливого. Я все ждал, что вот начнется , и я достигну всего, чего может желать человек, и всегда повсюду торопился, полагая, что уже начинается там, где меня нет. Четвертое и главное чувство было отвращение к самому себе и раскаяние, но раскаяние до такой степени слитое с надеждой на счастие, что оно не имело в себе ничего печального. Мне казалось так легко и естественно оторваться от всего прошедшего, переделать, забыть все, что было, и начать свою жизнь со всеми ее отношениями совершенно снова, что прошедшее не тяготило, не связывало меня. Я даже наслаждался в отвращении к прошедшему и старался видеть его мрачнее, чем оно было. Чем чернее был круг воспоминаний прошедшего, тем чище и светлее выдавалась из него светлая, чистая точка настоящего и развивались радужные цвета будущего. Этот-то голос раскаяния и страстного желания совершенства и был главным новым душевным ощущением в ту эпоху моего развития, и он-то положил новые начала моему взгляду на себя, на людей и на мир Божий. Благой, отрадный голос, столько раз с тех пор, в те грустные времена, когда душа молча покорялась власти жизненной лжи и разврата, вдруг смело восстававший против всякой неправды, злостно отличавший прошедшее, указывавший, заставляя любить ее, ясную точку настоящего и обещавший добро и счастье в будущем, – благой, отрадный голос! Неужели ты перестанешь звучать когда-нибудь?

НАШ СЕМЕЙНЫЙ КРУЖОК

Папа эту весну редко бывал дома. Но зато, когда это случалось, он бывал чрезвычайно весел, бренчал на фортепьянах свои любимые штучки, делал сладенькие глазки и выдумывал про всех нас и Мими шуточки, вроде того, что грузинский царевич видел Мими на катанье и так влюбился, что подал прошение в синод об разводной, что меня назначают помощником к венскому посланнику, – и с серьезным лицом сообщал нам эти новости; пугал Катеньку пауками, которых она боялась; был очень ласков с нашими приятелями Дубковым и Нехлюдовым и беспрестанно рассказывал нам и гостям свои планы на будущий год. Несмотря на то, что планы эти почти каждый день изменялись и противоречили один другому, они были так увлекательны, что мы их заслушивались, и Любочка, не смигивая, смотрела прямо на рот папа, чтобы не проронить ни одного слова. То план состоял в том, чтобы нас оставить в Москве в университете, а самому с Любочкой ехать на два года в Италию, то в том, чтоб купить именье в Крыму, на южном берегу, и ездить туда каждое лето, то в том, чтобы переехать в Петербург со всем семейством, и т. п. Но, кроме особенного веселья, в папа последнее время произошла еще перемена, очень удивлявшая меня. Он сшил себе модное платье – оливковый фрак, модные панталоны со штрипками и длинную бекешу, которая очень шла к нему, и часто от него прекрасно пахло духами, когда он ездил в гости, и особенно к одной даме, про которую Мими не говорила иначе, как со вздохом и с таким лицом, на котором так и читаешь слова: «Бедные сироты! Несчастная страсть! Хорошо, что ее уж нет», и т. п. Я узнал от Николая, потому что папа ничего не рассказывал нам про свои игорные дела, что он играл особенно счастливо эту зиму; выиграл что-то ужасно много, положил деньги в ломбард и весной не хотел больше играть. Верно, от этого, боясь не удержаться, ему так хотелось поскорее уехать в деревню. Он даже решил, не дожидаясь моего вступления в университет, тотчас после пасхи ехать с девочками в Петровское, куда мы с Володей должны были приехать после.

