Плевако Фёдор Никифорович. Федор плевако Знаменитый юрист плевако

Народная молва превратила слово "Плевако" в символ высочайшего профессионализма. И если кому-то требовался хороший адвокат, то говорили "найду себе Плеваку", связывая с этим словом-именем представление о защитнике, на мастерство которого можно было надеяться в полной мере.

Вся Россия прошла перед адвокатом Плевако в судебных процессах. Рабочие и крестьяне, промышленники и финансисты, поместное дворянство и князья, духовники и военные, студенты и революционеры – все верили в силу его могучего слова и необыкновенность его личности.

Свое первое дело Плевако проиграл. Тем не менее, из подробного отчета о деле в "Московских ведомостях" его имя получило известность, и через несколько дней у Плевако появился первый клиент - неказистый мужичок с делом о 2000 рублях. Это дело Плевако выиграл и, заработав солидную для себя сумму в 200 рублей, обзавелся самой необходимой в то время вещью - собственным фраком.

О покоряющей силе плевакинского слова писал А.П. Чехов: "Плевако подходит к пюпитру, полминуты в упор глядит на присяжных и начинает говорить. Речь его ровна, мягка, искренна... Образных выражений, хороших мыслей и других красот многое множество... Дикция лезет в самую душу, из глаз глядит огонь... Сколько бы Плевако ни говорил, его всегда без скуки слушать можно..."

Остроумие, находчивость, мгновенная реакция на реплики противника, к месту проявленный сарказм - все эти качества ярко демонстрировал выдающийся оратор.

Плевако имел привычку начинать свою речь в суде фразой: "Господа, а ведь могло быть и хуже". И какое бы дело ни попадало адвокату, он не изменял своей фразе. Однажды Плевако взялся защищать человека, изнасиловавшего собственную дочь. Зал был забит битком, все ждали, с чего начнет адвокат свою защитительную речь. Неужели с любимой фразы? Невероятно. Но встал Плевако и хладнокровно произнес: "Господа, а ведь могло быть и хуже" И тут не выдержал сам судья. "Что,- вскричал он,- скажите, что может быть хуже этой мерзости?" "Ваша честь,- спросил Плевако,- а если бы он изнасиловал вашу дочь?".

Хрестоматийным примером стало дело о старушке, укравшей жестяной чайник стоимостью 50 копеек. На суде прокурор, зная, что защищать старушку будет Плевако, решил заранее парализовать воздействие его предстоящей речи и сам высказал все, что можно было использовать для смягчения приговора: старая больная женщина, горькая нужда, кража незначительная, обвиняемая вызывает жалость, а не негодование. И все же собственность, подчеркнул прокурор, является священной, и, если позволить посягать на нее, страна погибнет.

Выслушав речь прокурора, Плевако поднялся и сказал: "Много бед и испытаний пришлось претерпеть России более чем за тысячелетнее существование. Печенеги терзали ее, половцы, татары, поляки. Двенадцать языков обрушилось на нее, взяли Москву. Все вытерпела, все преодолела Россия, только крепла и росла от испытаний. Но теперь, теперь... старушка украла чайник ценою в пятьдесят копеек. Этого Россия уж, конечно, не выдержит, от этого она погибнет безвозвратно". Гениальный экспромт Плевако спас женщину от тюрьмы, суд ее оправдал.

По свидетельству современников, главная сила его речей заключалась в воздействии на чувства слушателей, его умении "увидеть" присяжных и судей и заставить их следовать за собой, вызвать у них восторг или слезы, подтверждая тем самым правильность выражения Горация: "Плачь сам, если хочешь, чтобы я плакал".

Не удивительно, что страстные, картинно-образные выступления Плевако не только триумфально спасали, но и убивали. Показательным в этом отношении стало дело управляющего московской гостиницей "Черногория" некоего Фролова, привлеченного к уголовной ответственности за самоуправство.
Одна девушка приехала в Москву из провинции и остановилась в этой гостинице, заняв отдельную комнату на третьем этаже. Было уже за полночь, когда подвыпивший Фролов решил нанести ей "визит". На требование впустить его проснувшаяся от стука девушка ответила отказом, после чего по приказу Фролова полотеры начали ломать дверь. В тот момент, когда дверь затрещала, девушка в одной сорочке при 25-градусном морозе выпрыгнула из окна. На ее счастье, во дворе было много снега, и она до смерти не расшиблась, хотя и сломала руку.

При рассмотрении дела в суде обвинительная сторона "наивно" отказывалась понять, чего так испугалась девушка и почему выбросилась из окна с риском для жизни.

Недоумение прокурора разрешил Плевако, защищавший интересы пострадавшей. Его речь была краткой и свелась к проведению такой параллели: "В далекой Сибири, - сказал Плевако, - в дремучей тайге водится зверек, которого судьба наградила белой как снег шубкой. Это горностай. Когда он спасается от врага, готового его растерзать, а на пути встречается грязная лужа, которую нет времени миновать, он предпочитает отдаться врагу, чем замарать свою белоснежную шубку. И мне понятно, почему потерпевшая выскочила в окно". Не добавив больше ни слова, Плевако сел. Впрочем, большего от него и не требовалось. Судьи приговорили Фролова к расстрелу.

Судили священника. Набедокурил он славно. Вина была доказана. Сам подсудимый во всем сознался. Поднялся Плевако. "Господа присяжные заседатели! Дело ясное. Прокурор во всем совершенно прав. Все эти преступления подсудимый совершил и сам в них признался. О чем тут спорить? Но я обращаю ваше внимание вот на что. Перед вами сидит человек, который тридцать лет отпускал вам на исповеди грехи ваши. Теперь он ждет от вас: отпустите ли вы ему его грехи". Священника оправдали.

Однажды попало к Плевако дело по поводу убийства одним мужиком своей жены. На суд адвокат пришел как обычно, спокойный и уверенный в успехе, причем безо всяких бумаг и шпаргалок. И вот, когда дошла очередь до защиты, Плевако встал и произнес: - Господа присяжные заседатели!
В зале начал стихать шум. Плевако опять:

В зале наступила мертвая тишина. Адвокат снова:
- Господа присяжные заседатели!
В зале прошел небольшой шорох, но речь не начиналась. Опять:
- Господа присяжные заседатели!
Тут в зале прокатился недовольный гул заждавшегося долгожданного зрелища народа. А Плевако снова:
- Господа присяжные заседатели!
Началось что-то невообразимое. Зал ревел вместе с судьей, прокурором и заседателями. И вот, наконец, Плевако поднял руку, призывая народ успокоиться.
- Ну вот, господа, вы не выдержали и 15 минут моего эксперимента. А каково было этому несчастному мужику слушать 15 лет несправедливые попреки и раздраженное зудение своей сварливой бабы по каждому ничтожному пустяку?!
Зал оцепенел, потом разразился восхищенными аплодисментами. Мужика оправдали.

Очень известна защита адвокатом Ф.Н.Плевако владелицы небольшой лавчонки, полуграмотной женщины, нарушившей правила о часах торговли и закрывшей торговлю на 20 минут позже, чем было положено, накануне какого-то религиозного праздника. Заседание суда по ее делу было назначено на 10 часов. Суд вышел с опозданием на 10 минут. Все были налицо, кроме защитника - Плевако. Председатель суда распорядился разыскать Плевако. Минут через 10 Плевако, не торопясь, вошел в зал, спокойно уселся на месте защиты и раскрыл портфель. Председатель суда сделал ему замечание за опоздание. Тогда Плевако вытащил часы, посмотрел на них и заявил, что на его часах только пять минут одиннадцатого. Председатель указал ему, что на стенных часах уже 20 минут одиннадцатого. Плевако спросил председателя: - А сколько на ваших часах, ваше превосходительство? Председатель посмотрел и ответил:
- На моих пятнадцать минут одиннадцатого. Плевако обратился к прокурору:
- А на ваших часах, господин прокурор? Прокурор, явно желая причинить защитнику неприятность, с ехидной улыбкой ответил:
- На моих часах уже двадцать пять минут одиннадцатого.
Он не мог знать, какую ловушку подстроил ему Плевако и как сильно он, прокурор, помог защите.
Судебное следствие закончилось очень быстро. Свидетели подтвердили, что подсудимая закрыла лавочку с опозданием на 20 минут. Прокурор просил признать подсудимую виновной. Слово было предоставлено Плевако. Речь длилась две минуты. Он заявил:
- Подсудимая действительно опоздала на 20 минут. Но, господа присяжные заседатели, она женщина старая, малограмотная, в часах плохо разбирается. Мы с вами люди грамотные, интеллигентные. А как у вас обстоит дело с часами? Когда на стенных часах - 20 минут, у господина председателя - 15 минут, а на часах господина прокурора - 25 минут. Конечно, самые верные часы у господина прокурора. Значит, мои часы отставали на 20 минут, и поэтому я на 20 минут опоздал. А я всегда считал свои часы очень точными, ведь они у меня золотые, мозеровские.
Так если господин председатель, по часам прокурора, открыл заседание с опозданием на 15 минут, а защитник явился на 20 минут позже, то как можно требовать, чтобы малограмотная торговка имела лучшие часы и лучше разбиралась во времени, чем мы с прокурором?
Присяжные совещались одну минуту и оправдали подсудимую.

Статья о Плевако, принадлежащая перу, как следует из подписи, кандидата исторических наук. Там излагается следующий драматический эпизод 130-летней (1890-й год) давности:

«Не удивительно, что страстные, картинно-образные выступления Плевако не только триумфально спасали, но и убивали. Показательным в этом отношении стало дело управляющего московской гостиницей «Черногория» некоего Фролова, привлеченного к уголовной ответственности за самоуправство.

Девушка приехала в Москву из провинции и остановилась в этой гостинице, заняв отдельную комнату на третьем этаже. Было уже за полночь, когда подвыпивший Фролов решил нанести ей «визит». На требование впустить его проснувшаяся от стука девушка ответила отказом, после чего по приказу Фролова полотеры начали ломать дверь. В тот момент, когда дверь затрещала, девушка в одной сорочке при 25-градусном морозе выпрыгнула из окна. На ее счастье, во дворе было много снега, и она до смерти не расшиблась, хотя и сломала руку.

При рассмотрении дела в суде обвинительная сторона «наивно» отказывалась понять, чего так испугалась девушка и почему выбросилась из окна с риском для жизни. Недоумение прокурора разрешил Плевако, защищавший интересы пострадавшей. Его речь была краткой и свелась к проведению такой параллели: «В далекой Сибири, — сказал Плевако, — в дремучей тайге водится зверек, которого судьба наградила белой как снег шубкой. Это горностай. Когда он спасается от врага, готового его растерзать, а на пути встречается грязная лужа, которую нет времени миновать, он предпочитает отдаться врагу, чем замарать свою белоснежную шубку. И мне понятно, почему потерпевшая выскочила в окно». Не добавив больше ни слова, Плевако сел. Впрочем, большего от него и не требовалось. Судьи приговорили Фролова к расстрелу».

Горностай, зимний окрас. (wikipedia.org)

Не надо быть зоологом-горностаеведом (ладно-ладно, специалистом по куньим), чтобы понимать, что-либо — непролазная грязь, либо белый горностай; разумеется, разъезженная лужа может встретиться и снежной зимой, но почему бы горностаю ее не обежать? Не надо быть узким специалистом по российской истории XIX в., чтобы понимать, что казнили в нем крайне редко, все больше за покушение на царя либо за воинские преступления в военное время, причем расстрел полагался только по второй категории деяний. Откуда же тогда что взялось?

С расстрелом выходит проще (и, надо признать, забавнее): его просто не было. Поиск довольно быстро выводит нас на бесконечную череду однообразных повторов фрагмента (в том числе и в учебных пособиях уважаемых вузов) к вполне очевидному первоисточнику: хорошо известной специалистам по адвокатуре и поклонникам Плевако книге В. И. Смолярчука «Адвокат Федор Плевако» (Челябинск, Южно-Уральское книжное издательство, 1989). Там на страницах 86−87 вся эта история излагается, слово в слово как в цитированном выше отрывке (которой ссылки, само собой, не содержит), целыми абзацами — вплоть до знаков препинания, но с одним существенным отличием в финале: «И, не прибавив больше ни слова, адвокат сел. Да от него больше ничего и не требовалось. Если был наивен обвинитель, то этого нельзя было сказать о судьях. Признав Фролова виновным, они приговорили его к высшей мере наказания».