Володя всю эту зиму и до самой весны был неразлучен с Дубковым (с Дмитрием же они начинали холодно расходиться). Главные их удовольствия, сколько я мог заключить по разговорам, которые слышал, постоянно заключались в том, что они беспрестанно пили шампанское, ездили в санях под окна барышни, в которую, как кажется, влюблены были вместе, и танцевали визави уже не на детских, а на настоящих балах. Это последнее обстоятельство, несмотря на то, что мы с Володей любили друг друга, очень много разъединило нас. Мы чувствовали слишком большую разницу – между мальчиком, к которому ходят учителя, и человеком, который танцует на больших балах, – чтобы решиться сообщать друг другу свои мысли. Катенька была уже совсем большая, читала очень много романов, и мысль, что она скоро может выйти замуж, уже не казалась мне шуткой; но, несмотря на то, что и Володя был большой, они не сходились с ним и даже, кажется, взаимно презирали друг друга. Вообще, когда Катенька бывала одна дома, ничто, кроме романов, ее не занимало, и она большей частью скучала; когда же бывали посторонние мужчины, то она становилась очень жива и любезна и делала глазами то, что уже я понять никак не мог, что она этим хотела выразить. Потом только, услыхав в разговоре от нее, что одно позволительное для девицы кокетство – это кокетство глаз, я мог объяснить себе эти странные неестественные гримасы глазами, которые других, кажется, вовсе не удивляли. Любочка тоже уже начинала носить почти длинное платье, так что ее гусиные ноги были почти не видны, но она была такая же плакса, как и прежде. Теперь она мечтала уже выйти замуж не за гусара, а за певца или музыканта и с этой целью усердно занималась музыкой. St.-Jérôme, который, зная, что остается у нас в доме только до окончания моих экзаменов, приискал себе место у какого-то графа, с тех пор как-то презрительно смотрел на наших домашних. Он редко бывал дома, стал курить папиросы, которые были тогда большим щегольством, и беспрестанно свистал через карточку какие-то веселенькие мотивы. Мими становилась с каждым днем все огорченнее и огорченнее и, казалось, с тех пор, как мы все начинали вырастать большими, ни от кого и ни от чего не ожидала ничего хорошего.

Когда я пришел обедать, я застал в столовой только Мими, Катеньку, Любочку и St.-Jérôme"а; папа не был дома, а Володя готовился к экзамену с товарищами в своей комнате и потребовал обед к себе. Вообще это последнее время большей частью первое место за столом занимала Мими, которую мы никто не уважали, и обед много потерял своей прелести. Обед уже не был, как при maman или бабушке, каким-то обрядом, соединяющим в известный час все семейство и разделяющим день на две половины. Мы позволяли себе опаздывать, приходить ко второму блюду, пить вино в стаканах (чему подавал пример сам St.-Jérôme), разваливаться на стуле, вставать не дообедав и тому подобные вольности. С тех пор обед перестал быть, как прежде, ежедневным семейным радостным торжеством. То ли дело, бывало, в Петровском, когда в два часа все, умытые, одетые к обеду, сидят в гостиной и, весело разговаривая, ждут условленного часа. Именно в то самое время, как хрипят часы в официантской, чтоб бить два, с салфеткой на руке, с достойным и несколько строгим лицом, тихими шагами входит Фока. «Кушанье готово!» – провозглашает он громким, протяжным голосом, и все с веселыми, довольными лицами, старшие впереди, младшие сзади, шумя крахмаленными юбками и поскрипывая сапогами и башмаками, идут в столовую и, негромко переговариваясь, рассаживаются на известные места. Или то ли дело, бывало, в Москве, когда все, тихо переговариваясь, стоят перед накрытым столом в зале, дожидаясь бабушки, которой Гаврило уже прошел доложить, что кушанье поставлено, – вдруг отворяется дверь, слышен шорох платья, шарканье ног, и бабушка, в чепце с каким-нибудь необыкновенным лиловым бантом, бочком, улыбаясь или мрачно косясь (смотря по состоянию здоровья), выплывает из своей комнаты. Гаврило бросается к ее креслу, стулья шумят, и, чувствуя, как по спине пробегает какой-то холод – предвестник аппетита, берешься за сыроватую крахмаленную салфетку, съедаешь корочку хлеба и с нетерпеливой и радостной жадностью, потирая под столом руки, поглядываешь на дымящие тарелки супа, которые по чинам, годам и вниманию бабушки разливает дворецкий.

Теперь я уже не испытывал никакой ни радости, ни волнения, приходя к обеду.

Болтовня Мими, St.-Jérôme"а и девочек о том, какие ужасные сапоги носит русский учитель, как у княжон Корнаковых платья с воланами и т. д., – болтовня их, прежде внушавшая мне искренное презрение, которое я, особенно в отношении Любочки и Катеньки, не старался скрывать, не вывела меня из моего нового, добродетельного расположения духа. Я был необыкновенно кроток; улыбаясь, слушал их особенно ласково, почтительно просил передать мне квасу и согласился с St.-Jérôme"ом, поправившим меня в фразе, которую я сказал за обедом, говоря, что красивее говорить je puis , чем je peux. Должен, однако, сознаться, что мне было несколько неприятно то, что никто не обратил особенного внимания на мою кротость и добродетель. Любочка показала мне после обеда бумажку, на которой она записала все свои грехи; я нашел, что это очень хорошо, но что еще лучше в душе своей записать все свои грехи, и что «все это не то».

– Отчего же не то? – спросила Любочка.

– Ну, да и это хорошо; ты меня не поймешь, – и я пошел к себе на верх, сказав St.-Jérôme"у, что иду заниматься, но, собственно, с тем, чтобы до исповеди, до которой оставалось часа полтора, написать себе на всю жизнь расписание своих обязанностей и занятий, изложить на бумаге цель своей жизни и правила, по которым всегда уже, не отступая, действовать.

Я сказал, что дружба моя с Дмитрием открыла мне новый взгляд на жизнь, ее цель и отношения. Сущность этого взгляда состояла в убеждении, что назначение человека есть стремление к нравственному усовершенствованию и что усовершенствование это легко, возможно и вечно. Но до сих пор я наслаждался только открытием новых мыслей, вытекающих из этого убеждения, и составлением блестящих планов нравственной, деятельной будущности; но жизнь моя шла все тем же мелочным, запутанным и праздным порядком.

Те добродетельные мысли, которые мы в беседах перебирали с обожаемым другом моим Дмитрием, чудесным Митей , как я сам с собою шепотом иногда называл его, еще нравились только моему уму, а не чувству. Но пришло время, когда эти мысли с такой свежей силой морального открытия пришли мне в голову, что я испугался, подумав о том, сколько времени я потерял даром, и тотчас же, ту же секунду захотел прилагать эти мысли к жизни, с твердым намерением никогда уже не изменять им.

И с этого времени я считаю начало юности .

Мне был в то время шестнадцатый год в исходе. Учителя продолжали ходить ко мне, St.-Jérôme присматривал за моим учением, и я поневоле и неохотно готовился к университету. Вне учения занятия мои состояли: в уединенных бессвязных мечтах и размышлениях, в деланиях гимнастики, с тем чтобы сделаться первым силачом в мире, в шлянии без всякой определенной цели и мысли по всем комнатам и особенно коридору девичьей и в разглядывании себя в зеркало, от которого, впрочем, я всегда отходил с тяжелым чувством уныния и даже отвращения. Наружность моя, я убеждался, не только была некрасива, но я не мог даже утешать себя обыкновенными утешениями в подобных случаях. Я не мог сказать, что у меня выразительное, умное или благородное лицо. Выразительного ничего не было – самые обыкновенные, грубые и дурные черты; глаза маленькие серые, особенно в то время, когда я смотрелся в зеркало, были скорее глупые, чем умные. Мужественного было еще меньше: несмотря на то, что я был не мал ростом и очень силен по летам, все черты лица были мягкие, вялые, неопределенные. Даже и благородного ничего не было; напротив, лицо мое было такое, как у простого мужика, и такие же большие ноги и руки; а это в то время мне казалось очень стыдно.

В тот год, как я вступил в университет, Святая была как-то поздно в апреле, так что экзамены были назначены на Фоминой, а на Страстной я должен был и говеть и уже окончательно приготавливаться.

Погода после мокрого снега, который, бывало, Карл Иваныч называл «сын за отцом пришел », уже дня три стояла тихая, теплая и ясная. На улицах не видно было клочка снега, грязное тесто заменилось мокрой, блестящей мостовой и быстрыми ручьями. С крыш уже на солнце стаивали последние капели, в палисаднике на деревьях надувались почки, на дворе была сухая дорожка, к конюшне мимо замерзлой кучи навоза и около крыльца между камнями зеленелась мшистая травка. Был тот особенный период весны, который сильнее всего действует на душу человека: яркое, на всем блестящее, но не жаркое солнце, ручьи и проталинки, пахучая свежесть в воздухе и нежно-голубое небо с длинными прозрачными тучками. Не знаю почему, но мне кажется, что в большом городе еще ощутительнее и сильнее на душу влияние этого первого периода рождения весны, – меньше видишь, но больше предчувствуешь. Я стоял около окна, в которое утреннее солнце сквозь двойные рамы бросало пыльные лучи на пол моей невыносимо надоевшей мне классной комнаты, и решал на черной доске какое-то длинное алгебраическое уравнение. В одной руке я держал изорванную мягкую «Алгебру» Франкера, в другой – маленький кусок мела, которым испачкал уже обе руки, лицо и локти полуфрачка. Николай в фартуке, с засученными рукавами, отбивал клещами замазку и отгибал гвозди окна, которое отворялось в палисадник. Его занятие и стук, который он производил, развлекали мое внимание. Притом я был в весьма дурном, недовольном расположении духа. Все как-то мне не удавалось: я сделал ошибку в начале вычисления, так что надо было все начинать с начала; мел я два раза уронил, чувствовал, что лицо и руки мои испачканы, губка где-то пропала, стук, который производил Николай, как-то больно потрясал мои нервы. Мне хотелось рассердиться и поворчать; я бросил мел, «Алгебру» и стал ходить по комнате. Но мне вспомнилось, что нынче Страстная середа, нынче мы должны исповедоваться, и что надо удерживаться от всего дурного; и вдруг я пришел в какое-то особенное, кроткое состояние духа и подошел к Николаю.