С судьбой Фролова проясняется, хотя и не вполне. Конечно же, его не расстреляли, его «приговорили к высшей мере наказания». Ясно, что в представлении советского человека это подразумевает расстрел, и кто-то из наших современников прочитал и осмыслил формулировку Василия Смолярчука однозначно, но сам-то Василий Иванович откуда ее взял?

А взял он ее из интереснейшей, но никому практически в 1989 году не памятной книге Е. И. Козлининой «За полвека (1862−1912). Воспоминания, очерки и характеристики», вышедшей в далеком и благополучном 1913-м в Москве, в типографии Бердоносова, Пригорина и Ко., что на Большой Дмитровке в доме № 3. «Екатерина Ивановна Козлинина — говорится о ней в аннотации на одном из почтенных букинистических сайтов — многие десятилетия проработала в московской судебной системе, начав свой трудовой путь с должности переписчицы, и была свидетелем еще дореформенных порядков ведения следствия и суда. На ее глазах прошли и сама реформа 1864−1866 гг., ознаменованная открытием Окружных судов и Судебной палаты, и работа выдающихся судебных деятелей новой формации, таких, как Д. А. Ровинский и А. Ф. Кони, и наиболее громкие уголовные и политические процессы». Вот она-то и употребила на странице 199 это выражение, простодушно полагая, что всем читателям будет ясно: речь идет о максимально возможном при данном обвинении наказании — лишении прав состояния и длительной ссылке в «места отдаленные». Так что спрос не с нее, а с доктора юридических наук, некритически у нее списавшего (тоже практически слово в слово, и тоже без ссылки) через три четверти столетия — уж он-то должен бы, казалось бы, понимать!..

Обложка первого издания. (dlib.rsl.ru)

Интереснее с горностаем. Екатерина Ивановна в «художественных красивостях» замечена была, но выдумать за Плевако зверушку от кончика носа до кончика хвоста, конечно, никогда не осмелилась бы (тем более, меньше четверти века прошло и очевидцы были живы). Значит, был «зверок» — именно так передает речь Плевако тогдашняя орфография. Откуда же он взялся?

Детство Федора Никифоровича прошло на Южном Урале, горностаи там водятся, неужели из младых лет пришло, рассказы охотников или матушки-казашки навеяли? Нет, ларчик открывается проще. Великий русский адвокат самозабвенно любил читать и хранил в своей необъятной памяти множество всякого. В том числе, судя по всему, и такого:

«Существует легенда, что один из герцогов Бретани Ален Кривая Борода (Alain Barbetorte), преследуемый норманнами, был остановлен разлившейся рекой, илистой и грязной. В это время герцог заметил горностая, убегающего от скачущих лошадей и тоже остановленного рекой. У самой воды горностай резко развернулся, предпочитая смерть грязи. Оценив мужество зверька, Ален II крикнул своим соратникам: «Лучше смерть, чем позор!», и воодушевлённые бретонцы повернулись лицом к противнику».

Ален Кривая Борода, статуя 1861 года. (bcd.bzh)

А уж побелил легендарного горностая Федор Никифорович, надо полагать, самостоятельно.

В любом случае, горностай — был. Расстрела — не было.

Старушка с чайником

Одна из самых известных баек про Плевако — о том, как он спас от сурового наказания старушку, укравшую чайник. В десятках вариантов разошлась она по просторам интернета, варьируются только степень привилегированности старушки (то ли столбовая дворянка, то ли почетная гражданка) и стоимость чайника — от 30 до 50 коп. Впрочем, первоисточник находится без труда, это очерк Викентия Викентьевича Вересаева, врача и писателя, из серии «Невыдуманные рассказы о прошлом» (Собрание сочинений в 5-и томах. Т.4. М., 1961. С.355−356):

Викентий Вересаев, фото 1913 г. (wikipedia.org)

«Прокуроры знали силу Плеваки. Старушка украла жестяной чайник стоимостью дешевле пятидесяти копеек. Она была потомственная почетная гражданка и, как лицо привилегированного сословия, подлежала суду присяжных. По наряду ли или так, по прихоти, защитником старушки выступил Плевако. Прокурор решил заранее парализовать влияние защитительной речи Плеваки и сам высказал все, что можно было сказать в защиту старушки: бедная старушка, горькая нужда, кража незначительная, подсудимая вызывает не негодование, а только жалость. Но — собственность священна, все наше гражданское благоустройство держится на собственности, если мы позволим людям потрясать ее, то страна погибнет.

Поднялся Плевако:

Много бед, много испытаний пришлось претерпеть России за ее больше чем тысячелетнее существование. Печенеги терзали ее, половцы, татары, поляки. Двунадесять языков обрушились на нее, взяли Москву. Все вытерпела, все преодолела Россия, только крепла и росла от испытаний. Но теперь, теперь… Старушка украла старый чайник ценою в тридцать копеек. Этого Россия уж, конечно, не выдержит, от этого она погибнет безвозвратно.

Оправдали.

Все в очерке хорошо, да вот только решительно не вяжется он с законодательством, как и расстрел из предыдущего сюжета. Не было ни потомственным почетным гражданам, ни дворянам более никаких привилегий в суде, это — одно из главных достоинств Судебной реформы 1864 года. И «светил» старушке любого происхождения за мельчайшую кражонку мировой суд, а стало быть — ни прокурора, ни адвоката, ни, особенно, присяжных. Что же, выдумка?

Нет, не выдумка. Только был там не жестяной чайник, а серебряный кофейник, и не 30 копеек, а 300 рублей, как и описано это у современника Вересаева знаменитого некогда журналиста Власа Дорошевича:

Влас Дорошевич, фото н. ХХ в. (wikipedia.org)

«В здании мирового съезда как раз заседало в это время «бродячее правосудие» [Так иронически называли регулярные выездные сессии окружного суда, несколько раз в год посещавшие все города судебного округа].

Выездная сессия, с кандидатами на судебные должности вместо защитников и с пятнадцатью свободными минутами на каждое дело. Проходя по коридору, Плевако увидел какую-то старушку, бедно, чисто одетую. Которая горько плакала. Материнская любовь и материнское горе всегда особенно трогали Плевако.

У вас сын судится?

Нет, я сама.

Вы? Что же такое могли вы сделать, противное законам?

История оказалась вздорной. Для всех, кроме старушки.

Все померли… Средств никаких… Украла… Кража пустячная.

Но — дворянка. Окружной суд. Плевако обратился к ее «кандидату»:

Не передадите ли мне защиты?

Федор Никифорович!..

Известие, что «в суде выступает сам Плевако», через две минуты вызвало волнение в городе. Судьи сделали перерыв, чтобы дать городским дамам время одеться и прибежать в суд. Зал переполнился. Товарищ прокурора, «набивающий руку» на выездных сессиях, заострил язык. С таким противником! Перед такой аудиторией! Судебное следствие длилось минуту.

Признаете ли себя виновной… кофейника… меньше 300 рублей…

Признаю, ваше превосходительство!

В виду сознания… отказываюсь от допроса свидетелей…

В свою очередь не вижу надобности!

Товарищ прокурора поднялся.

- …не простая кража… Когда крадет темный, неграмотный человек-Дворянка!.. по рождению принадлежащая… заветы воспитания… образования… Какой пример для простых, для темных людей?

Поднялся Плевако:

Господа присяжные заседатели! Каюсь. Я несколько легкомысленно посмотрел на дело и взял на себя защиту моей клиентки. Думал, присяжные пожалеют. Дело пустячное! Но, выслушав речь господина товарища прокурора, я увидал, что ошибся. Он так убедил меня в тяжести преступления моей клиентки, что я не нахожу ни одного слова в ее оправдание. И позволю себе только несколько развить мысль почтенного представителя обвинения. В восемьсот шестьдесят втором году, господа присяжные заседатели, Русь страдала от страшных внутренних беспорядков. Но предки наши послали за варягами. Пришли варяги, помогли, плохо ли, хорошо ли, но ввели порядок. И Русь спасена. Воскресла Русь. Потом на Русь пришли татары, разграбили, сожгли ее, полонили всю. Погибала Русь. Но не погибла! Съедаемая удельными раздорами, забыла их, сплотилась воедино, встряхнулась могучая Русь и сбросила с себя ненавистное «поганое» иго. Поднялась и воскресла святая Русь. Спаслася! В одна тысяча шестьсот двенадцатом году, под надменным игом поляков, кровью сочилась и умирала израненная Русь. Все пророчило ее гибель. Москва была взята, и уж в Варшаве, как коршун ждет добычи, ждал Мономахова венца чуждый Руси, иноплеменный царь. Но, пока поляки пировали победу в Москве, — в Нижнем Новгороде кликнул могучий русский клич Козьма Минин, простой званием, великий сердцем человек. И как слетаются орлы, слетелась Русь на его орлиный клекот, и встала как один человек, и разбила позорные цепи, и с позором прогнала надменного врага. Воскресла святая Русь И была спасена. А через двести лет победитель всей Европы, казалось, на голову ей ступил дерзкою ногой. Москва была сожжена! Сама Москва! Из Кремля победитель диктовал условия мира! Но и тут не погибла Русь. Поднялась, и огнем, и морозом своим, оружием и граблями гнала победителя — гнала, пока не утопила его славы в Березине. Воскресла Русь! Но вот в тысяча восемьсот таком-то году престарелая дворянка такая-то, от голода забыв все законы божеские и человеческие, украла серебряный кофейник, подорвала всякое уважение к священному праву собственности, подала пагубный пример всей России. И от этого удара, мне кажется, никогда не оправиться, не подняться, не воскресить бедной Руси.

«Практиковавшийся» товарищ прокурора, говорят, в ту ночь покушался отравиться…

Плевако — страшный противник. Страшный своею находчивостью».

И все встает на место. Понятно, почему прокурор и адвокат, понятно, почему присяжные. То, что старушка дворянка, — важный психологический штрих, а не изъян в законе. И грозит ей при формальном применении статей Уложения о наказании серьезная беда, кража не пустячная, 300 рублей — полугодовое жалование младшего офицера или мелкого чиновника.

А Плевако — да, молодец. Что с горностаем, что с «погибла Русь!»

(1842-1908)

За всю историю отечественной адвокатуры не было в ней человека более популярного, чем Ф.Н. Плевако. И специалисты, правоведы, и обы-ватели, простонародье, ценили его выше всех адвокатов как «великого оратора», «гения слова» , «старшого богатыря» и даже «митрополита ад-вокатуры» . Сама фамилия его стала нарицательной как синоним адво-ката экстра-класса: «Найду другого «Плеваку», — говорили и писали без всякой иронии» . Письма же к нему адресовали так: «Москва. Новин-ский бульвар, собственный дом. Главному защитнику Плеваке» . Или просто: «Москва. Федору Никифоровичу» .

Литература о Плевако более обширна, чем о ком-либо другом из российских адвокатов , издан капитальный двухтомник его речей , но до сих пор его жизнь, деятельность и творческое наследие должным образом еще не изучены. Почти не рассматриваются, к примеру, его выступления на политических процессах. О том, как плохо знают Пле-вако даже его почитатели из специалистов — сегодняшние юристы, адвокаты, говорит такой факт. В 1993 г. издан 30-тысячным тиражом сборник его речей . В аннотации к сборнику (С. 4) указано, что печа-таются «речи, в основном ранее не публиковавшиеся», а ответствен-ный редактор сборника, известный адвокат Генри Резник специально отметил знаменитую речь Плевако на процессе крестьян с. Лютори- чи: «В силу того, что эта речь была опубликована, она не включена в настоящий сборник» (С. 25). Между тем все 39 речей, включенных «в настоящий сборник», были опубликованы в двухтомнике 1909—1910 гг. и теперь перепечатаны оттуда без ссылки на двухтомник . Кстати, Г.М. Резник ссылается в сборнике 1993 г. (неоднократно: С. 33, 37, 39) на краткий очерк о Плевако из книги В.И. Смолярчука «Гиганты и ча-родеи слова», не зная о том, что Смолярчук опубликовал отдельную (вдесятеро большего объема) книгу «Адвокат Федор Плевако»...

Родился Федор Никифорович 13 апреля 1842 г. в г. Троицке Орен-бургской губернии (ныне Челябинская область). Его родителями были член Троицкой таможни надворный советник Василий Иванович Пле-вах из украинских дворян и крепостная киргизка Екатерина Степа-нова, с которой Плевак прижил четырех детей (двое из них умерли младенцами), но брака не узаконил . Как незаконнорожденный буду-щий «гений слова» получил отчество и фамилию (Никифоров ) по име-ни Никифора — крестного отца своего старшего брата. Позднее, в университет он поступал с отцовской фамилией Плевак, а по оконча-нии университета добавил к ней букву «о», причем называл себя с уда-рением на этой букве: Плевако . «Итак, — заключает по этому поводу биограф Федора Никифоровича, — у него три фамилии: Никифоров, Плевак и Плевако» .

В Троицке с 1849 до 1851 г. Федор учился в приходской и уездной школах, а летом 1851 г. семья Плевако переселилась в Москву. Здесь

Федор Никифорович отныне проживет всю жизнь. С осени 1851 г. он начал учиться в коммерческом училище.

Московское коммерческое училище на Остоженке считалось тогда образцовым. Даже особы царской фамилии по приезде в Москву удос-таивали его своим посещением, проверяли знания учеников. Федор и его старший брат Дормидонт учились отлично, их имена к концу пер-вого же года учебы были занесены на «золотую доску» училища. В на-чале второго года училище посетил принц Петр Ольденбургский (пле-мянник двух царей — Александра I и Николая I). Ему рассказали об умении Федора решать устно и быстро сложные задачи с трехзначны-ми и даже четырехзначными цифрами. Принц сам проверил способно-сти мальчика, похвалил его и через два дня прислал ему в подарок кон-феты. А под новый, 1853 год Василию Плеваку объявили, что его сыновья исключаются из училища как... незаконнорожденные. Это уни-жение Федор Никифорович запомнит на всю жизнь. Много лет спустя он так напишет об этом в автобиографии: «Нас объявляли недостойны-ми той самой школы, которая хвалила нас за успехи и выставляла на-показ исключительную способность одного из нас в математике. Про-сти их Боже! Вот уж и впрямь не ведали, что творили эти узколобые лбы, совершая человеческое жертвоприношение» .

Осенью 1853 г., благодаря долгим отцовским хлопотам, Федор и Дормидонт были приняты в 1-ю Московскую гимназию на Пречистен-ке — сразу в 3-й класс. За время учебы в гимназии Федор похоронил отца и брата, не дожившего до 20 лет. Весной 1859 г. он окончил гим-назию и поступил на юридический факультет Московского универси-тета. Будучи студентом, он перевел на русский язык «Курс римского гражданского права» выдающегося немецкого юриста Георга Фридри-ха Пухты (1798—1846), который позднее он основательно прокоммен-тирует и издаст за собственный счет .

В 1864 г. Плевако окончил университет с дипломом кандидата прав, но не сразу определился с призванием адвоката: больше полугода он служил на общественных началах стажером в Московском окружном суде, ожидая подходящей вакансии. Когда же, согласно «Положению» 19 октября 1865 г. о введении в действие Судебных уставов 1864 г. , с весны 1866 г. начала формироваться в России присяжная адвокатура, Плевако одним из первых в Москве записался помощником к присяжному поверенному М.И. Доброхотову . В звании помощника он успел проявить себя как одареннейший адвокат на уголовных процессах, сре-ди которых выделялось дело Алексея Маруева 30 января 1868 г. в Мос-ковском окружном суде. Мару ев обвинялся в двух подлогах. Защищал его Плевако. Федор Никифорович проиграл это дело (его подзащитный был признан виновным и сослан в Сибирь), но защитительная речь Плевако — первая по времени из сохранившихся его речей — уже показала его силу, особенно в анализе свидетельских оговоров. «Они, — говорил Плевако о свидетелях по делу Маруева, — не отзываются за- памятованием, а один приписывает другому то, что другой, со своей стороны, приписывает первому. <...> Так сильны противоречия, так взаимно уничтожают они себя в самых существенных вопросах! Какая может быть к ним вера?!»

19 сентября 1870 г. Плевако был принят в присяжные поверенные округа Московской судебной палаты , и с этого времени началось его блистательное восхождение к вершинам адвокатской славы. Правда, уже через два года оно едва не оборвалось из-за его политической «не-благонадежности».

Дело в том, что 8 декабря 1872 г. начальник Московского губерн-ского жандармского управления генерал-лейтенант И.А. Слезкин до-ложил управляющему III отделением А.Ф. Шульцу, что в Москве рас-крыто «тайное юридическое общество», созданное с целью «знакомить студентов и вообще молодых людей с революционными идеями», «изыскивать способы к печатанию и литографированию запрещенных книг и распространению их, иметь постоянные сношения с загранич-ными деятелями». По агентурным данным, в обществе состояли «чем- либо заявившие себя в пользу социализма студенты юридического факультета всех курсов, окончившие курс и оставленные при универ-ситете, кандидаты прав, присяжные поверенные и их помощники, а также и бывшие студенты, преимущественно юристы». «В настоящее время, — докладывал шеф московской жандармерии, — означенное общество имеет уже действительных членов до 150 человек. <...> В чис-ле главных называют присяжного поверенного Федора Никифоровича Плевако, заменившего между студентами значение князя Александра Урусова», и далее перечислен еще ряд имен: С.А. Клячко и Н.П. Цакни (члены революционно-народнического общества т. н. «чайковцев») , В.А. Гольцев (позднее видный общественный деятель, редактор журна-ла «Русская мысль»), В.А. Вагнер (впоследствии крупный ученый-психо-лог) и др.

Спустя семь месяцев, 16 июля 1873 г. И.А. Слезкин уведомил А.Ф. Шульца о том, что «за поименованными лицами производится са-мое строгое наблюдение и употребляются всевозможные меры к полу-чению фактических данных, кои бы могли служить ручательством к об-наружению как лиц, составлявших тайное юридическое общество, так равно и всех его действий» . В итоге, таких данных, «кои бы могли слу-жить ручательством...», изыскать не удалось. Дело о «тайном юридиче-ском обществе» было закрыто, его предполагаемые «действительные члены» избежали репрессий. Но Плевако с этого времени вплоть до 1905 г. подчеркнуто сторонился «политики». Единственный из корифе-ев отечественной адвокатуры, он ни разу не выступал защитником на политических в строгом смысле этого слова процессах, где судились народники, народовольцы, социал-демократы, эсеры, кадеты и т. д. Со-гласился он выступить несколько раз лишь на процессах по делам о разного рода «беспорядках» с политическим оттенком.

Первым по времени из таких дел стало для него т. н. «охотноряд- ское дело» 1878 г. о студентах, которые устроили в Москве демон-страцию солидарности с политическими ссыльными, были избиты полицией и преданы суду за то, что сопротивлялись избиению. Власти квалифицировали дело как «уличные беспорядки» и доверили его ми-ровому суду. Политический характер дела вскрыли на суде обвиняемые (среди них был известный народник, с 1881г. агент Исполнительного комитета «Народной воли» П.В. Гортынский). Их активно поддержал присяжный поверенный Н.П. Шубинский — сотоварищ Плевако по адвокатуре и (в будущем) по членству в партию октябристов . Федор Никифорович выступал на этом процессе осторожно , зная о том, что не только зал суда (в Сухаревой башне), но и подходы к нему заполне-ны молодыми радикалами, а переулки и улицы окрест башни — отря-дами полиции . Гораздо смелее вступился он за бунтовщиков-крестьян в нашумевшем люторичском деле.

Весной 1879 г. крестьяне с. Люторичи Тульской губернии взбунтова-лись против их закабаления соседним помещиком, московским губерн-ским предводителем дворянства в 1875—1883 гг. графом А.В. Бобрин-ским (из рода Бобринских — от внебрачного сына императрицы Екатерины II А.Г. Бобринского). Бунт был подавлен силами войск, а его «подстрекатели» (34 человек) преданы суду по обвинению в «сопротив-лении властям». Дело рассматривала Московская судебная палата с со-словными представителями в декабре 1880 г. Плевако взял на себя не только защиту всех обвиняемых, но и «расходы по их содержанию в те-чение трех недель процесса» . Его защитительная речь (1.300—312) про-звучала грозным обвинением власть имущих в России. Определив поло-жение крестьян после реформы 1861 г. как «полуголодную свободу», Плевако с цифрами и фактами в руках показал, что в Люторичах жизнь стала «во сто крат тяжелее дореформенного рабства». Хищнические по-боры с крестьян так возмутили его, что он воскликнул по адресу гр. Боб-ринского и его управляющего А.К. Фишера: «Стыдно за время, в которое живут и действуют подобные люди!» Что касается обвинения его подза-щитных в подстрекательстве бунта, то Плевако заявил судьям: «Подстре-катели были. Я нашел их и с головой выдаю вашему правосудию. Они — подстрекатели, они — зачинщики, они — причина всех причин. Бедность безысходная, <...> бесправие, беззастенчивая эксплуатация, всех и вся доводящая до разорения, — вот они, подстрекатели!»

После речи Плевако в зале суда, по свидетельству очевидца, «греме-ли рукоплескания взволнованных, потрясенных слушателей» . Суд вы-нужден был оправдать 30 из 34 подсудимых . А.Ф. Кони считал, что выступление Плевако на этом процессе «было по условиям и настрое-ниям того времени гражданским подвигом» .

Столь же смело и громко выступил Плевако на процессе по делу уча-стников исторической морозовской стачки рабочих Никольской ману-фактуры фабрикантов Морозовых у ст. Орехово (ныне г. Орехово-Зуево Московской обл.). Эта самая крупная и самая организованная по тому времени стачка («страшный бунт десятка тысяч рабочих») с 7 по 17 ян-варя 1885 г. носила отчасти политический характер: руководили ею ра-бочие-революционеры П.А. Моисеенко, B . C . Волков и А.И. Иванов, а в числе требований стачечников, предъявленных губернатору, было «пол-ное изменение условий найма между хозяином и рабочими по изданно-му государственному закону» 1 . Дело о стачке слушалось на двух процес-сах во Владимирском окружном суде в феврале (о 17 обвиняемых) и в мае 1886 г. (еще о 33). На первом из них, 7 февраля, главных обвиняе-мых — Моисеенко и Волкова — защищал Плевако.

И на этот раз, как в люторичском деле, Плевако оправдывал подсуди-мых, квалифицируя их действия как вынужденный «протест против бес-правного произвола» со стороны эксплуататоров народа и стоявших за ними властей (1.322—325). «Фабричная администрация, вопреки обще-му закону и условиям договора, — подчеркивал Федор Никифорович, — не отапливает заведение, рабочие стоят у станка при 10—15 градусах холода. Вправе они уйти, отказаться от работы при наличии беззаконных действий хозяина, или должны замерзнуть геройской смертью? Хозяин, вопреки договору, дает не условленные работы, рассчитывает не по усло-вию, а по произволу. Должны ли рабочие тупо молчать, или могут врозь и вместе отказаться от работы не по условию? Полагаю, что закон охра-няет законные интересы хозяина, против беззакония рабочих, а не берет под свою защиту всяческого хозяина во всяческом его произволе». Обри-совав положение морозовских рабочих, Плевако, по воспоминаниям П.А. Моисеенко, произнес слова, которые не вошли в опубликованный текст его речи: «Если мы, читая книгу о чернокожих невольниках, возму-щаемся, то теперь перед нами — белые невольники» .

Суд внял доводам защиты. Даже Моисеенко и Волков, признанные вожаки стачки, были приговорены лишь к 3 месяцам ареста, 13 чело-век — к аресту от 7 дней до 3 недель, и 2 оправданы.

В дальнейшем Плевако еще, по крайней мере, дважды выступал за-щитником по делам о рабочих «беспорядках» с политическим оттен-ком. В декабре 1897 г. Московская судебная палата рассматривала дело о рабочих фабрики Н.Н. Коншина в г. Серпухове. Сотни их взбунтова-лись против бесчеловечных условий труда и быта, стали громить квар-тиры фабричного начальства и были усмирены лишь вооруженной си-лой, оказав при этом «сопротивление властям». Плевако здесь поставил и разъяснил очень важный — как юридически, так и политически — вопрос о соотношении личной и коллективной ответственности за под-судное дело (I. 331—332). «Совершено деяние беззаконное и нетерпи-мое, — говорил он. — Преступником была толпа. А судят не толпу. Су-дят несколько десятков лиц, замеченных в толпе. Это тоже своего рода толпа, но уже другая, малая; ту образовали массовые инстинкты, эту — следователи и обвинители. <...> Все сказуемые, наиболее хлестко выри-совывающие буйство массы приписывали толпе, скопищу, а не отдель-ным людям. А судим отдельных лиц: толпа ушла». И далее: «Толпа — здание, люди — кирпичи. Из одних и тех же кирпичей созидается и храм Богу, и тюрьма — жилище отверженных. <...> Толпа заражает. Лица, в нее входящие, заражаются. Бить их — это все равно что бороть-ся с эпидемией, бичуя больных». .

В итоге суд и по этому делу определил подсудимым минимальные наказания .

Что касается процесса в Московской судебной палате весной 1904 г. по делу о рабочих «беспорядках» на подмосковной мануфактуре А.И. Ба-ранова, то в этот процесс вносили политический смысл защитники, ли-беральные представители т. н. «молодой адвокатуры»: Н.К. Муравьев, Н.В. Тесленко, В.А. Маклаков, М.Л. Мандельштам. Вместе с ними, по их приглашению, защищал рабочих Плевако. В отличие от своих коллег, ко-торые старались обратить судебный процесс в «первый урок политгра-моты, школу политического воспитания» подсудимых , Федор Никифо-рович выступал, по воспоминаниям Мандельштама , вне политики: «В его защите звучали не революционные, а «общечеловеческие» ноты. Он обращался не к рабочим массам. Он говорил с классами привилегиро-ванными, убеждая их из чувства человеколюбия протянуть руку помощи рабочим» . Мандельштаму показалось даже, что Плевако выступил вяло, что он «утомлен жизнью», «орел уже не расправляет своих крыльев» . Но уже через шесть месяцев, в ноябре того же 1904 г., Плевако вновь смот-релся «орлом».

На этот раз процесс был явно политическим, хотя и без участия ка-ких-либо революционеров, а само обвинение формулировалось апо-литично: «клевета». В качестве обвиняемого перед Петербургским окружным судом предстал редактор-издатель газеты «Гражданин» кн. В.П. Меьцерский, истцом был орловский предводитель дворян-ства М.А. Стахович (близкий друг семьи А.Н. Толстого), а Плевако и В.А. Маклаков выступили в роли поверенных истца, поддерживая об-винение. Суть дела заключалась в том, что Стахович написал статью с протестом против истязаний, которым полиция подвергала свои жер-твы. Эта статья, после того как ее отклонили три подцензурных орга-на, была напечатана в нелегальном журнале П.Б. Струве «Освобожде-ние» с оговоркой: «без согласия автора». Мещерский в № 28 своей газеты за 1904 г. злобно обругал Стаховича и его «намерение бросить обвинительную тень на административную власть», «сотрудничество с революционным изданием», «оскорбление патриотизма, почти рав-ное писанию сочувственных телеграмм японскому правительству» (в то время шла Русско-японская война).

Плевако буквально восславил Стаховича, подчеркнув «всю чистоту намерений, всю правоту средств, которыми истинный гражданин сво-ей страны борется с неправдой, оглашает ее и призывает к исправле-нию», и осудил (солидарно с Маклаковым) «полицейское понимание жизни» у Мещерского. Стаховича он причислил к «лагерю» Минина и Пожарского, а Мещерского — к «лагерю» Малюты Скуратова (I. 289). Заключительные слова Плевако о Мещерском прозвучали как анафема: «Он не докажет честно мыслящим русским людям, что нежелательны Стаховичи и нужны только Мещерские. Довольно с нас и одного Ме-щерского, дай Бог побольше таких людей, как Стахович! <...> Оцените же поступок князя, и к его древнему имени пусть добавят имя клевет-ника!» (I. 293).

Речи Плевако и Маклакова по делу Мещерского произвели тем большее впечатление, что вся образованная Россия знала тогда: князь Мещерский не просто символизирует крайнюю реакцию, он — при всей одиозности его репутации в обществе 2 — слывет «ментором двух государей» (Александра III и Николая II), которые благоволили к Ме-щерскому и субсидировали его газету как «царский орган», «настоль-ную газету царей» . Суд (надо отдать ему должное) не стал политикан-ствовать: он признал царского «ментора» виновным в клевете и при-говорил его к двухнедельному аресту на гауптвахте .

Выступления Плевако на политических (в той или иной мере) про-цессах позволяют усмотреть в нем «демократа-разночинца» , как назвал его А.Ф. Кони, тем более что сам Федор Никифорович прямо юворил о себе: «Я человек 60-х годов» . Но, думается, В.И. Смолярчук преувеличи-вал, полагая, что не только «по складу своего характера», но и «по сло-жившемуся мировоззрению» Плевако был «глубоким демократом» . Кони имел в виду не мировоззрение Плевако, а его демократически-раз- ночинскую «повадку», отзывчивость и простоту его общения «во всех слоях русского общества» . Мировоззренческий же демократизм Плева-ко был не глубоким, а скорее широким, не столько осознанным, сколь-ко стихийным. Незаконнорожденное дитя от смешанного брака, «изгой», по собственному выражению , он стал действительным стат-ским советником (4-й класс Табели о рангах, соответствующий воин-скому званию генерал-майора), получил доступ в высшие сферы, дружил с такими зубрами из сильных мира, как генеральный контролер Т.И. Фи-липпов («циник по нравственности и подлому подобострастию перед тем, кто мог быть ему полезен») и яростный ненавистник любой демок-ратии обер-прокурор Синода К.П. Победоносцев .

Впрочем, дружба Плевако с Победоносцевым не имела под собой идейной опоры. А.В. Вольский видел собственноручно переписанную Плевако «злую» эпиграмму на Победоносцева:

Победоносцев для Синода,

Обедоносцев при дворе,

Бедоносцев для народа И Доносцев он везде

Победоносцев, со своей стороны, не зря, «когда увидел фотографию Плевако с молодыми адвокатами (из «неблагонадежных». — И. Т.), ска-зал: «Их всех повесить надо, а не фотографировать» .

Сторонясь после дела 1872—1873 гг. о «тайном юридическом обще-стве» и до революции 1905 г. всякой «политики», Плевако ярко про-явил себя не как демократ, а как ГУМАНИСТ. Убежденный в том, что «жизнь одного человека дороже всяких реформ» (II. 9), он ратовал за нелицеприятное правосудие: «Перед судом все равны, хоть генералис-симусом будь!» (1.162). При этом он считал необходимым и естествен-ным для правосудия милосердие: «Слово закона напоминает угрозы матери детям. Пока нет вины, она обещает жестокие кары непокорно-му сыну, но едва настанет необходимость наказания, любовь материн-ского сердца ищет всякого повода смягчить необходимую меру казни» (1.155). Но именно как гуманист и правдолюб обличал он перед судом любые злоупотребления, чинимые ли духовными воротилами «под по-кровом рясы и обители» или «собаками» полицейского сыска под ко-манду властей «Ату его!» (I. 161, 175; II. 63).

Забытый ныне поэт-демократ Леонид Граве (1839—1891) посвя-тил Федору Никифоровичу стихотворение «В толпе глупцов, бездушной и холодной» с такими строками:

Взгляни вокруг: весь мир окован злом,

В сердцах людей вражда царит от века...

Не бойся их! С бестрепетным челом Иди на бой за право человека .

Вернемся к теме политики в жизни и творчестве Плевако. Царский манифест 17 октября 1905 г. внушил ему иллюзию близости в России гражданских свобод. Он с молодым задором устремился в политику: по-просил своего коллегу по адвокатуре В.А. Маклакова «записать» его в Конституционно-демократическую партию. Тот (бывший одним из ос-нователей и лидеров партии) отказался, резонно посчитав, что «Плева-ко и политическая партия, партийная дисциплина — понятия несовме-стные» . Тогда Плевако вступил в партию октябристов. От них он был избран в III Государственную думу, где с наивностью политика-дилетан-та призывал думцев заменить «песни о свободе песнями свободных рабочих, воздвигающих здание права и свободы» (эта речь 20 ноября 1907 г. была первой и последней его думской речью: 1.367—373). Как яв-ствует из воспоминаний Н.П. Карабчевского, Плевако обдумывал даже проект «видоизменения царского титула, чтобы подчеркнуть, что Нико-лай II уже не абсолютный русский царь Божией милостью, а ограничен-ный монарх» , но не рискнул заявить об этом с думской трибуны.

Думский (оказалось, предсмертный) вираж карьеры Плевако озада-чил и огорчил его коллег, учеников, друзей как «недоразумение» . Сего-дня адвокат ГЛ4. Резник пытается оспорить этот факт, ибо, мол, «нет ни-каких (? — Н. Т.) оснований подозревать в неискренности твердого (? — И. Т.) в убеждениях либерала» , каковым был Плевако. Увы, В.А. Макла-ков и Н.П. Карабчевский лучше Резника знали, что именно твердости в политических убеждениях Федора Никифоровича недоставало.

Итак, в сфере политики Плевако не стал сколько-нибудь заметной величиной, но в сфере права он воистину велик как адвокат и судебный оратор, блиставший на процессах главным образом по уголовным (от-части и по гражданским) делам.

Оратором Плевако был уникальным, — что называется, от Бога. Правда, в отличие от иных корифеев присяжной адвокатуры — таких как А.И. Урусов, С.А. Андреевский, Н.П. Карабчевский (но под стать В Д. СпасОвичу и П. А. Александрову), он был беден внешними данны-ми. «Скуластое, угловатое лицо калмыцкого типа с широко расстав-ленными глазами, с непослушными прядями длинных черных волос могло бы назваться безобразным, если бы его не освещала внутренняя красота, сквозившая то в общем одушевленном выражении, то в доб-рой, львиной улыбке, то в огне и блеске говорящих глаз. Его движения были неровны и подчас неловки; нескладно сидел на нем адвокатский фрак, а пришепетывающий голос шел, казалось, вразрез с его призва-нием оратора. Но в этом голосе звучали ноты такой силы и страсти, что он захватывал слушателя и покорял его себе» .

Секрет ораторской неотразимости Плевако был не только и даже не столько в мастерстве слова. «Главная его сила заключалась в интонациях, в неодолимой, прямо колдовской заразительности чувства, которым он умел зажечь слушателя. Поэтому речи его на бумаге и в отдаленной мере не передают их потрясающей силы» . Очень подходит к Плевако афо-ризм Ф. Ларошфуко: «В звуке голоса, в глазах и во всем облике говоряще-го заключено не меньше красноречия, чем в выборе слов» .

Тексты своих речей Плевако никогда заранее не писал, но после суда по просьбе газетных репортеров или близких друзей иной раз («когда не ленился») записывал уже произнесенную речь. Эти записи принад-лежат, бесспорно, к лучшим текстам в его двухтомнике .

Плевако-оратор был подчеркнуто (как никто другой) индивиду-ален. Далеко не такой эрудит, как Спасович или Урусов (а позднее 0.0. Грузенберг), он зато был силен житейской смекалкой и хваткой, «народностью» истоков своего красноречия. Уступая Спасовичу в глу-бине научного анализа, Карабчевскому — в логике доказательств, Александрову — в дерзании, Урусову и Андреевскому — в гармонии слова, он превосходил их всех в заразительной искренности, эмоцио-нальной мощи, ораторской изобретательности. Вообще, по авторитет-ному мнению А.Ф. Кони, «в Плевако сквозь внешнее обличие защит-ника выступал трибун» , который, однако, идеально владел трояким призванием защиты: «убедить, растрогать, умилостивить» . «Он был мастером красивых образов, каскадов громких фраз, ловких адвокат-ских трюков, остроумных выходок, неожиданно приходивших ему в голову и нередко спасавших клиентов от грозившей кары» . Насколь-ко непредсказуемы были защитительные находки Плевако, видно из двух его выступлений, о которых в свое время ходили легенды: в защи-ту священника, отрешенного от сана за воровство, и старушки, украв-шей жестяной чайник.

Первый случай со слов известного российского и советского адвока-та Н.В. Коммодова художественно описал не менее известный следова-тель и литератор, «классик» советского детектива Л.Р. Шейнин . Спустя три десятилетия, уже в наше время, МЛ. Аещинский, сославшись на то, что покойный Шейнин когда-то «рассказал» ему эту историю, дослов-но воспроизвел публикацию Шейнина (на что ушло 15 страниц) в сво-ем сочинении как бы от себя .

Суть дела с проворовавшимся священником вкратце излагали так-же В.В. Вересаев и В.И. Смолярчук . Вина подсудимого в хищении цер-ковных денег была доказана. Он сам в ней признался. Свидетели были все против него. Прокурор произнес убийственную для подсудимого речь. Плевако, заключивший пари с фабрикантом-меценатом С.Т. Мо-розовым (при свидетеле Вл.И. Немировиче-Данченко) о том, что он вместит свою защитительную речь в одну минуту и священника оправ-дают, промолчал все судебное следствие, не задал никому из свидетелей ни одного вопроса. Когда же наступила его минута, он только и сказал, обратясь к присяжным с характерной для него задушевностью: «Госпо-да присяжные заседатели! Более двадцати лет мой подзащитный отпус-кал вам грехи ваши. Один раз отпустите вы ему, люди русские!» При-сяжные оправдали священника.

В деле о старушке, укравшей чайник, прокурор, желая заранее па-рализовать эффект защитительной речи Плевако, сам высказал все воз-можное в пользу обвиняемой (сама она бедная, кража пустяковая, жалко старушку), но подчеркнул, что собственность священна, нельзя посягать на нее, ибо ею держится все благоустройство страны, «и если позволить людям не считаться с ней, страна погибнет». Поднялся Пле-вако: «Много бед, много испытаний довелось претерпеть России за ее больше чем тысячелетнее существование. Печенеги терзали ее, полов-цы, татары, поляки. Двунадесять языков обрушились на нее, взяли Мос-кву. Все вытерпела, все преодолела Россия, только крепла от испытаний и росла. Но теперь, теперь... Старушка украла жестяной чайник ценою в 30 копеек. Этого Россия уж, конечно, не выдержит, от этого она по-гибнет» . Старушку оправдали.

А вот малоизвестный случай. Некий помещик уступил кресть-янам часть своей земли по договоренности с ними — за то, что они проложили удобную дорогу от его усадьбы к шоссе. Но помещик умер, а его наследник отказался принять договоренность и снова от-нял у крестьян землю. Крестьяне взбунтовались, подожгли помещи-чью усадьбу, порезали скот. Бунтовщиков предали суду. Защищать их взялся Плевако. Суд был скорым. Прокурор метал против обвиняемых громы и молнии, а Плевако отмалчивался. Когда же слово было да-но защите, Федор Никифорович обратился к присяжным заседателям (сплошь из местных помещиков) с такими словами: «Я не согласен с господином прокурором и нахожу, что он требует чрезвычайно мяг-ких приговоров. Для одного подсудимого он затребовал пятнадцать лет каторги, а я считаю, этот срок надо удвоить. И этому прибавить пять лет... И этому... Чтобы раз и навсегда отучить мужиков верить слову русского дворянина!» Присяжные вынесли оправдательный при-говор .

Ряд уголовных процессов с участием Плевако обретал, главным об-разом благодаря именно его выступлениям, общероссийский резонанс. Первым из них по времени был митрофаньевский процесс, т. е. суд над игуменьей Серпуховского владычного монастыря Митрофанией, кото-рый вызвал интерес даже в Европе . В миру баронесса Прасковья Гри-горьевна Розен, дочь героя Отечественной войны 1812 г. и наместника на Кавказе 1831—1837 гг. генерала от инфантерии и генерал-адъютан-та Г.В. Розена (1782—1841), фрейлина царского двора, она в 1854 г. по-стриглась в монахини, а с 1861 г. владычествовала в Серпуховском мо-настыре. За 10 лет игуменья, опираясь на свои связи и близость ко дво-ру, наворовала посредством мошенничества и подлогов больше 700 тыс. рублей (сумма по тому времени колоссальная).

Следствие по делу Митрофании начал в Петербурге А.Ф. Кони (в то время прокурор Петербургского окружного суда) , а судил ее 5—15 ок-тября 1874 г. Московский окр уж ной суд под председательством П.А. Дейера . Плевако в качестве поверенного потерпевших стал на процессе главным обвинителем игуменьи и ее монастырских подручных. Под-твердив выводы следствия, опровергнув доводы защиты , он заявил: «Путник, идущий мимо высоких стен владычного монастыря, набожно крестится на золотые кресты храмов и думает, что идет мимо дома Бо-жьего, а в этом доме утренний звон подымал настоятельницу и ее слуг не на молитву, а на темные дела! Вместо храма — биржа, вместо молящего-ся люда — аферисты, вместо молитвы — упражнения в составлении век-селей, вместо подвигов добра — приготовления к ложным показаниям; вот что скрывалось за стенами. <...> Выше, выше стройте стены вверен-ных вам общин, чтобы миру не было видно дел, которые вы творите под покровом рясы и обители!» (II. 62—63). Суд признал игуменью Митрофанию виновной в мошенничестве и подлогах и приговорил ее к ссылке в Сибирь.

На сенсационном процессе П.П. Качки в Московском окружном суде 22—23 марта 1880 г. Плевако блеснул в более привычной для себя роли защитника подсудимой. Здесь — не в самом деле, а в сопутствую-щих ему обстоятельствах, — отчасти просматривался политический аспект. Дело в том, что 18-летняя дворянка Прасковья Качка была пад-черицей народника-пропагандиста Н.Е. Битмида и вращалась в «кра-мольной» среде. 15 марта 1879 г. на молодежной вечеринке (сходке?) в квартире видного народника П.В. Гортынского (в 1878 г. судившего-ся по «охотнорядскому» делу) Качка застрелила своего возлюбленного, студента Бронислава Байрашевского и попыталась было убить себя, но не смогла. Суд квалифицировал дело как убийство из ревности.

Плевако, дав психологически мастерский анализ всего пережито-го обвиняемой за ее 18 лет (сиротское детство, «физическое нездоро-вье», обманутая любовь), воззвал к милосердию присяжных: «При-смотритесь к этой 18-летней женщине и скажите мне, что она — зараза, которую нужно уничтожить, или зараженная, которую надо пощадить? <...> Не с ненавистью, а с любовью судите, если хотите правды. Пусть, по счастливому выражению псалмопевца, правда и милость встретятся в вашем решении, истина и любовь облобызаются!» (I. 43).

Суд определил поместить Качку для лечения в больницу. Вероятно, лечение пошло ей на пользу. Спустя пять лет В.Г. Короленко видел ее на пристани в Нижнем Новгороде среди пассажиров — «нарумяненной и напудренной», жизнерадостной .

Может быть, в самом сложном для себя положении Плевако как за-щитник оказался на процессе Александра Бартенева в Варшавском ок-ружном суде 7 февраля 1891 г., но именно здесь он произнес одну из самых блестящих своих речей, которая неизменно включается во все сборники образцов русского судебного красноречия.

Корнет Бартенев 19 июня 1890 г. в своей квартире застрелил по-пулярную артистку Императорского Варшавского театра Марию Висновскую. Следствие установило, что убийца и его жертва любили друг друга. Бартенев ревновал Висновскую, а та не очень верила в его лю-бовь. По словам Бартенева, подтвержденным записками Висновской, они в последний вечер договаривались уйти из жизни: он убьет ее, а потом — себя. Бартенев, однако, застрелив ее, стрелять в себя не стал. Сам факт убийства он не только не отрицал, но и добровольно сооб-щил о нем своему начальству сразу после случившегося.

Плевако в самом начале своей трехчасовой (!) защитительной речи (I. 136—156) объяснил, чего добивается защита, — не оправдать под-судимого, а лишь смягчить «меру заслуженной подсудимым кары». Не позволив себе бросить малейшую тень на репутацию Висновской (хотя даже обвинитель говорил о «темных пятнах» в ее жизни), Федор Ни-кифорович очень тонко «анатомировал» преступление Бартенева: «Бар-тенев весь ушел в Висновскую. Она была его жизнью, его волей, его законом. Вели она — он пожертвует жизнью. <...> Но она велела ему убить ее, прежде чем убить себя. Он исполнил страшный приказ. Но едва он сделал это, он потерялся: хозяина его души не стало, не было больше той живой силы, которая по своему произволу могла толкать его на доброе и злое». В заключение своей речи Плевако воскликнул: «О, если бы мертвые могли подавать голос по делам, их касающимся, я от-дал бы дело Бартенева на суд Висновской!»

Бартенев был приговорен к 8 годам каторги, но Александр III заме-нил ему каторгу разжалованием в солдаты.

Пожалуй, наибольший общественный резонанс из всех уголовных дел с участием Плевако вызвало необычное, взволновавшее всю Рос-сию дело С.И. Мамонтова в Московском окружном суде с присяжными заседателями 31 июля 1900 г. Савва Иванович Мамонтов (1841 — 1918) — промышленный магнат, главный акционер железнодорож-ной и двух заводских компаний — был одним из самых популярных в России меценатов . Его подмосковное имение Абрамцево в 1870— 1890-х годах было важным центром русской художественной жиз-ни. Здесь встречались и работали И.Е. Репин, В.И. Суриков, В.А. Се-ров, В.М. Васнецов, В.Д. Поленов, К.С. Станиславский, Ф.И. Шаляпин. В 1885 г. Мамонтов основал на свои средства Московскую частную русскую оперу, где впервые и проявил себя как великий певец Ша-ляпин, а вместе с ним блистали Н.И. Забела-Врубель, Н.В. Салина, В.А. Лосский и др. Осенью 1899 г. российская общественность была шокирована известием об аресте и скором предании суду Мамонто-ва, двух его сыновей и брата по обвинению в растрате («хищении и присвоении») 6 млн рублей из средств Московско-Ярославско-Архан-гельской железной дороги .

Процесс по делу Мамонтова вел председатель Московского окруж-ного суда Н.В. Давыдов (1848—1920) — авторитетный юрист, близкий друг и консультант Л.Н. Толстого, подсказавший писателю сюжеты пьес «Живой труп» и «Власть тьмы». Обвинял товарищ прокурора Мос-ковской судебной палаты П.Г. Курлов (будущий командир Отдельного корпуса жандармов). В числе свидетелей выступили писатель Н.Г. Гага-рин-Михайловский (автор тетралогии «Детство Темы», «Гимназисты», «Студенты», «Инженеры») и директриса Частной оперы К.С. Винтер — родная сестра оперной примадонны Т.С. Аюбатович и двух революци- онерок-народниц, каторжанок B . C . и О.С. Аюбатович .

Защищать его друзья В.И. Суриков и ВД. Поленов пригласили Плевако. Других обвиняемых защищали еще три мастера отечественной адвокатуры Н.П. Карабчевский, В.А. Маклаков и Н.П. Шу бинский.

Центральным событием процесса стала защитительная речь Пле-вако (II. 325—344). Федор Никифорович наметанным взглядом сразу определил слабость главного пункта обвинения. «Ведь хищение и при-своение, — говорил он, — оставляют следы: или прошлое Саввы Ивановича полно безумной роскоши, или настоящее — неправедной корысти. А мы знаем, что никто не указал на это. Когда же, отыски-вая присвоенное, судебная власть с быстротой, вызываемой важнос-тью дела, вошла в его дом и стала искать незаконно награбленное богатство, она нашла 50 рублей в кармане, вышедший из употребле-ния железнодорожный билет, стомарковую немецкую ассигнацию». Защитник показал, сколь грандиозен и патриотичен был замысел об-виняемого проложить железную дорогу от Ярославля до Вятки, чтобы «оживить забытый Север», и как трагично, из-за «неудачного выбора» исполнителей замысла, обернулась убытками и обвалом щедро финан-сированная операция. Сам Мамонтов разорился. «Но рассудите, что же тут было? — вопрошал Плевако. — Преступление хищника или ошибка расчета? Грабеж или промах? Намерение вредить Ярослав-ской дороге или страстное желание спасти ее интересы?»

Заключительные слова Плевако были, как всегда, столь же находчи-вы, сколь эффектны: «Если верить духу времени, то — «горе побежден-ным!» Но пусть это мерзкое выражение повторяют язычники, хотя бы по метрике она числилась православными или реформаторами. А мы скажем: «пощада несчастным!»

Суд признал факт растраты. Но все подсудимые были оправданы. Га-зеты печатали речь Плевако, цитировали ее, комментировали: «Плева-ко освободил !»

Сам Федор Никифорович объяснял секреты своих удач в качестве за-щитника очень просто. Первый секрет: он всегда был буквально преис-полнен чувством ответственности перед своими клиентами. «Между положением прокурора и защитника — громадная разница, — говорил он на процессе С.И. Мамонтова. — За прокурором стоит молчаливый, холодный, незыблемый закон, за спиной защитника — живые люди. Они полагаются на своих защитников, взбираются к ним на плечи и... страшно поскользнуться с такою ношей!» (II. 342). К тому же Плевако (может быть, как никто) умел воздействовать на присяжных заседате-лей. Этот свой секрет он объяснил В.И. Сурикову: «А ведь ты, Василий Иванович, когда пишешь свои портреты, стремишься заглянуть в душу того человека, который тебе позирует. Так вот и я стараюсь проникнуть взором в души присяжных и произношу речь так, чтобы она дошла до их сознания» .

Был ли Плевако всегда убежден в безвинности своих подзащитных? Нет. В защитительной речи по делу Александры Максименко, которая обвинялась в отравлении собственного мужа (1890), он прямо сказал: «Если вы спросите меня, убежден ли я в ее невиновности, я не скажу «да, убежден». Я лгать не хочу. Но я не убежден и в ее виновности. <...> Когда надо выбирать между жизнью и смертью, то все сомнения дол-жны решаться в пользу жизни» (I. 223). Впрочем, заведомо неправых дел адвокат Плевако, судя по всему, избегал. Так, он отказался защи-щать скандально известную аферистку Софью Блювштейн, по прозви-щу Сонька — золотая ручка , и не напрасно слыл среди обвиняемых Правыкой .

Разумеется, сила Плевако как судебного оратора заключалась не только в находчивости, эмоциональности, психологизме, но и в живо-писности слова. Хотя на бумаге его речи многое потеряли, они все-таки остаются выразительными. Плевако был мастер на картинные сравнения (о назначении цензуры: это щипцы, которые «снимают на-гар со свечи, не гася ее огня и света»); антитезы (о русском и еврее: «наша мечта — пять раз в день поесть и не затяжелеть, его — в пять дней раз и не отощать»: I. 97,108); эффектные обращения (к тени уби-того коллеги: «Товарищ, мирно спящий во гробе!», к присяжным по делу П.П. Качки: «Раскройте ваши объятия — я отдаю ее вам!»: I. 43, 164).

К недостаткам ораторской манеры Плевако критики относили ком-позиционную разбросанность и, особенно, «банальную риторику» от-дельных его речей . Оригинальность его дарования импонировала не всем. Поэт Д.Д. Минаев, признав еще в 1883 г., что Плевако — адвокат, «давно известный всюду, яко звезда родного зодиака», сочинил о нем хлесткую эпиграмму:

Проврется ль где-нибудь писака,

Случится ль где в трактире драка,

На суд ли явится из мрака

Воров общественных клоака,

Толкнет ли даму забияка,

Укусит ли кого собака,

Облает ли зоил-плевака,

Кто их спасает всех? — Плевако .

Иронически, хотя не без почтения («на поле бранном слова неис-товый бретер-рубака»), представлен Плевако и в словаре-альбоме П. К. Мартьянова , а также в эпиграмме А.Н. Апухтина: «Знать, в гос-поднем гневе суждено быть тако: в Петербурге — Плеве, а в Москве — Плевако» .

Не любил Федора Никифоровича М.Е. Салтыков-Щедрин, который, кстати, злословил адвокатуру как «помойную яму» . В 1882 г. он так рас-сказывал о Плевако московскому нотариусу и литератору Н.П. Орлову (Северову): «Я встретился с ним у А.Н. Пыпина и говорю: «Правда, что вы можете поставить на голову стакан с квасом и плясать?» А он вытаращил на меня свои глазища и отвечает: «Могу!»

По свидетельству Д.П. Маковицкого, и А.Н. Толстой в 1907 г. назвал Плевако «самым пустым человеком» . Но ранее, в письме к жене, Софье Андреевне, от 2 ноября 1898 г. Лев Николаевич дал такой отзыв: «Пле-вако — даровитый и скорее приятный человек, хотя не полный, как все специалисты» . По воспоминаниям П.А. Россиева, Толстой «направлял мужиков именно к Плевако: «Федор Никифорович, обелите несчастных» .

В личности Плевако сочетались цельность и размашистость, разно-чинский нигилизм и религиозность, житейская простота и разгульное барство (он устраивал гомерические пиры на зафрахтованных им па-роходах от Нижнего Новгорода до Астрахани) . Добрый к малоиму-щим, он буквально выколачивал огромные гонорары из купцов, требуя при этом авансы. Однажды некий толстосум, не уразумев слова «аванс», осведомился, что это такое. «Задаток знаешь?» — вопросом на вопрос ответил Плевако. «Знаю». — «Так вот аванс — тот же задаток, но в три раза больше».

Об отношении Плевако к такого рода клиентам говорит следующий факт. Купец 1-й гильдии Персиц подал в Московский совет присяжных поверенных жалобу на то, что Федор Никифорович отказался принять его, избил и спустил с лестницы. Совет затребовал у Плевако письмен-ное объяснение. Тот объяснил, что не мог принять Персица по семей-ным обстоятельствам, назначил ему другой день и попросил удалиться. «Но Персиц лез в комнаты, — читаем далее в объяснении Плевако. — Тогда <...> выведенный из терпения дерзостью и нахальством Перси-ца, я взял ею за руку и повернул на выход. Персиц резко оттолкнул мою руку, но я повернул его к себе спиною, выгнал из дома нахала, захлоп-нул дверь и выбросил ему его шубу в вестибюль. Бить его мне не было никакой надобности» . Совет оставил жалобу купца без последствий.

В товарищеском кругу, среди коллег по адвокатскому цеху Плевако пользовался репутацией «артельного человека». Его сотоварищ, укрыв-шийся под псевдонимом-инициалом «С», писал о нем в 1895 г.: «Он не может не вызывать к себе симпатий чертою своего неизмеримого доб-родушия и сердечной мягкости, которыми насквозь проникнуты его отношения к товарищам и ко всем окружающим вообще» . Смолоду и до смерти он был в Москве непременным членом различных благотво-рительных учреждений — таких как Общество призрения, воспитания и обучения слепых детей и Комитет для содействия устройству студен-ческих общежитий.

Симпатичной чертой характера Плевако была его снисходитель-ность к завистникам и злопыхателям. На застолье по случаю 25-летия его адвокатской карьеры он приветливо чокался и с друзьями и с недру-гами. Когда его жена удивилась этому, Федор Никифорович с обычным своим добродушием вздохнул: «А что же мне их судить!»

Вызывают уважение культурные запросы Плевако. «Библиотека его всеобъемлюща» , — свидетельствовал писатель П.А. Россиев. Плевако дорожил своими книгами, но щедро раздавал их друзьям и знакомым «почитать», в отличие от «книжных скупцов», вроде философа В.В. Ро-занова, который принципиально никому не давал своих книг, говоря: «Книга не девка, нечего ей по рукам ходить» .

Судя по воспоминаниям Б.С. Утевского, Плевако, хоть и «был стра-стным любителем и собирателем книг», сам будто бы «мало читал» .

В.И. Смолярчук опроверг это мнение, доказав, что читал Плевако мно-го. Правда, он не любил беллетристику, но увлекался литературой по истории, праву, философии и даже «в командировки брал с собой» книги И. Канта, Г. Гегеля, Ф. Ницше, Куно Фишера, Георга Еллинека. Вообще, «у него было какое-то нежное и заботливое отношение к кни-гам — своим и чужим, — вспоминал о Плевако Б.С. Утевский, сам боль-шой книголюб. — Он любил сравнивать книги с детьми. Его глубоко возмущал вид растрепанной, порванной или загрязненной книги. Он говорил, что так же, как существует (оно действительно существовало) «Общество защиты детей от жестокого обращения», следовало бы орга-низовать «Общество защиты книг от жестокого обращения» и у винов-ников такого отношения к книгам отнимать их так же, как отнимают детей у жестоко рбращающихся с ними родителей или опекунов» .

Федор Никифорович был не просто начитан. Его смолоду отличало редкостное сочетание исключительной памяти и наблюдательности с даром импровизации и чувством юмора, что выражалось в каскадах ос-трот, каламбуров, эпиграмм, пародий — ив прозе, и в стихах. Его сати-рический экспромт «Антифоны», сочиненный «в несколько минут», П.А. Россиев напечатал в № 2 «Исторического вестника» за 1909 г. (С. 689—690). Ряд своих фельетонов Плевако печатал в газете своего при-ятеля Н.П. Пастухова «Московский листок», а в 1885 г. предпринял было в Москве издание собственной газеты «Жизнь», но «предприятие не имело успеха и на десятом месяце прекратилось» .

Не случайно очень широк был круг личных связей Плевако с мас-терами культуры. Он общался с И.С. Тургеневым, Щедриным, Львом Толстым, дружил с В.И. Суриковым, М.А. Врубелем, К.А. Коровиным, К.С. Станиславским, М.Н. Ермоловой, Ф.И. Шаляпиным и другими ли-тераторами, художниками, артистами , с книгоиздателем И.Д. Сыти-ным . Федор Никифорович любил все виды зрелищ от народных гуля-ний до элитных спектаклей, но с наибольшим удовольствием посещал два «храма искусств» в Москве — Частную русскую оперу С.И. Ма-монтова и Художественный театр К.С. Станиславского и Вл.И. Неми-ровича-Данченко. По воспоминаниям художника К.А. Коровина, Пле-вако также «очень любил живопись и посещал все выставки» .

Великий Л.В. Собинов, прежде чем стать профессиональным пев-цом, служил помощником присяжного поверенного под патронатом Плевако и на одном из благотворительных концертов в доме своего патрона был представлен М.Н. Ермоловой. «Она спросила меня, — вспоминал Собинов, — не собираюсь ли я петь в Большом театре» . Леонид Витальевич вскоре начал и до конца жизни (с небольшими пе-рерывами) пел в Большом театре, но навсегда сохранил чувство уваже-ния к своему наставнику по адвокатуре. 9 ноября 1928 г. он писал сыну Плевако Сергею Федоровичу (младшему): «Я считаю прекрасной Вашу мысль устроить вечер памяти покойного Федора Никифоровича» .

Парадоксально, но факт: сам Федор Никифорович, носивший в раз-ное время три фамилии, имел двух сыновей с одним именем, причем они жили и адвокатствовали в Москве одновременно : Сергей Федорович Плевако-старший (род. в 1877 г.) был его сыном от первой жены, Е.А. Фи-липповой, а Сергей Федорович Плевако-младший (род. в 1886 г.) — от второй жены, М.А. Демидовой .

Первая жена Плевако была народной учительницей из Тверской губернии. Брак оказался неудачным, и, вероятно, по вине Федора Ни-кифоровича, который оставил жену с малолетним сыном. Во всяком случае, Сергей Федорович Плевако-старший в автобиографии даже не упомянул об отце. Зато со второй женой Федор Никифорович прожил в согласии почти 30 лет, до конца своих дней.

В 1879 г. Мария Андреевна Демидова, жена фабриканта, обратилась к Плевако за юридической помощью, влюбилась в адвоката и навсегда предпочла его фабриканту . Знаменитый двухтомник речей Федора Ни-кифоровича вышел в свет на следующий же год после его смерти в «Из-дании М.А. Плевако».

Одной из главных черт личности Плевако его биографы считают ре-лигиозность . Он был глубоко верующим человеком — всю жизнь, с раннего детства и до смерти. Под свою веру в Бога он подводил даже научное обоснование. Богословский отдел в его домашней библиотеке был одним из самых богатых. Плевако не только соблюдал религиозные обряды, молился в церкви, любил крестить детей всех сословий и ран-гов, служил ктитором (церковным старостой) в Успенском соборе Кремля, но и пытался примирить «богохульные» взгляды Л.Н. Толсто-го с догматами официальной церкви, а в 1904 г. на приеме у папы рим-ского Пия X доказывал, что поскольку Бог один, то в мире должна быть одна вера и, следовательно, католики и православные обязаны жить в добром согласии...

Федор Никифорович Плевако умер 23 декабря 1908 г., на 67-м году жизни, в Москве. Смерть его вызвала особую скорбь, естественно, у москвичей, многие из которых считали, что в «Белокаменной есть пять главных достопримечательностей: Царь-колокол, Царь-пушка, собор Василия Блаженного, Третьяковская галерея и Федор Плевако» . Но от-кликнулась на уход Плевако из жизни вся Россия: некрологи печата-лись во множестве газет и журналов . Газета «Раннее утро» 24 декаб-ря 1908 г. выразилась так: «Вчера Россия потеряла своего Цицерона, а Москва — своего Златбуста».

Похоронили москвичи «своего Златоуста» при громадном стечении народа всех слоев и состояний на кладбище Скорбященского монасты-ря. В 30-е годы останки Плевако были перезахоронены на Ваганьков-ском кладбище.

Н.А. Троицкий

Из книги «Корифеи российской адвокатуры»

Столичная адвокатура. М., 1895. С. 108; Вольский А.В. Правда о Плевако: РГАЛИ. Ф. 1822. On . 1. Д. 555. Л. 11. «Королем адвокатуры» в России считался В.Д. Спасович, но он был менее популярным, чем Плевако.

Маклаков В.А. Ф.Н. Плевако. М., 1910. С. 4. Поклонники знаменитого адвоката Л.А. Куперника «прославляли» его таким стихом: «Одесский адвокат Куперник — изве-стный всех Плевак соперник»: ГАРФ. Ф.Р-8420. On . 1. Д. 5. Л. 11.

См.: Маклаков В.А. Указ. соч.; Доброхотов А.М. Слава и Плевако. М., 1910; Подгор-ный Б.А. Плевако. М., 1914; Кони А.Ф. Князь А.И. Урусов и Ф.Н. Плевако //Собр. соч.: В 8 т. М., 1968. Т. 5; Аяховецкий А. Д Характеристики известных русских судебных ораторов (В.ф. Плевако. В.М. Пржевальский. Н.П. Шубинский). СПб., 1902; Смолярчук В.И. Гиганты и чародеи слова. М., 1984; Он же. Адвокат Федор Плевако. Челябинск, 1989.

Федор Никифорович Плевако

Федор Плевако родился 13 (25) апреля 1842 года в городе Троицк Оренбургской губернии.

По некоторым данным, Ф.Н. Плевако был сыном дворянина и крепостной. Отец - надворный советник Василий Иванович Плевак, мать - Екатерина Степанова. Родители не состояли в официальном церковном браке, поэтому двое их детей - Федор и Дормидонт - считались незаконнорожденными.

В 1851 году семья Плеваков переселилась в Москву. Осенью братьев отдали в Коммерческое училище на Остоженке. Братья учились хорошо, особенно Федор прославился математическими способностями. К концу первого года учебы их имена были занесены на «золотую доску» училища, однако через полгода Федора и Дормидонта исключили как незаконнорожденных. Осенью 1853 года, благодаря хлопотам отца,они были приняты в 1-ю Московскую гимназию на Пречистенке - сразу в 3 класс.

В 1864 году Федор Плевако окончил курс на юридическом факультете Московского университета, получив степень кандидата права.

Занимался и научной работой - перевел на русский язык и издал в 1874 курс римского гражданского права немецкого юриста Г.Ф. Пухты.

В 1870 году Плевако поступил в сословие присяжных поверенных округа московской судебной палаты и вскоре стал известен как один из лучших адвокатов Москвы, часто не только бесплатно помогавший бедным, но иногда оплачивавший непредвиденные расходы неимущих клиентов.

Карьера Плевако состоялась в Москве, которая наложила на него свой отпечаток. Религиозное настроение московского населения и богатое событиями прошлое города находили отклик в судебных речах адвоката. Они изобилуют текстами Священного Писания и ссылками на учение святых отцов. Природа наделила Плевако редким даром проникновенного, убеждающего слова, в котором он не отказывал людям, ищущим защиту от несправедливости.

Образцами судебного красноречия стали речи Плевако по делу игуменьи Митрофании, участвовавшей в подлогах, мошенничестве и присвоении чужого имущества (Плевако выступил гражданским истцом), в защиту Бартенева по делу об убийстве артистки Висновской (это дело послужило основой рассказа И. А. Бунина "Дело корнета Елагина"), в защиту Качки, 19-летней девушки, подозреваемой в убийстве студента Байрошевского, с к-рым она находилась в любовной связи.Федор Никифорович Плевако выступал по делам о крестьянских волнениях, о фабричных беспорядках (о стачке на фабрике Товарищества С. Морозова), в защиту рабочих, обвинявшихся в сопротивлении властям и истреблении фабричного имущества.

С 1907 года- депутат 3-й Государственной думы от партии октябристов. Являлся членом партии «Союз 17 октября» («Октябристы») - право-либерального политическогообъединения.

В круг друзей и знакомых Плевако входили литераторы, артисты и художники: Михаил Врубель, Константин Коровин, Константин Станиславский, Василий Суриков, Федор Шаляпин, Мария Ермолова, Леонид Собинов.

Факты о карьере Плевако - известные политические процессы:

• Дело люторических крестьян (1880)
• Дело севских крестьян (1905)
• Дело о стачке рабочих фабрики Товарищества С. Морозова (1886) и других.
• Дело Бартенева
• Дело Грузинского
• Дело Лукашевича
• Дело Максименко
• Дело рабочих Коншинской фабрики
• Дело Замятниных
• Дело Засулич (приписывается Плевако, на самом деле защитником был П. А. Александров)

Прочие интересные факты:

• У Ф. Н. Плевако было два сына (от разных жён), которых звали одинаково - Сергеями Фёдоровичами. Позже оба Сергея Фёдоровича Плевако стали адвокатами и практиковали в Москве, из-за чего нередко возникала путаница.

• По альтернативной биографии, описанной, например, в новелле В. Пикуля «Не от крапивного семени», отцом Ф. Н. Плевако был сосланный польский революционер.

Умер 23 декабря 1908 года (5 января 1909), на 67-ом году жизни, в Москве. Известного адвоката похоронили на кладбище Скорбященского монастыря. В 1929 г. монастырское кладбище решено было закрыть, а на его месте организовать детскую площадку. Останки Плевако, по решению родственников, были перезахоронены на Ваганьковском кладбище.

В данный момент существует Некоммерческое партнерство «Фонд исторического и культурного наследия отечественной юриспруденции имени Ф.Н. Плевако».

Главной целью Партнерства является деятельность по сохранению и популяризации исторического и культурного наследия адвокатуры выдающегося российского юриста Ф.Н. Плевако, а также содействие членам Партнерства в осуществлении деятельности, направленной на достижение вышеуказанной цели.

Федор Никифорович Плевако – величайший российский адвокат, заслуживший множество титулов: «великий оратор», «митрополит адвокатуры», «старшой богатырь».

Отец судебной риторики, Плевако по праву считается одним из первых мастеров своего дела, достигших высот профессионализма в ораторском искусстве и юридическом анализе.

Федор Никифорович Плевако

Родился будущий гений слова в Оренбургской губернии, в городе Троицке 25 апреля 1842г. В 1851г. семья Плевако переезжает в Москву, где юный Федор вместе с братом продолжает обучение в гимназии, которую заканчивает с отличием.

Миниатюра, акварель Главный корпус Университета в 1820-е гг..

В 1864г. Федор Плевако становится выпускником юридического факультета Московского Университета. В соответствии с «Проектом об учреждении Московского университета» 1755г. три факультета стали основой нового образовательного учреждения: юридический, медицинский и философский. С тех пор юристы-выпускники Московского Университета по праву считаются лучшими специалистами своего дела, неизменно вносящими вклад в развитие юриспруденции в России. Молодой кандидат права Федор Плевако становится одним из первых юристов, ставших оплотом судебной реформы Александра II.

Портрет Александр II. Н.А.Лавров. 1860г. Государственный музей-заповедник Царское село

Из воспоминаний Плевако: «Мои товарищи были из той сферы, которая вынесла бесправие на своих плечах. Это были разночинцы или молодые люди, познакомившиеся с наукой как «подданные» молодых барчуков, обогнавшие их в усвоении курса наук. Мы, студенты, еще имели кое-какое представление о тех началах, которые несла Судебная реформа, в университете профессора демонстрировали образцы западноевропейского судопроизводства на примерных процессах и обращали внимание на основные положения готовящейся Судебной реформы».

Судебные Уставы 20 ноября 1864г.

Судебная реформа, объявленная указом от 20 ноября 1864г. утверждала создание Суда присяжных заседателей и введение новых должностей присяжных поверенных – адвокатов. Главными принципами реформированного судопроизводства становятся: независимость судов и судей, осуществление правосудия только судом, разделение судебной и обвинительной властей, несменяемость судей, равенство перед судом вне зависимости от сословной принадлежности, гласность судопроизводства и пр.

На фото: Судебные установления в Кремле. К.XIXв.

Первые окружные суды были созданы в Москве и Санкт-Петербурге в апреле 1866г. Далее происходило постепенное введение в силу Судебных уставов 20 ноября 1864г. во всех регионах Российской империи. К концу XIXв. Судебные уставы были изменены рядом законодательных актов, а само судопроизводство было полностью реформировано лишь в 37 губерниях России, тогда как на Кавказе, в Прибалтике, Сибири и многих других регионах суд присяжных так и не был введен.

Дом Плевако. Дата постройки:1817г.Москва, Большой Афанасьевский пер., 35. Снесен в 1993г.

Федор Плевако начал свою практическую юридическую деятельность, бесплатно составляя документы в канцелярии Московского окружного суда. Затем последовала должность помощника присяжного поверенного М. И. Доброхотова, а 19 сентября 1870г. Федор Никифорович сам стал присяжным поверенным Московской судебной палаты.

На фото: Федор Николаевич Плевако (в центре)

С тех пор фамилия Плевако становится нарицательной, слава о блистательном адвокате бежит впереди него. Судебные речи Федора Никифоровича Плевако становятся не только учебным пособием для студентов юридических ВУЗов, но и достоянием литературного наследия России.

Отличительными чертами выступлений Плевако в суде является неизменная эмоциональная сдержанность, логическое обоснование утверждений и непременное цитирование Святого писания. Плевако в полной мере реализовывал в своей работе принципы Судебной реформы. Его мастерство в защите обвиняемых не зависело от статуса и уровня благосостояния участников процесса. Ставя во главу рассуждений о степени вины обвиняемого прежде всего российские законы, Плевако, тем не менее, будучи истинным православным христианином, никогда не забывал о моральной ответственности людей друг перед другом.

Знаменитые судебные процессы с участием Федора Никифоровича Плевако: дело люторических крестьян, дело севских крестьян, дело о стачке рабочих Товарищества С. Морозова, дело Бартенева, дело Грузинского и др.

Портрет Шаляпина. К.А. Коровин 1911г.

Впоследствии Плевако заслужил чин действительного статского советника, соответствующий статусу генерал-майора. Обладая литературным талантом, Плевако печатался в журналах под именем Богдана Побережного. Гениальный адвокат вращался кругу не менее гениальных людей своего времени. Близкими друзьями Плевако были художники Михаил Александрович Врубель, Константин Алексеевич Коровин, Василий Иванович Суриков; певцы Федор Иванович Шаляпин и Леонид Витальевич Собинов, театральные деятели Константин Сергеевич Станиславский, Мария Николаевна Ермолова.

М.А. Врубель. Автопортрет.

Умер Федор Никифорович Плевако 23 декабря 1908г., успев стать в последние годы жизни депутатом 3-й Государственной Думы от партии «Союз17 октября».

Могила Ф.Н. Плевако. Ваганьковское кладбище

Многие судебные речи Плевако еще при жизни великого адвоката стали анекдотами и даже притчами, передававшимися из уст в уста. А современный юрист волей-неволей, но вдруг щегольнет афоризмом, призывая в помощь гениального юриста.

Федор Никифорович Плевако:

«Бранное слово - это междометие народного языка»

«За прокурором стоит закон, а за адвокатом - человек со своей судьбой, со своими чаяниями, и этот человек взбирается на адвоката, ищет у него защиты, и очень страшно поскользнуться с такой ношей»

«Есть моменты, когда душа возмущается неправдой, чужими грехами, возмущается во имя нравственных правил, в которые верует, которыми живет, - и, возмущенная, поражает того, кем возмущена… Так, Петр поражает раба, оскорбляющего его учителя. Тут все-таки есть вина, несдержанность, недостаток любви к падшему, но вина извинительнее первой, ибо поступок обусловлен не слабостью, не самолюбием, а ревнивой любовью к правде и справедливости»

Анекдоты о судебных делах с участием Федора Никифоровича Плевако:

* В одном деле Плевако взялся за защиту мужчины, который обвинялся в изнасиловании. Потерпевшая пыталась взыскать с незадачливого дон-жуана приличную сумму денег в качестве возмещения ущерба. Женщина утверждала, что обвиняемый затащил ее в гостиничный номер и изнасиловал. Мужчина
в ответ парировал, что их любовный моцион произошел по взаимному согласию. И вот, перед присяжными держит речь блистательный Федор Никифорович Плевако:
- Господа присяжные, - заявляет он. - Если вы присудите моего подзащитного к штрафу, то прошу из этой суммы вычесть стоимость стирки простынь, которые истица запачкала своими туфлями.
Женщина тут же вскакивает и кричит:
- Неправда! Туфли я сняла!
В зале хохот. Подзащитный оправдан.

* Однажды Плевако защищал пожилого священника, обвиненного в прелюбодеянии и воровстве. По всему выходило, что подсудимому нечего рассчитывать на благосклонность присяжных. Прокурор убедительно описал всю глубину падения священнослужителя, погрязшего в грехах. Наконец, со своего места поднялся Плевако.
Речь его была краткой: «Господа присяжные заседатели! Дело ясное. Прокурор во всем совершенно прав. Все эти преступления подсудимый совершил и сам в них признался. О чем тут спорить? Но я обращаю ваше внимание вот на что. Перед вами сидит человек, который тридцать лет отпускал вам на исповеди грехи ваши. Теперь он ждет от вас: отпустите ли вы ему его грех?»
Нет надобности уточнять, что попа оправдали.

* Суд рассматривал дело старушки, потомственной почетной гражданки, которая украла жестяной чайник стоимостью 30 копеек. Прокурор, зная о том, что защищать ее будет Плевако, решил выбить почву у него из-под ног и сам живописал присяжным тяжелую жизнь подзащитной, заставившую ее пойти на такой шаг. Прокурор даже подчеркнул, что преступница вызывает жалость, а не негодование: «Но, господа, частная собственность священна, на этом принципе зиждется мироустройство, так что если вы оправдаете эту бабку, то вам и революционеров тогда по логике надо оправдать».
Присяжные согласно кивали головами, и тут свою речь начал Плевако.
Он сказал: «Много бед, много испытаний пришлось претерпеть России за более чем тысячелетнее существование. Печенеги терзали ее, половцы, татары, поляки. Двунадесять языков обрушились на нее, взяли Москву. Все вытерпела, все преодолела Россия, только крепла и росла от испытаний. Но теперь... Старушка украла старый чайник ценою в 30 копеек. Этого Россия уж, конечно, не выдержит, от этого она погибнет безвозвратно...»
Старушку оправдали.

* Плевако имел привычку начинать свою речь в суде фразой: «Господа, а ведь могло быть и хуже». И какое бы дело ни попадало адвокату, он не изменял своей фразе. Однажды Плевако взялся защищать человека, изнасиловавшего собственную дочь. Зал был забит битком, все ждали, с чего начнет адвокат свою защитительную речь. Неужели с любимой фразы? Невероятно. Но встал Плевако и хладнокровно произнес: «Господа, а ведь могло быть и хуже».
И тут не выдержал сам судья. «Что,- вскричал он,- скажите, что может быть хуже этой мерзости?» «Ваша честь,- спросил Плевако,- а если бы он изнасиловал вашу дочь?»

* Плевако любил защищать женщин. Он вступился за скромную барышню из провинции, приехавшую в консерваторию учиться по классу пианино. Случайно остановилась она в номерах «Черногории» на Цветном бульваре, известном прибежище пороков, сама не зная, куда с вокзала завез ее извозчик. А ночью к ней стали ломиться пьяные гуляки. Когда двери уже затрещали и девушка поняла, чего от нее домогаются, она выбросилась в окно с третьего этажа. К счастью упала в сугроб, но рука оказалась сломана. Погибли розовые мечты о музыкальном образовании.
Прокурор занял в этом процессе глупейшую позицию:
– Я не понимаю: чего вы так испугались, кидаясь в окно? Ведь вы, мадемуазель, могли бы разбиться и насмерть!
Его сомнения разрешил разгневанный Плевако.
– Не понимаете? Так я вам объясню, – сказал он. – В сибирской тайге водится зверек горностай, которого природа наградила мехом чистейшей белизны. Когда он спасается от преследования, а на его пути – грязная лужа, горностай предпочитает принять смерть, но не испачкаться в грязи!..»

* Однажды попало к Плевако дело по поводу убийства одним мужиком своей жены. На суд адвокат пришел как обычно, спокойный и уверенный в успехе, причем безо всяких бумаг и шпаргалок. И вот, когда дошла очередь до защиты, Плевако встал и произнес:

В зале начал стихать шум. Плевако опять:
– Господа присяжные заседатели!
В зале наступила мертвая тишина. Адвокат снова:
– Господа присяжные заседатели!
В зале прошел небольшой шорох, но речь не начиналась. Опять:
– Господа присяжные заседатели!
Тут в зале прокатился недовольный гул заждавшегося долгожданного зрелища народа. А Плевако снова:
– Господа присяжные заседатели!
Началось что-то невообразимое. Зал ревел вместе с судьей, прокурором и заседателями. И вот, наконец, Плевако поднял руку, призывая народ успокоиться.
– Ну вот, господа, вы не выдержали и 15 минут моего эксперимента. А каково было этому несчастному мужику слушать 15 лет несправедливые попреки и раздраженное зудение своей сварливой бабы по каждому ничтожному пустяку?!
Зал оцепенел, потом разразился восхищенными аплодисментами. Мужика оправдали.

* В Калуге, в окружном суде, разбиралось дело о банкротстве местного купца. Защитником купца, который задолжал многим, был вызван Ф.Н. Плевако. Представим себе тогдашнюю Калугу второй половины XIXв.. Это русский патриархальный город с большим влиянием старообрядческого населения. Присяжные заседатели в зале – это купцы с длинными бородами, мещане в чуйках и интеллигенты доброго, христианского нрава. Здание суда было расположено напротив кафедрального собора. Шла вторая седмица Великого поста. Послушать «звезду адвокатуры» собрался весь город.
Федор Никифорович, изучив дело, серьезно приготовился к защитительной речи, но «почему-то» ему не давали слова. Наконец, около 5 часов вечера председатель суда объявил:
– Слово принадлежит присяжному поверенному Феодору Никифоровичу Плевако.
Неторопливо адвокат занимает свою трибуну, как вдруг в этот момент в кафедральном соборе ударили в большой колокол – к великопостной вечерне. По-московски, широким размашистым крестом Плевако совершает крестное знамение и громко читает: «Господи и Владыко живота моего, дух праздности… не даждь ми. Дух же целомудрия… даруй мне…и не осуждати брата моего…».
Как будто что-то пронзило всех присутствующих. Все встали за присяжными. Встали и слушали молитву и судейские чины. Тихо, почти шепотом, словно находясь в храме, Федор Николаевич произнес маленькую речь, совсем не ту, которую готовил: «Сейчас священник вышел из алтаря и, земно кланяясь, читает молитву о том, чтобы Господь дал нам силу «не осуждать брата своего». А мы в этот момент собрались именно для того, чтобы осудить и засудить своего брата. Господа присяжные заседатели, пойдите в совещательную комнату и там в тишине спросите свою христианскую совесть, виновен ли брат ваш, которого судите вы? Голос Божий через вашу христианскую совесть скажет вам о его невиновности. Вынесите ему справедливый приговор».
Присяжные совещались пять минут, не больше. Они вернулись в зал, и старшина объявил их решение:
– Нет, не виновен.

* Очень известна защита адвокатом Плевако владелицы небольшой лавчонки, полуграмотной женщины, нарушившей правила о часах торговли и закрывшей торговлю на 20 минут позже, чем было положено, накануне какого-то религиозного праздника. Заседание суда по ее делу было назначено на 10 часов. Суд вышел с опозданием на 10 минут. Все были налицо, кроме защитника – Плевако. Председатель суда распорядился разыскать Плевако. Минут через 10 Плевако, не торопясь, вошел в зал, спокойно уселся на месте защиты и раскрыл портфель. Председатель суда сделал ему замечание за опоздание. Тогда Плевако вытащил часы, посмотрел на них и заявил, что на его часах только пять минут одиннадцатого. Председатель указал ему, что на стенных часах уже 20 минут одиннадцатого. Плевако спросил председателя: – А сколько на ваших часах, ваше превосходительство? Председатель посмотрел и ответил:
– На моих пятнадцать минут одиннадцатого. Плевако обратился к прокурору:
– А на ваших часах, господин прокурор?
Прокурор, явно желая причинить защитнику неприятность, с ехидной улыбкой ответил:
– На моих часах уже двадцать пять минут одиннадцатого.
Он не мог знать, какую ловушку подстроил ему Плевако и как сильно он, прокурор, помог защите.
Судебное следствие закончилось очень быстро. Свидетели подтвердили, что подсудимая закрыла лавочку с опозданием на 20 минут. Прокурор просил признать подсудимую виновной. Слово было предоставлено Плевако. Речь длилась две минуты. Он заявил:
– Подсудимая действительно опоздала на 20 минут. Но, господа присяжные заседатели, она женщина старая, малограмотная, в часах плохо разбирается. Мы с вами люди грамотные, интеллигентные. А как у вас обстоит дело с часами? Когда на стенных часах – 20 минут, у господина председателя – 15 минут, а на часах господина прокурора – 25 минут. Конечно, самые верные часы у господина прокурора. Значит, мои часы отставали на 20 минут, и поэтому я на 20 минут опоздал. А я всегда считал свои часы очень точными, ведь они у меня золотые, мозеровские. Так если господин председатель, по часам прокурора, открыл заседание с опозданием на 15 минут, а защитник явился на 20 минут позже, то как можно требовать, чтобы малограмотная торговка имела лучшие часы и лучше разбиралась во времени, чем мы с прокурором?»
Присяжные совещались одну минуту и оправдали подсудимую.