– Позволь, я тебе помогу, Николай, – сказал я, стараясь дать своему голосу самое кроткое выражение; и мысль, что я поступаю хорошо, подавив свою досаду и помогая ему, еще более усилила во мне это кроткое настроение духа.

Замазка была отбита, гвозди отогнуты, но, несмотря на то, что Николай из всех сил дергал за перекладины, рама не подавалась.

«Если рама выйдет теперь сразу, когда я потяну с ним, – подумал я, – значит грех, и не надо нынче больше заниматься». Рама подалась набок и вышла.

– Куда отнести ее? – сказал я.

– Позвольте, я сам управлюсь, – отвечал Николай, видимо удивленный и, кажется, недовольный моим усердием, – надо не спутать, а то там, в чулане, они у меня по номерам.

– Я замечу ее, – сказал я, поднимая раму.

Мне кажется, что, если бы чулан был версты за две и рама весила бы вдвое больше, я был бы очень доволен. Мне хотелось измучиться, оказывая эту услугу Николаю. Когда я вернулся в комнату, кирпичики и соляные пирамидки были уже переложены на подоконник и Николай крылышком сметал песок и сонных мух, в растворенное окно. Свежий пахучий воздух уже проник в комнату и наполнял ее. Из окна слышался городской шум и чириканье воробьев в палисаднике.

Все предметы были освещены ярко, комната повеселела, легкий весенний ветерок шевелил листы моей «Алгебры» и волоса на голове Николая. Я подошел к окну, сел на него, перегнулся в палисадник и задумался.

Какое-то новое для меня, чрезвычайно сильное и приятное чувство вдруг проникло мне в душу. Мокрая земля, по которой кое-где выбивали ярко-зеленые иглы травы с желтыми стебельками, блестящие на солнце ручьи, по которым вились кусочки земли и щепки, закрасневшиеся прутья сирени с вспухлыми почками, качавшимися под самым окошком, хлопотливое чиликанье птичек, копошившихся в этом кусте, мокрый от таявшего на нем снега черноватый забор, а главное – этот пахучий сырой воздух и радостное солнце говорили мне внятно, ясно о чем-то новом и прекрасном, которое, хотя я не могу передать так, как оно сказывалось мне, я постараюсь передать так, как я воспринимал его, – все мне говорило про красоту, счастье и добродетель, говорило, что как то, так и другое легко и возможно для меня, что одно не может быть без другого, и даже что красота, счастье и добродетель – одно и то же. «Как мог я не понимать этого, как дурен я был прежде, как я мог бы и могу быть хорош и счастлив в будущем! – говорил я сам себе. – Надо скорей, скорей, сию же минуту сделаться другим человеком и начать жить иначе». Несмотря на это, я, однако, долго еще сидел на окне, мечтая и ничего не делая. Случалось ли вам летом лечь спать днем в пасмурную дождливую погоду и, проснувшись на закате солнца, открыть глаза и в расширяющемся четырехугольнике окна, из-под полотняной сторы, которая, надувшись, бьется прутом об подоконник, увидать мокрую от дождя, тенистую, лиловатую сторону липовой аллеи и сырую садовую дорожку, освещенную яркими косыми лучами, услыхать вдруг веселую жизнь птиц в саду и увидать насекомых, которые вьются в отверстии окна, просвечивая на солнце, почувствовать запах последождевого воздуха и подумать: «Как мне не стыдно было проспать такой вечер», – и торопливо вскочить, чтобы идти в сад порадоваться жизнью? Если случалось, то вот образчик того сильного чувства, которое я испытывал в это время.



Есть вопросы?

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: